доносилось до него.
Не успел царевич переступить порог церкви, как на него набросилась старуха в черном платке:
– Ах ты басурманин! Ах ты гицель проклятый! Сними шапку! Куда в шапке поперся!
Юноша оробел и живо сдернул шапку. Старушка не унималась:
– Куда пошел? Сейчас ходить нельзя. Вот кончат петь, так ходи, куда хошь. Что варежку разинул? Что бельма вытаращил?
Любопытство сменилось раздражением. Иван покраснел и немедленно вышел.
«Вот тебе и церковь! Вот тебе и Божий храм! – думал царевич, поспешно шагая назад. – Неужто эти злые люди имеют самую правильную веру? Неужто мне придется учиться у них? Да ноги моей больше не будет в церкви».
Демьян выслушал досадливый рассказ юноши и улыбнулся:
– Да, не повезло тебе, Иванушка. Ты пришел в дом Божий за верой и истиной, а наткнулся на старуху-свечницу. Черт ли сладит с бабой гневной? Не обижайся. Такие старухи нарочно стоят при церковных дверях, чтобы проверять веру входящих. У кого вера крепка, те проходят. А маловерные поворачивают назад.
Пошли на ярмарку. Долго бродили. Зашли в конный ряд. Царевич спросил:
– Демьян, будешь со мной по белу свету ездить, веру искать?
– Дома у меня нет, семьи тоже, – вздохнул поэт. – Пока на месте ничто не держит, и не наскучил мир этот мне, почему бы не поездить? Изволь, готов делить с тобой все тяготы кочевой жизни.
Обрадованный юноша тотчас вынул неразменный рубль и купил Демьяну доброго коня, а к нему седло и сбрую.
Не стали мешкать и отправились в дальний путь. Выехали за околицу, на пыльную столбовую дорогу. Вокруг простирались поля и луга, на горизонте синел далекий лес. Поэт расчувствовался:
– Край родной долготерпенья, край ты русского народа!
Иван хмурился. Он все переживал утреннюю встречу со свечницей.
Долго ли ехали, коротко ли, увидели на невысоком холме белую крепостную стену с башнями, а за ней верхушки деревьев, крыши домов, маковки церквей и стройную колокольню.
– Демьян, не город ли?
– Нет, – привстал в седле поэт. – Это женский Марусьев Кривоколенный монастырь.
– Монастырь? Что это? Дед Пантелей что-то говорил про монастырь.
– Темный ты парень, Иван. Ох, темный! Монастырь – это такое место, где живут отцы-пустынники и жены непорочны. Они удаляются от всех соблазнов сего суетного мира, отгораживаются от него высокой стеной и живут в посте и молитве.
– Это как – в посте?
– А так. Постятся – мяса не едят, молока не пьют, живут на одном хлебе и воде. Понятно, темнота?
Царевич промолчал. Ему было неловко. За время путешествия он узнал много новых слов, а что они означают, даже не догадывался. Вот, например, «поэт» – это кто? А «стихи» и «вирши» – это что? Но спрашивать юноша стыдился, не хотел казаться невежей.
Решили заехать в обитель. Может, удастся остановиться на ночлег.
У монастырских ворот, как у обычной избы, стояла скамья. На ней, как кумушки на деревенской улице, сидели три пожилые женщины в черных платьях и черных же платках, с четками. Та, что посередине, выделялась дородностью и важностью. В правой руке сжимала изукрашенный посох.
Женщины о чем-то оживленно судачили. Но, увидев приближающихся всадников, замолчали, выпрямились и застыли, придав лицам значительные выражения.
Иван спешился, снял шапку и учтиво поклонился.
– Здравствуйте, почтенные старицы! Дозвольте странникам в вашем монастыре переночевать.
– И вы здравствуйте, добры молодцы, – скрипучим голосом ответила женщина с посохом. Смерила царевича и поэта оценивающим взглядом. – Гостеприимство – дело святое. Отчего не пустить? Только монастырь у нас девичий. Побожитесь, что вы не разбойники, не злоумышленники, не озорники и не учините у нас никакого безобразия.
Поэт выразительно взмахнул руками.
– Ты что! Мы люди странные и смиренные, зла никакого не учиним. Глянь на меня! Разве не видно, что я и мухи не обижу? В переулках каждая собака знает мою легкую походку.
Старица встала и рассмеялась.
– По тебе не скажешь, бритоголовый. Вот юноша – чистый голубь. Ну а я – мать Демагогия, игуменья сей святой обители. Это мои помощницы – казначейша мать Деморализация и келарша мать Деменция. А вас как зовут?
Глава 8
Иван и Демьян сидели в кельях матери Демагогии. Даже не в кельях, а в палатах. Да что там в палатах, во дворце! Деревянный терем царя Додона не мог сравниться с каменными хоромами настоятельницы Марусьева монастыря. Беленые стены, вощеные полы, изразцовые печи, цветные слюдяные окошки, на окошках герань – лепота! Пахло мылом и сушеной полынью. И повсюду такая несносная чистота, какая возможна только в доме старой девы.
Ярко горели сальные свечи в серебряных шандалах. Мать Деменция, шурша платьем, таскала из келарни яства. На столе стояли уже грибки, пирожки, блины, лепешки со всякими припеками. И невесть чего не было. Явились на сахарной скатерти бутылки с настойками и наливками, серебряные стопочки и фарфоровые тарелки.
Демагогия и Деморализация умильно глядели на гостей. Они приняли царевича и поэта за богатых богомольцев, разъезжающих по святым местам, и теперь хотели похвастаться чудесами своей обители.
– Вы, странники Божьи, поди, весь свет объездили, все дива повидали, – ворковала мать-казначейша. – А такого дива дивного, чуда чудного, как у нас, нигде не видывали.
Демьян потер руки и подвинулся к столу.
– А что за чудо у вас, матушки?
Демагогия и Деморализация ахнули. Деменция от удивления чуть не выронила блюдечко с вареньем.
– Неужто, голубчики, вы не слыхали о юродивой старице Хавронье?
Царевич и поэт недоуменно переглянулись.
Игуменья покачала головой.
– Ах, отцы мои, вы объехали весь свет, а проехали мимо главного чуда Божьего – блаженной Хавроньи! Сия чудотворная старица, любимая ученица преподобного батюшки Морония из Малаховой пустыни, наделена даром пророчества и ясновидения, заговаривает зубы и почечуй, нашептывает на водичку и на маслице.
– Исцеляет от бесплодия! – добавила казначейша.
– Снимает венец безбрачия! – вставила келарша.
Демьян свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот.
– Мне почечуй, бесплодие и безбрачие ни к чему. Если я заболею, к врачам обращаться не стану. А ты, Иван? – промычал он набитым ртом.
– Вы, матушки, лучше о вере расскажите, какая вера самая истинная, самая правильная, – заговорил о своем юноша.
– Мы женщины темные, – вздохнула настоятельница. – Мы о вере ничего не знаем, а как нам старшие говорят, так и веруем. Наше дело монашеское, постническое – грибки солить, капустку квасить, яблочки мочить. А о вере нас не спрашивай. Завтра утром сходи, голубь, к блаженной Хавронье. Она тебе все растолкует. Она все знает, все ведает. А пока лучше вишневой наливочки выпей.
От выпивки Иван решительно отказался, чем немало
