Николай оказался как бы посередине: не такой общительный, как Ольга и не столь замкнутый, как Марта, он и друзей — приятелей имел ровно столько, сколько полагается иметь обычному парню: ни много, ни мало. И романов у него никаких не было, а если случались, то и романами эти случайные интрижки назвать было бы сложно.
Не то — Ольга! Скажи, попробуй, она Марте о своих любовных проделках, та просто в обморок упадет. Она вся в мать. Мать верная и преданная. Вообще, иногда Ольге кажется, что мать считает и себя и мужа, Анатолия Николаевича, одним целым, двумя сросшимися половинками. Представить мать одну просто невозможно. Она сразу умрет, точно. Возможно, у нее и нога болит оттого, что вторая ее половинка — муж как бы ей перестала полностью принадлежать — отмирает, отделяется от нее — и нога отмирает…Это Володя так однажды высказался — с ним, да еще с Колькой всегда можно поговорит нормально. Колька хоть и не очень одобряет связь отца с этой Аглаей, но и не сильно осуждает. Мужик есть мужик, вот его мнение. А с Володей вообще отлично: слабый, бесхарактерный, а все— таки умный… Но… И тут Олюшка вздыхает. Она ни на йоту не верит в его вечную любовь к правильной Марте. Если бы такая любовь была, разве, стоит Марте с детьми отчалить на дачу, предавался бы он в пустой квартире пьянкам и гулянкам? Нет, конечно. Рвался бы к семье. Но папашу он страшно боится. Женился он все-таки на сестре по расчету — ради карьеры. И Анатолий Николаевич припугнул — ты, брат, девственности ее лишил, так женись, а то я тебя! Олюшка представляет, ч т о мог папаша пообещать. Он ведь как мафиози: везде свои люди, куда не ткнись, — из-под земли достанут негодяя. Разумеется, Володька никакой не негодяй, из деревни он, и простого воспитания, хоть и был отец директор какой — то там станции по ремонту тракторов, вроде, он Володьку маленького с матерью бросил, женился на другой, там родил, потом вернулся… В общем, детство не сильно-то радостное, нищее да деревенское.
— Я ведь, Ольга, был обделен лаской отца, — как-то сказал Володя, когда они с Ольгой распивали у него коньячок, а Марта мирно кудахтала с цыплятами своими на даче, — мне Анатолий Николаевич как батя…
Потом они напились, как черти. И Ольга предложила:
— Давай попробуем!
Володя правда в первый момент даже протрезвел.
— Ты…того…серьезно?
Не провоцирует ли нарочно, чтобы какую-нибудь пакость устроить: одна кровушка с тестем! А от тестя всегда жди подвоха!
— Да не бойся ты, Володичка, — успокоила она его, — никто ничего не узнает. Клянусь.
И сама быстро разделась. И, голая, стала от Марты настолько не отличима, что и запретное желание, от страха и запрета-то и возникшее, тут же у Володи пропало. Ольга не сразу это заметила.
— Ну что, разве я не хороша?
— Хороша.
— Так смелее! — И тут — то и споткнулась о его кислое выражение лица.
— Что-то не так? — Насторожилась.
— Ноги у вас с сестрой коротковаты.
Она так обиделась, налила еще коньяка и выпила залпом. А через минуту ее затошнило, она поплелась, голая, в ванную и там повисла над раковиной, как мокрая тряпка. Тьфу, по-бабьи подумал он, потаскушка да и только. Когда мужик гуляет, кто осудит — природа у него бычья, а бык в каждую дыру в заборе норовит семя бросить, а уж когда баба такая — мерзко глядеть.
Но Ольгу сам уложил в постель, когда она, бледная, вернулась из ванной, дал чаю и в щечку поцеловал.
То ли его родственный поцелуй ее так тронул, то ли стала она чувствовать, что между ними, благодаря ее наготе и смелому предложению, появилась своя тайна, но они, после той ночи, страшно сдружились.
И сейчас, лежа в своей однокомнатной квартирке, на мягкой тахте и ожидая прихода нового любовника, Ольга набирала номер Володи, зная, что Марту он оставил на даче с тещей, дети уже третий день гостили у его матери в деревне, а сам, вернувшись домой, небось прочно засел у телефона, раздумывая, чтобы такое искристое предпринять.
Любовник медлил. Скотина. Договорились на девять. Уже половина десятого. И у Володьки занято. С кем болтает?
Любовником у нее был теперь сынок одного академика. И сам без пяти минут доктор…Выросшая в академическом городке, Ольга и короля мечтала найти здесь же, среди своих. Один кошелек без мозгов в качестве весомого приложения к купюрам — все-таки мало ее интересовал. Пара хорошая, сказал бы отец о ее новой пассии. Хорошая, но надо еще развести. В следующем году Ольге двадцать шесть. Пора, пора замуж.
— Ищи скорее, дочь, — как-то предупредил отец, — а то сам выдам тебя. Время началось какое-то смутное. Предчувствую большие в стране перемены. И Сергей Андреевич предупреждает: что-то будет. Этот Горбач нас всех подведет под монастырь.
Сергей Андреевич — папин приятель, подполковник — гэбист. Папаша плохих приятелей не держит.
— Нужно, чтобы у тебя поскорее была опора. У нас в институте есть один…
— Спасибо, — перебила Ольга, — ты уже Марте составил счастье, а я как-нибудь сама.
Только младшая своенравная дочь — любимица отца могла с ним так разговаривать.
— А чем плох Владимир?
— Алкаш и истерик.
— Ну уж ты загнула. Я его пьяным видел один раз…
— Ну уж это ты загнул, папа!
— Ладно, — Анатолий Николаевич тихо рассмеялся, — ищи сама. А если найдешь — не медли.
— То есть?
— Ребеночек ведь нужен тебе, а?
Звонок в дверь! Идет паршивец. Как мужик ноль, а гонору на километр. Если бы не его мозги, не стала бы с ним спать ни за что!
— Привет!
— Привет.
Очкарик, дылда, килька, — это Ольга мысленно.
— Не мог раньше: супруженция заставила Катюку укладывать.
— Не болеет дочурка? — Притворно ласково поинтересовалась, расстегивая пуговицы его джинсовой рубахи. — Волосатик ты мой.
— А ты моя куропаточка, — он быстро запустил руку под ее кофточку и застонал
….
— Ну не так сразу! — Только и успела выкрикнуть она.
— Эх! Уже! — Но физиономия его не выказала никакого огорчения.
Она, полуголая, засмеялась.
— Чего ты?
— Так у меня опасный день, а мы без страховки!
— Обойдется!
Вскоре он собрался уходить.
— Я и так сказал, что пойду, посмотрю у приятеля дискету, что-то моя не открывается в Word, а приятель у меня программист.
— Это Юрка?
— Ну да.
— Познакомь поближе.
Она хотела, чтобы он, приревновав, остался. Но он (все эти ученые страшные прагматики и рационалисты!) быстро, по-солдатски, оделся, собрался и уже в дверях, как бы между прочим, спросил:
— У твоего папаши место завлаба освободилось. Поговоришь?
Так просто попросил, будто они с Ольгой всегда считали, что ему нужно работать у папаши.
— А ты, однако, с сутенерскими наклонностями, — грубовато пошутила она.
Но, разумеется, с отцом вечером поговорила.
В старомодной пижаме, он носил такие полосатые еще с послевоенных лет, когда был почти мальчишкой, сидел он в кресле — качалке, читал газету и негромко поругивал местные власти.
— Чего? Кого? — Не сразу понял он. — Как фамилия?
Ольга объяснила.
— А тебе он кем приходится? — Он снял очки и глянул на Ирму Оттовну, которая вошла из кухни и встала, прислушиваясь к разговору.
— Хороший знакомый.-
Отец сразу сообразил все — усмехнулся.
— Ладно, подумаю. И Володя наш сначала у меня пригрелся. Уж потом пошел в другое место…
— Это он, чтобы тебе, папа, не надоедать и дома, и на службе, — ввернула Ольга.
Мать по-прежнему молча стояла и смотрела на них.
— Глядишь, и у вас сладится.
— Да, нет, он женат.
— Сегодня женат, а завтра холост, — прищурившись, произнес отец.
И тут Ирма Оттовна зарыдала. Она упала на диванчик, ее плечи забились, руки стали судорожно хватать ворс на пледе. Ольга подскочила к матери, встала на колени с ней рядом.
— Ну, мамочка, мама успокойся! Что с тобой, что?!
Надо сказать, и на Анатолия Николаевича рыдания всегда такой сдержанной жены произвели жуткое впечатление — у него даже сердце закололо.
— Уйди, Оля, — тихо попросил он, — я сам с ней побуду.
Мать привстала, повернула к нему красное жалкое лицо, закричала: «Нет, нет, Оля, не уходи!!! Я не могу с ним!..»
Анатолий Николаевич почувствовал, что пол закачался под ним. Он с трудом сделал несколько шагов по комнате, вышел на крыльцо. Свежестью июньского вечера пахнуло — точно кто-то погладил кожу прохладной дружеской рукой. Поеду сейчас к Аглаи, нет сил.
А назавтра Ирма Оттовна легла в больницу на обследование.
10
Нельзя сказать, что мужчина с горящими глазами, одетый в джинсы и вязаный джемпер, обалдело уставившийся на нее в коридоре института, не понравился Ане. Может быть, даже наоборот — сначала она сама его заметила — такие черные яркие глаза! — и очень захотела, чтобы и он ее заметил, а уж потом он обалдело уставился, — так выразился Дима, сослуживец, который все потом про Владимира Ивановича ей и рассказал. Тридцать три. Женат. Здорово рисует орнаменты. При чем тут орнаменты, удивилась она. Но он действительно здорово рисует орнаменты. Ну и что? Ему бы кладбищенские оградки делать на заказ. Был бы давно знаменит.
