Когда я встретила Толю Самарского лет через шесть после нашего старомодного романа, увидела не худого парня, а здорового молодого мужика, настолько чужого мне и малоинтересного, что сама удивилась, отчего могла так сильно влюбиться в него…
«Тринадцать лет назад я закончила, как ты помнишь, университет, факультет психологии и пришла работать в Институт экспериментальной медицины. Декан дал мне блестящую характеристику и директор института Карачаров (он и сейчас благополучно восседает на своем месте) захотел встретиться со мной и поговорить, чтобы решить, в какую лабораторию меня направить. Мне помнится все так ясно, будто это было вчера. Я страшно трусила, когда поднималась по лестнице института. Может быть, такое сильное волнение я испытывала только первого сентября, впервые идя в школу. И, поднявшись на третий этаж, где находился кабинет директора, я в коридоре увидела чернобрового мужчину среднего роста, скорее упитанного, чем худого, в джинсах и клетчатой рубашке. Это был Филиппов. Он посмотрел на меня так, словно здесь, среди казенных стен, увидел что-то необычайное. А я зацепилась за его взгляд, как за спасательный круг, моя душа, наверное, осталась в коридоре, остановленная его душой, и мне уже было совсем не страшно входить в кабинет директора и разговаривать с ним.
Любовь — это странная вещь: когда она обращена к нам, она спасает нас, выводит из тоски и снимает напряжение, дает нам огромные сверхчеловеческие силы, отвернувшись от нас, она способна погубить… Но бывает, что мощь любви оказывается непосильной для слабой души И это, наверное, ее самый загадочный парадокс.
Тогда, конечно, я и не думала о любви. Мужчина с черными бровями и густыми ресницами, отчего его глаза казались черными, это уже потом выяснилось, что глаза у него темно-зеленые, просто понравился мне и только, так мне показалось.
Я попала в лабораторию, изучавшую состояние человека в экстремальных ситуациях… Символично? Может быть. Недели три я не встречала этого мужчину в институте. Правда, сделав вид, что интересуюсь просто всеми сотрудниками, я расспросила о нем Диму — парня из нашей лаборатории (теперь это ловкий, еще достаточно молодой руководитель двух смежных секторов), который сразу стал оказывать мне знаки внимания. Дима занимался йогой и писал работу о буддийских и даосских психотехниках. Через полтора года он стал моим шефом.
— Ничего особенного, — сказал он, это Владимир Иванович Филиппов, завлаб с третьего этажа. Карьеру сделал благодаря тестю. Ты же слышала о Прамчуке? Он — отец его жены. «Женат!», стукнуло мое сердце.
— Если и был у Филиппова талант — то, как говорится, он его продал. — Я слушала его слова, замирая. — А так мужик как мужик. Дом, семья, малые детки. Все как у людей. — В голосе Димы, прозвучало легкое разочарование. — Сейчас вот он в отпуске, помогает тестю строить дачу.
Забыть, подумала я, надо о нем забыть, вот и все. Но уже натянулась невидимая нить судьбы».
8
Когда рабочие кирпичи разгрузили, окинули вялыми взглядами трехэтажный дачный дом и встали в ожидании возле грузовой, намереваясь получить за работу и отправиться побыстрее восвояси, вышла хозяйка — обрусевшая эстонка Ирма.
— Вот, возьмите, — она протянула деньги.
— Мерси, Аглая Дмитриевна, — поблагодарил высокий в старом джинсовом костюме, — ваш супруг будет доволен, кирпич отличный…Только что вам тут строить — и так домина шикарный!
— Для старшего сына — пристройку… — Она сама едва услышала свой слабый голос. Опять, опять ее назвали Аглаей Дмитриевной! Старый мерзавец! Ведь клялся, что там все давно кончено!
— Ну мы поехали. — Высокий положил заработанное в карман куртки и заскочил в машину. Трое остальных забрались в кузов.
— До свиданья, ребята, спасибо, — Ирма Оттовна затворила ворота за машиной и пошла в дом.
Она никогда не работала, выйдя замуж за Анатолия Николаевича Прамчука. Подруги, которые давно исчезли в бесконечных песках ее семейной жизни, когда-то завидовали ей: вытянула счастливый билет Ирма! Да и правда, казалось бы, так: Николай начинал как мелкий комсомольский руководитель, но быстро поднимался все выше, а став заместителем директора института, умудрялся ковать деньги еще тогда, когда в стране царствовала идеология, а совсем не хрустящие купюры Но, главное, он любил Ирму. Ему — потомку сибирского казака, смешавшему свою кровь с тувинской, казалось, что, пленив Ирму, он пленил всю Европу: Чтобы Ирма не делала, все представлялось ему образцом европейской культуры. Азия — варварская и дикая — выкорчевывалась им последовательно и тайно из своего собственного характера: он подражал Ирме (хотя она вряд ли догадывалась об этом) в ее стремлении к порядку и аккуратности, в ее умении промолчать и сдержать выражения чувств., впрочем, имелись ли вообще у нее чувства, сомневался он иногда, а, становясь все старше, уже не без иронии порой подтрунивал и над ней, и над своей тягой к Европе; Прибалтика — не Европа, мог за ужином пошутить Анатолий Николаевич, заставив Ирму побледнеть, если и есть образец для русского — только Германия…Да и та дальше пива и сосисок так и не продвинулась.
Прадед Прамчука был когда-то одним из самых богатых купцов в Туве и от него, наверное, Анатолий Николаевич унаследовал такое ответственное, как говорили соседи, отношение к семье: «Волга», квартира под сто метров — в те-то времена! — прекрасная дача, пристроил по блату сына в медицинский: Колька, названный в честь деда, способностями не отличался и сам вряд ли бы в институт поступил. А уж двух дочек Прамчук просто обожал, особенно младшую, Олюшку.
Но вот уже десять лет как начался этот кошмар.
Ирма Оттовна вошла в дом, села в кресло — опять, опять заболела нога, так заныла, хоть завой, надо сделать рентген: нога не только ноет, но стала как-то слабее правой, тоньше, пожелтела. Ирма Оттовна говорила мужу, но особенно распространяться о своих тревогах боялась — кому нужна больная — то жена? Делилась только со старшей дочерью, Мартой.
Набрать ее телефон?
Испугается, примчится. Хоть ей с мужем повезло. Женил ее сам Анатолий Николаевич. У них в институте оказался молодой да способный. Привел в дом, напоил винцом. Правда, потом оказалось, что Володя к выпивке ой как не равнодушен. Но то потом. И вылечил его тесть одним махом — отвез к знакомому доценту, прямо пьяного, тот, очнувшись после серы и седуксена, увидел подле себя тестя: «Ну что, будешь еще зеленого змия привечать?.» С тех пор в доме у дочери никогда ни одной бутылки. Ты у нас больной, сказал тесть, мы за тебя, дорогой отвечаем.
Но Володя ведь Марту обожает. Да и как ее не любить? Такая красивая, веселая была она всегда, сейчас, конечно, семья замучила, она тоже не работает, двое сыновей, правда, домработница приходящая есть, но все равно Марта слабенькая. устает. Иногда и Володя по дому помогает: он пол может вымыть, посуду, обед приготовить, — по воскресеньям он всегда у плиты.
— Марта?
— Я, мама. Ну как ты?
— Опять нога, опять…
— Надо к врачу.
— Надо, но…страшно.
— Не волнуйся, наверное, ишиас, нерв, знаешь, как может мучить.
— Марта, снова меня назвали этой… Аглаей Дмитриевной…
— Кто!?
— Да парни кирпичи привозили — пристройку собирается отец делать, и вот…
Прамчук и верно был отличным семьянином, правда, уже десять лет имел не одну семью, а две, причем — одновременно: Аглая, молодой да задорной приехала из какого-то дальнего таежного поселка — и прямо в седеющего Прамчука и впечаталась, точно в городской расплавленный асфальт женский каблук. С тех пор они вместе.
Дочь сообщила ему по телефону, что опять рабочие перепутали: Прамчук послал две машины кирпича, проинструктировав, кому и где кирпич сгрузить, — вот болваны, Аглаюшке-то надо было кирпича в два раза больше — класть второй этаж, а сюда только на пристройку. Ну ладно, Аглая-то лишь похмыкает, что назвали Ирмой Оттовной, но от Ирмы ничего хорошего ни жди: холодная эстонская кровь, — замкнется, перестанет разговаривать, будет сверкать своими льдинками, ть-фу, идиоты!
Бабушка Прамчука рассказывала, что у ее отца, прадеда Анатолия Николаевича было сразу две жены: хоть и ездил от по Европе и даже французский выучил, а кровь не заменишь. Уже был лет десять как женат, сына имел да вдруг приглянулась ему молодая, красивая, голубоокая — он и привел ее в дом. Она вскоре дочь родила — бабушку Анатолия Николаевича, а первая жена не выдержала такой семейной жизни, вышла как-то на мороз в одной ночной сорочке и за три дня сгорела от воспаления легких. Сын ее порвал все отношения с отцом, на еврейке женился, а его сын потом комиссарил в Хакасии.
Как хорошо в дачном поселке! — тишина, цветами пахнет, лесом. А сейчас будет ледяной душ. Придурки, честное слово!
Но ледяного душа не последовало. Ирма Оттовна лежала на кушетке, закрывшись пушистым пледом.
