Я никогда не забуду, какое глубокое волнение охватило нас, когда мы, находившиеся в то время в тюрьме Наини, узнали об этом. Как бесконечно мы гордились женщинами Индии! Мы почти не в состоянии были говорить об этом, ибо сердца наши были переполнены, а глаза затуманены слезами.
Впоследствии к нам присоединился в Тюрьме Наини мой отец, который рассказал много такого, чего мы не знали. Действуя в качестве лидера движения гражданского неповиновения, он ничем не поощрял этих наступательных действий женщин по всей стране. Ему с его патриархальными и несколько старомодными взглядами не нравилось, что старые и молодые женщины толпятся на улицах под палящим солнцем и вступают в столкновения с полицией. Но он понимал душевное состояние людей и никого не пытался отговаривать, в том числе и свою жену, дочерей и невестку. Отец рассказывал нам о том, как приятно он был поражен энергией, мужеством и способностями, которые проявляли женщины по всей стране. О девушках из своей собственной семьи он говорил с любовной гордостью.
По инициативе отца на тысячах массовых митингов, состоявшихся по всей стране 26 января 1931 года, в годовщину «Дня независимости Индии», зачитывалась «Памятная резолюция»3. Эти митинги были запрещены полицией и многие из них были разогнаны. Отец сумел организовать их, даже будучи прикован болезнью к постели. Это было торжеством его организаторского таланта, ибо он не мог пользоваться ни газетами, ни почтой, ни телеграфом, ни телефоном, ни типографскими машинами. Но, несмотря на все это, в один и тот же день, в
назначенный час по всей нашей обширной стране, включая самые глухие деревни, эта резолюция была оглашена на местных диалектах и принята участниками митингов. Через десять дней после того, как эта резолюция была таким образом одобрена, отец умер.
Резолюция была длинная. Часть ее была посвящена женщинам Индии: «Мы свидетельствуем свое уважение и глубокое восхищение женщинами Индии, которые в час опасности, нависшей над отечеством, покинули свой домашний очаги с неизменным мужеством и стойкостью боролись плечом к плечу с мужчинами в первых рядах национальной армии Индии, идя вместе с ними на жертвы и разделяя успех борьбы...»
Камала принимала смелое и активное участие в этих бурных событиях. На ее неопытные плечи пало бремя организации нашей работы в городе Аллахабаде, когда все активные деятели находились в тюрьме. Она компенсировала свою неопытность энтузиазмом и энергией и в какие-иибудь несколько месяцев стала гордостью Аллахабада.
Мы встретились снова, находясь еще под свежим впечатлением болезни и смерти моего отца. Мы встретились на новых началах: нас связывали чувства товарищества и взаимопонимания. Несколько месяцев спустя, когда мы, захватив с собой дочь, отправились на Цейлон для первого нашего кратковременного совместного отдыха, который оказался также и последним, у нас было такое ощущение, как будто мы заново открыли для себя друг доуга. Все прошлые годы, проведенные нами вместе, были лишь подготовкой к этим новым, более близким отношениям.
Мы слишком скоро вернулись обратно, и снова работа потребовала меня; а вслед за тем — тюрьма. Нам не суждено было больше ни отдыхать, ни работать, ни даже быть вместе, если не считать кратковременного периода между двумя последовательными тюремными заключениями, длившимися каждое по два года. И вот, когда срок второго из них еще не истек, Камала лежала при смерти.
Когда в феврале 1934 года пришли меня арестовать на основании ордера, выданного в Калькутте, Камала пошла в наши комнаты, чтобы собрать для меня кое-какую одежду. Я последовал за нею, чтобы с ней попрощаться. Вдруг она ухватилась за меня и, потеряв сознание, упала. Это было совсем непохоже на нее, ибо мы приучили себя легко, даже весело относиться к этим арестам и как можно меньше волноваться из-за них. Было ли у нее какое-то предчувствие, что это последнее наше более или менее нормальное свидание?
Два долгих тюремных заключения, каждое сроком в два года, встали между мною и ею в тот самый момент, когда мы больше всего были нужны друг другу, в тот самый момент, когда мы так сблизились друг с другом. Я думал об этом в
долгие дни в тюрьме, и все же я твердо надеялся, что придет время, когда мы будем снова вместе. Как ей жилось в эти годы? Я могу об этом догадываться, но толком я ничего не знаю, ибо во время свиданий в тюрьме или в короткий период моего пребывания на свободе обстановка была не совсем нормальная. Нам приходилось все время тщательно следить за собой, чтобы не показать один другому своих страданий, которые могли причинить боль. Но было очевидно, что многое глубоко тревожит и огорчает ее и что в ее душе нет покоя. Я мог бы оказать ей некоторую помощь, но не из тюрьмы.
ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙЭти и многие другие мысли приходили мне на ум в долгие часы моего одиночества в Баденвейлере. Я с трудом отвыкал от тюремной обстановки; я давно уже свыкся с ней, а новая обстановка мало чем отличалась от нее. Я жил в нацистской стране со всеми странными происходившими в ней явлениями, которые внушали мне такое отвращение, но нацизм непосредственно меня не затрагивал. В этой тихой деревне, в глуши Шварцвальда, он мало чем давал о себе знать.
А возможно, ум мой был занят чем-то другим. Передо мной проходила моя прошлая жизнь, и всегда рядом со мной была Камала. Она стала для меня символом индийских женщин или даже символом женщины вообще. Иногда ее образ причудливо смешивался с моими представлениями об Индии, этой столь дорогой для нас родине, со всеми ее слабостями и недостатками, такой неуловимой и загадочной. Что представляла собой Камала? Знал ли я ее? Понимал ли ее настоящее л? Знала и понимала ли она меня? Ибо я тоже был сложной личностью со своими тайнами и неизведанными глубинами, непостижимыми для меня самого. Иногда мне казалось, что она немного меня боится из-за этого. Я всегда был и остался человеком неподходящим для брака. Камала и я в некоторых отношениях были различны и в то же время весьма схожи в других отношениях; мы не дополняли друг друга. Даже положительные наши качества в наших взаимоотношениях превращались в недостатки. Между нами были возможны либо полное взаимопонимание, совершенное единение душ, либо споры. Ни один из нас не мог жить монотонной домашней жизнью, принимая вещи такими, какие они есть.
Среди множества картин, выставляемых на базарах Индии, была одна, на которой были изображены два портрета, Камалы и мой, с надписью наверху: «адарша джори» — образцовая или идеальная чета,— такою нас считали многие. Но достичь идеала или сохранить его чрезвычайно трудно. И все же я помню, как во время нашего отдыха на Цейлоне я говорил Камале, что вопреки всем трудностям и разногласиям, вопреки злым шуткам, которые жизнь сыграла с нами, мы счастливы тем, что брак — это необычайная вещь и что он не перестал быть ею, несмотря на свою тысячелетнюю историю. Мы видели вокруг себя крушение многих браков или, что было не лучше, превращение сияющего золота в золу. Как мы счастливы, говорил я ей, и она соглашалась. Хотя порою мы и ссорились и сердились друг на друга, однако сумели сохранить в себе жизненный огонь, и для каждого из нас жизнь всегда открывала перспективы новых заманчивых приключений и позволяла по-новому заглянуть в душу друг другу.
Проблема человеческих взаимоотношений — какая это важная проблема и как часто мы забываем о ней в наших горячих спорах о политике и экономике! Ее не игнорировали подобным образом старые и мудрые цивилизации Индии и Китая. Они выработали кодекс социального поведения, который, при всех его недостатках, несомненно, давал человеку равновесие. Этого равновесия не видно в сегодняшней Индии. Нет его и в странах Запада, которые достигли столь большого прогресса в других областях. Быть может, равновесие в основе своей статично и противоречит прогрессивному изменению? Должны ли мы жертвовать одним ради другого? Должна, разумеется, существовать какая-то возможность сочетать равновесие с внутренним и внешним развитием, мудрость старины с наукой и энергией новых времен. Поистине, мы, кажется, достигли такой ступени мировой истории, когда единственной альтернативой такого сочетания может оказаться разрушение и уничтожение как того, так и другого.
РОЖДЕСТВО 1935 ГОДА
В состоянии Камалы наступило улучшение. Оно было не очень заметно, но после напряжения последних недель мы испытывали большое облегчение. Она пережила кризис, и состояние ее стабилизировалось, что само по себе уже было достижением. Так продолжалось в течение еще целого месяца, и я воспользовался этим, чтобы съездить ненадолго в Англию с нашей дочерью Индирой. Я не был там восемь лет, и многочисленные друзья настойчиво приглашали меня посетить их.
