Дальше разговор пошел уже за чашей молодого вина — что было очень кстати. После пары добрых глотков, высокочтимый доктор стал гораздо менее высокопарен и вообще перешел на нормальный человеческий язык.
— Как рассказывают обычно монахи? — спрашивал Будах, и сам отвечал, — Они говорят, что еще 600 лет назад люди были язычниками, бегали голые, ели друг друга и вообще погрязали в немыслимых грехах, как нынешние дикари в дальнем Запроливье. И лишь когда Господь вышел из Питанских болот, и, претерпев страсти, открыл людям глаза на их нечестивый образ жизни — тогда люди стали строить монастыри, а самые благочестивые — уходить в монахи. Эти-то монахи, с Божьей помощью, придумали письмо и счет, а равно всякие иные полезные науки и ремесла, которыми ныне живут добрые люди — и славят Бога. Так ли вам рассказывали, благородный дон?
Румата вынужден был признать, что да, примерно так ему и рассказывали.
— Такое мнение, — продолжал Будах, — явно невежественное. Вот например, ваш род, благородный дон, насчитывает приблизительно 400 лет.
— 423 года — машинально поправил Румата, — столько прошло тех пор, как император Гафор пожаловал эсторские земли Румате I в свободное владение. Но наш род гораздо древнее.
Что-что, а эсторскую генеалогию Румата знал наизусть.
— Пусть так, — легко согласился Будах, — а было ли во времена Гафора меньше искусств и ремесел?
— Да нет, наверное. Скорее уж больше.
— А при его прадеде — язычнике, Литене Великом, объединившем империю 517 лет назад?
— Тоже, наверное, нет, — сказал Румата, — такие дворцы, как при императоре Литене, нынешние архитекторы вряд ли смогут построить.
— Значит ли это, — продолжал высокочтимый доктор, прикладываясь к своей чаше, — что все искусства и ремесла возникли всего за 80 лет, причем не язычниками, а богобоязненными людьми, каковые во времена Литена находились в униженном состоянии, а порой даже преследовались за свою веру?
— Нет, конечно. Мой двадцать второй предок, Гета, осел в Эсторе при короле Мераде, у которого служил центурионом. Было это 641 год назад. От построенного им дома сохранился только портик, на цоколе которого высечена дата. Построен этот портик с таким искусством, что и поныне украшает лужайку перед эсторским замком.
— Значит, искусства, науки и ремесла придуманы язычниками, — заключил Будах, — а монахи лишь усвоили лишь немногое из тех записей, которые после оных язычников остались. Таким образом, они ничего к знаниям не прибавили, а наоборот, многое сокрыли, а еще больше — утратили по невежеству.
За столом воцарилось молчание. Только что сказанное было больше, чем бунтом. Больше, чем ересью. Больше, чем святотатством. Оно было больше, чем все преступления вместе взятые.
— Мы все — Синда, Кабани, я, — вернулись сюда по приглашению Светлой (тут он отвесил поклон Кире), когда она сказала, что позволит нам взять те древние книги, которые она изымет в монастырях. Невежественные монахи даже не могли прочесть то, что в них написано — они просто прятали книги — сидели на них, как собака на сене, не умея воспользоваться и не желая отдать другим.
Румата залпом допил свою чашу, встал и прошелся взад-вперед. «Эх вы, экспериментальные историки, хвостом вас по голове! Где же ваша теория исторических последовательностей и поступательного развития? Оно же не развитие, а деградация. И мы все это видели — все до одного, кто здесь работал!»
— Мы нашли, — продолжал уже Кабани, — что каждое следующее поколение монахов было невежественнее предыдущего. Я изучал монастырские хозяйственные книги — и видел, что даже знание арифметики приходило во все больший упадок. Нынешнее поколение монахов уже вынуждено считать, рисуя черточки по числу предметов счета…
«А что мы? — спрашивал себя Румата, — Мы, как последние идиоты, тащили здешнее общество вперед, в еще большую деградацию. А надо было… Что? А черт его знает! Думать надо было, а не изрекать благоглупости про неизбежную эпоху мракобесия перед поворотом к светлому будущему. Маленькую такую эпоху — лет 1000 с хвостиком. А мы-то, глаза на выкате, грудь колесом: пройдем 1000 лет за 500, ну, а если честно — то за 700. Слава нам — великим делателям прогресса!»
— Слушайте, отец Кабани, а во что они верили? Язычники, которые все это придумали?
Ответом ему был дружный смех.
— Что? — не понял он.
— Светлый! — продолжая смеяться, выдавил из себя Синда, — это лучшая шутка за последние четверть века! Во что! Ой, помогите, я сейчас лопну!
«Надо поговорить с Бромбергом, — понял Румата, — лучше бы сегодня, или в крайнем случае завтра. Под любым предлогом смыться хотя бы на час и поговорить.»
** 6 **
… Клипса-коммуникатор работала устойчиво. Фантом Айзека Бромберга гротескно пребывал посреди маленькой поляны в сайве и одновременно посреди своего кабинета на даче под Одессой.
— Что, Антон, паршиво вам? — сочувственно спросил он.
— Не то слово, Айс, — честно сказал Антон (он же — Румата Эсторский, четырнадцатый этого имени и благородный дворянин до 22 колена).
— А я ведь предупреждал.
— Ладно. Я ведь знал, на что иду… Думал, что знал…Только не говорите, про индюка.
— Которого индюка? — кустистые брови доктора Бромберга поползли вверх.
— Который думал, да в суп попал. Вы-то как думаете, Кира — настоящая?
— В каком смысле?
— В самом прямом! Как вы считаете, это она — или нет?
— Извините за бестактность, Антон, а у вас с ней… возобновились отношения?
— Да. Возобновились. Но… Я не знаю.
— Этот вариант мы с вами разбирали, помните? — спросил Бромберг, — полная определенность возможна только при отрицательном результате. Если вы не знаете, это значит «да».
— Так что, значит… Некромантия? Айс, у нее даже остались шрамы от тех двух стрел. Это выглядит… в общем, как это возможно?
— Не знаю. Могу сказать лишь, что этот случай — огромная, фантастическая удача. Первый полностью идентифицированный случай. Вам с ней надо срочно улетать! Немедленно! Ни в коем случае нельзя рисковать… ну, понимаете.
— Понимаю, — сказал Антон, — но дело в том, что она не согласится. Она не бросит все это на полпути. Не могу же я тащить ее силой.
— Не можете или не хотите? — спросил Бромберг.
— И то, и другое. Поймите, Айс, для вас это — уникальный объект и все такое. А для меня… Надо дальше объяснять?
— Не надо. Как я понял, вы остаетесь вместе с ней, пока все это не кончится.
Антон молча кивнул.
— Значит, тогда вот что, — сказал Бромберг, — у вас есть огромная проблема. До начала войны, серьезной, большой войны, остались примерно сутки. Плюс-минус несколько часов. Раз вы намерены остаться — с этим следует что-то делать.
— В смысле?
— В смысле, войну можно выиграть, а можно — и проиграть.
— Ну, что вы, Айс. Эту войну уже можно считать выигранной.
— Выигранной кем?
— Той армией, в расположении которой я нахожусь, — пояснил Антон.
— А почему вы так уверены?
— Да потому, что я немного разбираюсь в здешних войнах. Три очевидных преимущества — золото, вооружение, боевой дух. Выучка… тоже скорее превосходящая. Численность примерно одинакова. Кроме того, противник не очень понимает, с чем столкнется.
Бромберг задумчиво покачался на кресле, затем спросил:
— Думаете, учли все?
— А что — нет?
— Нет.
Теперь задумался Антон. В голову ничего толкового не приходило. Может быть, сказывались эти два безумных дня, а может… Может он опять заигрался в дона Румату…
— Айс, признаю, что я — тупица. Скажите, чего я не учел.
— Вы не учли института экспериментальной истории.
— Ах это… Но Айс, институт не вмешивается в войны. По крайней мере, непосредственно.
— Что значит «непосредственно»? — спросил Бромберг, — если взять, да и выкрасть вас отсюда, это — не непосредственно? Это — допускается? И что будет?
— А ничего, — с вызовом ответил Антон, — если хотите знать, я тут вообще для бантика. Как ируканского маршала расколошматили без меня, так и арканарского наместника расколошматят. Ну, может, с ним подольше провозятся.
— А если выкрасть вас вместе с Кирой? Вас — домой, а ее … тоже домой. В Арканар. Ну, а дальше… Историю Жанны д'Арк, надеюсь, вы помните.
— Вы что, серьезно? Я имею в виду, про домой в Арканар?
— А куда еще? — спросил Бромберг, — Посудите сами, не на Землю же в такой ситуации.
… Да. Это был бы очень сильный ход. Армия обойдется без одного из Светлых. Без него — легко, без нее… Не так легко, но теперь тоже обойдется. Но без обоих она развалится через неделю. Хотя бы потому, что Светлые — не только дух армии, но и ее казна. Ведь эта армия воюет золотом. Но главное не в этом. Кира… С Кирой в этом случае уж точно церемонится не будут.
