Чуть впереди Бычий ручей пересекал тропу и через него был наведен узкий, но прочный мост. Обычно тут было пусто, а теперь на тебе — застава.
Ну, так себе застава, четверо обычных мужиков с вполне добротными, впрочем, боевыми топорами и не менее добротными боевыми луками.
— Стойте, благородный дон. Покорно просим сказать, кто вы и зачем едете.
«Покорно… Как же… Назваться что ли… Или просто надавать по шее?»
Впрочем, ситуация разрешилась сама собой — подъехавший парнишка спрыгнул на землю, подбежал к старшему заставы и шепнул пару слов. Тот быстро закивал, затем поднял правую ладонь и произнес:
— Благородный дон, неизвестный, ты можешь проезжать — и быть нашим гостем сколько пожелаешь.
Румата в порядке вежливости повторил жест правой ладонью, переехал через мост и спросил:
— Подскажи-ка мне, где найти Киру?
— Вы хотите говорить с Посланницей? Тогда, благородный дон, не обессудьте, но надо назвать себя. Такой уж порядок.
— Ну, что ж. Я — дон Румата Эсторский, четырнадцатый этого имени. Довольно ли…
— О, простите, дон Румата! — старший поклонился в пояс.
— Я провожу вас, благородный дон! — звонко крикнул парнишка, вскочив в седло.
— Ну провожай, — буркнул Румата, тронув поводья.
** 4 **
… Она сидела на берегу широкой заводи, задумчиво глядя в воду. Парнишка молча указал на нее рукой и бесшумно исчез. Некоторое время Румата стоял молча, затем тихо произнес:
— Кира…
Девушка порывисто обернулась и вскочила на ноги.
— Ты?
— Ты? — эхом отозвался он.
Через мгновение она уже повисла у него на шее.
— Ты!
— Ты жива…
— Я так скучала по тебе…
— Я думал…
— Я знаю…
Ее огромные зеленые глаза были так близко… Румата осторожно коснулся губами ее щеки.
— Боишься, что я исчезну? — весело спросила она и отскочила в сторону, — я так похожа на призрак?
— Только что меня обнимали чьи-то теплые руки, — улыбнувшись, сказал он, — у призраков рук нет. По крайней мере, таких теплых и нежных.
— Да? А вдруг тебе просто показалось? Смотри — я исчезаю!
Она развернулась, пробежала три шага и почти без всплеска нырнула в заводь.
— Черт побери… — выдохнул Румата.
Разум подсказывал ему, что человек, не умеющий хорошо плавать, даже технически не сможет вот так красиво войти в воду. А чувства говорили другое: только что она была здесь — и вот ее нет. Только легкая рябь и яркие блики заката на поверхности заводи. Разум был положен на обе лопатки за пару секунд. Румата моментально освободился от сапог и перевязи с мечами, и с разбега нырнул. Вода была чистой и прозрачной, так что он почти сразу увидел девушку спокойно и уверенно плывущую в полуметре под поверхностью.
«Где она научилась? Она ведь городская. Городские здесь, обычно не умеют плавать. Или почти не умеют. Прошло всего два года. Можно за это время научиться?… И как долго она может под водой?.. Прошла уже минута… Черт! О чем я думаю? Я верю, что это — Кира, или нет?…» Он не успел додумать до конца, когда запас воздуха в легких у девушки кончился… Или ей просто надоело. Так или иначе, она вынырнула — и он вслед за ней.
— А вот и благородный дон Румата! — радостно пискнула она, — какой ты забавный, когда мокрый!
— Ничего забавного, — проворчал он, — ты меня напугала.
— Благородный дон поражен в пятку! — развеселившись, она махнула ладонью по воде, обдав его тучей брызг.
— А вот я сейчас надеру кому-то уши! — сказал он, отфыркиваясь.
— Не дуйся, любимый, — Кира подплыла и положила руки ему на плечи, — я просто так счастлива, что хочется дурачиться. Делать глупости, – Она выпрыгнула из воды почти по пояс и крикнула в темнеющее небо: «Румата! Я люблю тебя».
Потом, отплыв чуть в сторону, тихо сказала:
— Вот видишь. Я совсем глупая девчонка, да?
— Совсем, — подтвердил он, — смотри, не замерзни на берегу.
— Не замерзну. Мой дом в двух шагах отсюда и там есть очаг. Угли еще горячие.
… На счет двух шагов она, конечно, погорячилась. Им пришлось основательно пробежаться до небольшой избы, стоящей почти у самого ручья. Лишь только перейдя на шаг, Кира одним движением развязала пояс и сбросила на ветку дерева свою рубаху. Единственное, что оказалось, было на ней надето. Небрежно откинув щеколду, открыла дверь и жестом пригласила Румату войти.
Внутри было тесновато, но чисто и тепло. На полу лежала широкая охапка циновок, застеленная полотном. В углу тускло светились угли в очаге.
Кира проскользнула мимо него, грациозным движением опустилась на циновки, потянулась и сладко зевнула. Потом откинулась на спину, улеглась заложив левую руку за голову и полусогнув левую ногу. Трудно было не любоваться этим гибким телом — красиво посаженная голова, небольшая грудь совершенной формы, плоский живот и изящная линия бедер.
— Мокрую одежду можешь оставить снаружи, — сообщила она, — здесь не воруют. Никогда и ничего.
Так он и сделал. Вернувшись, положил перевязь с мечами у изголовья.
— Ты все такой же красивый, как я тебя помню, — тихо сказала Кира, когда он лег рядом, — а я? Я такая же? Ты вспоминал обо мне?
Теперь она лежала на боку, подперев щеку ладошкой. Огромные зеленые глаза были полны какой-то грустной иронии.
— Конечно, маленькая, — он обнял ее и прижал к себе, — я… Я не мог себе простить, что тогда…
— Не думай об этом, — попросила она.
— Не буду, — пообещал он.
— Неправда. Будешь. Пока не сделаешь то, о чем думаешь с того момента как увидел меня. Так сделай, не бойся, любимый.
Румата нерешительно протянул руку и провел кончиками пальцев по ее шее. Вот оно, маленькое углубление. След от арбалетного болта, пронзившего горло. Провел рукой чуть ниже — и нашел второе такое же углубление, под левой грудью…
— Прости, — прошептал он.
— За что, милый? За то, что ты любишь именно меня, а не похожую на меня женщину? У тебя ведь были другие женщины за эти годы?
— Были, — сказал он.
— Видишь, а твои глаза и твои руки помнят меня. Ты был с ними, а думал обо мне. Я очень счастливая — если, даже далекая и мертвая для тебя, я была больше любима, чем живые, которых ты ласкал. Разве не так?
Вместо ответа Румата порывисто обнял ее. Он целовал ее губы, шею, грудь, живот… Не было никаких других женщин во всей вселенной — только эта. Горячая, как огонь, страстная, любимая. Их тела сплетались в тусклом свете очага.
— Единственная моя…
— Любимый, мне так хорошо.
— Волшебница…
— Еще, я хочу еще… Да…
— Ты… Только ты…
… Сколько продолжалось это безумие? Сколько длится короткая ночь в пору солнцестояния?
За маленьким окошком начинало светлеть небо.
Они лежали рядом, насытившиеся друг другом — но насытившиеся лишь ненадолго.
«Увезти бы ее с собой, — подумал Румата, — просто взять и увезти, ни о чем не задумываясь и никак это не называя. Бывает так или не бывает, что люди просто вместе и никак это не называют? Просто у меня никогда не было такой женщины о которой хотелось думать именно так. О которой просто не получается думать иначе. Ее невозможно представить себе в каком-то определенном качестве. Только так: это — Кира, женщина, которую я люблю».
— О чем ты думаешь? — спросила она, переворачиваясь на живот и, протянув вперед руки, потянулась изящным кошачьим движением.
— О тебе и обо всем, — ответил он, проводя ладонью по ее спине.
— И что ты обо мне думаешь?
— Просто думаю о тебе.
— Так не бывает. Почему ты не спрашиваешь?
— О чем?
— Помнишь, ту последнюю ночь? Я еще нашла книгу отца Гура. Помнишь? Принц полюбил прекрасную девушку-дикарку из-за гор.
— Помню, — сказал Румата и почувствовал, как сердце проваливается куда-то в пропасть.
— Она думала, что он бог, — спокойно продолжала Кира, — но все равно любила его. А чтобы любить бога, надо быть богиней. Иначе нельзя. Поэтому их разлучили, и она умерла от горя. Я плакала — мне казалось, что это про нас с тобой. А ты сказал, что нас не разлучат.
— Да, — эхом отозвался он.
— А потом, когда я выглянула в окно…
— Не надо!
— Надо, любимый. Я выглянула в окно и почувствовала удары. Один и сразу второй. Мне даже почти не было больно. Только очень холодно и свет стал гаснуть. Я еще помню, ты склонился надо мной. Я хотела в последний раз рассмотреть твое лицо и мне было так обидно… Обидно, что оно так быстро темнеет и расплывается. Вот и все, что я помню.
— А… потом? — через силу спросил Румата.
— Я очнулась в доме. Вроде этого. Была слабость и немного больно двигаться. Я все-таки встала, потому что подумала, что если я уже умерла — то надо понять… как… «там». Или, для меня, уже «здесь»? Я еще удивилась, что очень хочется есть — а ведь мертвым, наверное, не должно хотеться есть… Там стоял широкий стол, а на нем — костяной гребень, пастушья флейта и меч. Не совсем такой, как твои — другой. Короткий, широкий из металла, похожего на медь. Мне стало так интересно, что я взяла меч, чтобы рассмотреть получше. Он так легко лег мне в руку — как будто он был моим…. Всегда… Как будто, он давно привык к моей ладони, а моя ладонь — к его рукояти. Мне стало так радостно, что я крикнула что-то… Будто бы слово на чужом языке… Нет, не на чужом, а на своем — только забытом, почему-то. Вот как было. А потом вошли два пожилых варвара, увидели меч в моей руке…. И поклонились. Как кланяются варвары — чуть-чуть и не отводя глаз от лица того, кому кланяются… Так я стала Посланницей.
