— Так что, любезный, пойдет эта… Лесная войной на Орден?
— Как есть, пойдет, — ответил корчмарь, после недолгих колебаний, — как проснется Рогатый, так сразу и пойдет. Все говорят.
— И что думаешь — устоит Орден? — лениво спросил Румата, прихлебывая легкое вино.
— Ну, как ему устоять, благородный дон? — начал рассуждать корчмарь, — если герцогских-то гвардейцев и тех вмиг посекли. А у Ордена — что? Мужиков вроде меня научили на коне скакать, да пику держать. Оно, конечно, Орден большое войско выставить может, побольше, чем его высочество. Но ведь и Лесная людей наберет. И здешних, и кто разбоем промышлял, и охотников, и варваров — тамошние колдуны ей поклоняются, а их слово — закон.
— Арата Горбатый тоже много собирал, — заметил Румата, — но просто мужиков, даже против тех же мужиков, но обученных, не выставишь.
— Так-то оно так, — согласился корчмарь, — разбили орденцы Арату, почитай, всех его людишек положили. Но у него разве войско было? Толпа. А у Лесной-то войско настоящее. Не знаю, как это по-вашему зовется.
— Правильный строй, — подсказал Румата.
— Вот-вот, благородный дон. И строй правильный и оружие тоже не какое попало.
— А откуда, кстати, оружие?
— А оттуда, благородный дон. Лесная сперва все монастыри в предгорье до последней нитки ограбила. И потом — ей же все клады открыты. И все золотые жилы в горах. Ходи, да собирай. Ясное дело — если золота, как у дурачка соплей, так и оружие будет, и ландскнехты, и обоз, и сапоги справные, и бойцы сытые.
«Действительно, — подумал Румата, — ведь если у нее куча золота, то не будет у нее главной проблемы крестьянских войн, когда все мысли у горе-солдат, как наесться до сыта и где пограбить, а потом — как награбленное домой утащить. Вот и стекаются к ней люди. Сперва — мужички да разбойнички. Потом варвары и ландскнехты обнищавшие. Потом и безденежные доны потянутся — особенно те, у кого Орден последнее поотбирал, а самих в чисто поле выгнал. Этим вообще двойная выгода — и на войне разбогатеют, и, может статься, имения свои вернут».
— Вот возьмет ли Лесная города орденские — это подумать надо, — продолжал разговорившийся корчмарь, — с одной стороны, укреплены они изрядно, а с другой — мастеровые уже машины хитрые строят, чтобы, значит, стены бить или там снаряды всякие бросать.
— Строят? — переспросил Румата.
— А чего ж им не строить, если кормят от пуза и деньги платят? Я же говорю — у нее золота сколько хочешь. Каждый день с гор возами на быках везут.
«Действительно, чего ж им не строить? Значит, Кира… Или все-таки не Кира… совершенно серьезно собралась выжить Орден из Арканара… Это уже не какая-нибудь крестьянская война. И это даже не здешняя война. Не из здешних времен и мест. Она же золотом воюет — вот что. Ей же больше и не надо ничего.»
— Но, опять же, с другой стороны, — рассуждал корчмарь, — у Ордена людей не меряно, посадят на корабли подкрепления, да и пришлют в Арканар своим на подмогу. Тоже, как рассудить.
«Да нет, — думал тем временем, Румата, — не спасет их никакая подмога. Она задавит их своим золотом. Закует в железо сто, двести, пятьсот тысяч бойцов и сотрет с лица земли хоть все орденские армии сразу. Или купит оптом всех пиратов Запада — и не доплывет орденская подмога, вся пойдет на корм рыбам… Но откуда, черт возьми столько золота, чтобы каждый день возами на быках… Действительно золотые жилы, клады? Или соанские негоцианты решили поживиться? Но если так — дон Кондор узнал бы и мигом бы это дело прекратил. Значит, не соанцы…».
— Ладно, любезный, — сказал Румата, — пора мне ехать. А вино у тебя доброе, — и небрежно бросил на стол два золотых.
— Премного благодарны, — корчмарь поклонился в пояс, — может, в дорогу собрать чего?
— Не стоит. Я ж от барона еду, а гостю снеди на два дня, по обычаю.
— Барон наш обычай блюдет, — согласился корчмарь, снова поклонившись.
Так и поехал дальше дон Румата, гадая, кто же научил Киру воевать не сталью, а золотом. И откуда столько этого чертова золота?
…У урочища Тяжелых мечей поджидала его встреча. Вернее, оказия в лице шестерых орденских воинов-монахов. Вернее, семерых — но этот седьмой лежал в обширной луже крови и тихо остывал. Остальные занимались тем, что старательно вешали парнишку лет пятнадцати. Трое тянули веревку, переброшенную через сук, двое примеривались повиснуть у парнишки на ногах, чтоб быстрее закончить дело, а один, видимо старший, стоял в стороне.
На Румату они не обращали внимания — и можно бы проехать мимо, но глаза парнишки с такой надеждой глядели на него…
— Отставить! — громовым голосом скомандовал Румата.
Картинка остановилась.
— Простите, благородный дон, — сказал старший, — по указу Святого Ордена…
— Здесь не владения Ордена, — перебил Румата, подъезжая ближе.
— Это — лазутчик и убийца, — пояснил старший, — мы преследовали его с земель Ордена.
— А почему я должен верить тебе? Ну-ка приведите мальчишку ко мне. Живо!
— Никак не возможно, благородный дон, потому как…
… Румата успел слететь с седла за мгновение до того, как арбалетный болт прошил воздух на месте, где только что была его голова. Ножи он метнул едва коснувшись земли — и противников осталось четверо.
«Ну, это еще ничего» — подумал он, на бегу выхватывая мечи из ножен. Монах с арбалетом не успел перезарядить оружие — отбив чей-то вялый удар сбоку, Румата колющим движением поразил его точно под подбородок.
Тело еще падало, когда он развернулся к остальным противникам. Стоят полукругом, три пики нацелены в грудь…. Так, крайний хочет обойти… Ну, получи… Уход назад и далеко в сторону… Короткий выпад — ага, не ждали! Один валится навзничь, между ребрами аккуратная дырка до сердца. Пропускаем пику мимо лица — и сверху вниз, по-простому. Раз! Мозги наружу. Остался один. Что страшно тебе, пятишься, пику вперед выставляешь? Извини — некогда мне. Бросок. Меч летит ровно, баланс идеальный — и входит точно в ту часть живота, где по мнению древних японцев находится центр «хара». Ну, все.
Румата выдернул меч из неподвижного тела монаха. Отрезал от его плаща широкий лоскут, старательно вытер оба клинка и вернул их в ножны.
«Что я делаю, — мелькнула мысль, — я же… Ад и дьяволы! Последних троих можно было просто прогнать. Отобрать пики — и прогнать пинками».
— Благородный дон!
Это, конечно, был парнишка. Не убежал почему-то. А ведь мог бы.
— Что тебе?
— Просто поблагодарить. Вы спасли мне жизнь.
«А он уверенно держится, особенно с учетом того, что пару минут назад он был практически повешен», — отметил про себя Румата и хмуро проворчал:
— Считай, поблагодарил. Иди по своим делам.
— Да, благородный дон, — парнишка коротко, не теряя достоинства, поклонился, — я не знаю вашего славного имени и принесу благодарность Светлой за помощь от неизвестного.
— Благодарность кому?
— Светлой Хозяйке. Она знает все имена, и ваше тоже. Ее благодарность не пропустит вас.
С этими словами парнишка развернулся, метнулся в сайву и был таков — лишь легонько качнулась пара задетых веток. Прыткий малый. Из него выйдет толк, если в следующий раз его не повесят окончательно. Ладно, пора ехать, если я хочу успеть к закату.
Румата вскочил в седло и пустил коня быстрой рысью… И не очень удивился, через несколько минут увидев впереди бегущую фигурку. Парнишка бежал быстро, но привычно и размеренно. Услышав топот копыт, он повернул на мгновение голову, широко улыбнулся и продолжал свой бег, лишь сместившись к краю тропы, чтобы не мешать.
Вот так. Все понятно без слов. У вас, благородный дон, свои дела, а у меня — свои. Я вам не мешаю — и вы мне не мешаете. Я принесу благодарность Светлой за помощь от неизвестного… Занятный парнишка, очень занятный. Но оставлять его слишком далеко за спиной как-то не хочется… Румата обогнал его и слегка придержал коня. В конце концов лучше приехать чуть позже заката, но без очередной порции приключений. Теперь парнишка бежал в двадцати шагах позади, и легкое равномерное шлепанье его босых ног можно было различить тренированным слухом. Интересно, долго он может вот так бежать? Вряд ли больше двух часов — он же не двужильный, да и старт у него был не из лучшей позиции, мягко говоря. Ну, поживем увидим.
Увидеть получилось где-то через полчаса. Парнишка остановился и издал особый переливчатый свист. В ответ из леса донесся легкий топот копыт. Румата обернулся и увидел выбегающего на тропу черного жеребца — очень неплохого, надо сказать. Вот, значит как? Ну, тем лучше — быстрее доедем. Уже не оставалось сомнений, что едут они в одну и ту же сторону.
Через минуту они оба двигались быстрой рысью, не меняя порядка следования. Румата — впереди, парнишка — в двадцати шагах следом. За последующие три часа они не обменялись ни одним словом. Солнце, тем временем, клонилось к закату, а впереди вырастала изрезанная линия предгорий.
