— Извини, дядя Андрей, — выплюнув меч в угол, произносит Виктор. — Ты бы сам себе не простил, если бы с мечом на трех баб пошел.
— Это не бабы, Витя, — отвечает ему Дрюня с мукой на лице. — Это антихрист, полудемон и их ручной монстр.
— Так бабы все таковы, — улыбается Виктор. — Никогда не замечал, дядь Андрей? Они. Все. Такие.
И сын смотрит на мать, не убирая понимающей улыбки. Я тоже многое повидал и многое понял, мама, говорит эта улыбка. Там, в заповеднике богов. Саграда вспоминает звук гханты,[29] переживающей пустоту, разноцветные платки на колючих ветвях, крыши-лодки, плывущие в небе. Звук и суть зерна творения, начало и конец всех явлений. Сила и чистота. Похоже, Виктор видел то, что так и не сподобилась узреть его мать: вечность, мир и себя — с высоты ангельского, драконьего полета. Успеет еще наглядеться на бездны и провалы, через которые тянутся хлипкие мостки Эго, успеет испугаться себя тамошнего, темного и бездумно жадного.
— Анджей, ты не изменишь меня, если убьешь Уичаану… или Дэнни. Даже если перебьешь всех в этом доме, — пытается донести до рыцаря Саграда. — Они останутся частью меня и порванные в лоскуты. Вся здешняя вселенная построена из меня. Убей Сипактли — на его месте появится новый.
— Знаешь, что я такое? — усмехается дракайна, обвивая Катины ноги. — Ярость. Я ее бессильная, женская ярость. В том числе и на тебя, паладин. На то, что ты такой тупой. Поэтому я вечна. Горю и не думаю угасать.
Рыцарь Анджей обводит глазами тесный бабий круг, сомкнувшийся вокруг него. Ведьмы, проклятые ведьмы! — читается во взгляде. Замуровали, демоны! — усмехается Катя.
Она больше не сочувствует Дрюне, потому что сочувствие живо, пока жива надежда. И пускай надежда умирает последней, но она умирает. Катерина больше не надеется разубедить Андрея, вывести его за руку из его собственного ада, который он построит даже в раю, она больше не может проникать в его узилище, просачиваясь сквозь стены и решетки, немая и бессильная, зовя за собой, указывая молча на запоздалую, но оттого еще более желанную свободу. Она знает: он не пойдет.
И увидав ее усмешку, паладин ведьмы, весь — отчаянье и сталь, выхватывает откуда-то из-за голени нож с лезвием, словно лист ивы. Пунтилла,[30] мелькает в Катиной голове. А потом, когда пунтилла втыкается в макушку предвечного дракона, с ювелирной точностью пронзая теменной глаз,[31] красивые названия орудий зрелищного убийства испаряются из памяти Саграды. Хрипя и задыхаясь, дракайна сползает наземь — по Катиному телу, по ее беспомощно простертым руками, всё тяжелеющая с каждой секундой, точно мертвое тело. Собственно, предвечный дракон и есть мертвое тело. Скорее всего, оно у богини огня не единственное, да и жизнь у дракона не одна, иначе Сипактли умер бы еще в те времена, когда Кецалькоатль и Тескатлипока творили мир, разделив драконье тело на тринадцать небес, землю и девять преисподних.
Катерина, недовольно поджав губы, смотрит на своего упрямого рыцаря: гляди, что ты наделал! И не замечает, как Денница-младшая оказывается на коленях у башки дракайны, как выдергивает нож из чешуйчатой макушки, как, не поднимаясь с колен, делает четкий взмах, ловко перерубая мужчине ахиллесово сухожилие. А когда в следующую секунду Дэнни сидит верхом на упавшем, из горла Анджея торчит тот самый нож, его кровь смешивается на лезвии с драконьей, все, что остается Саграде — это дать волю своему дежавю. Похоже, Денница-младшая такое же отражение Абигаэль, как и она, Катя — отражение Кэт. Наверное, поэтому вид рекой текущей крови не вызывает у нее, мирной обывательницы, ни паники, ни отторжения.
Что поделать, философски замечает про себя Саграда, вариантов было немного, один жесточе другого. Паладин мог бы таскаться за нею год за годом, проливая кровь за кровью, пытаясь превратить ведьмовскую тьму в фейное сияние, да только без всякого толку и со множеством жертв, пусть и не совсем невинных…
Дэнни поднимается с трупа, предварительно выдернув нож из раны и вытерев о рубашку Андрея безотчетным жестом убийцы, привычного думать об оружии больше, чем о мертвом мясе. На лице ее вызывающая гримаса подростка, намеренного защищать собственную правоту — правоту, в которую она сама ни на грош не верит. Мурмур бесшумно подходит и встает за спиной Денницы, обводя присутствующих тяжелым, оценивающим взглядом. Может, демон-властелин нганга и использует Катину дочь в своих целях, но столь удобное орудие не отдаст. И повредить не позволит.
— Этого ты хотел, братец? Забирай своего праведника, — нарушает густую, вязкую тишину голос князя тьмы. И ангел луны, опустившись на колено, просовывает под тело рыцаря сильные руки, поднимается, прижав Андрея к груди, будто спящего ребенка, и выносит из комнаты.
— Он же вроде спасти его хотел? — бормочет в недоумении Катерина.
— Он его и спас. От грехопадения, — поясняет Люцифер и голос его сочится любезным ядом. — Небесам не важен срок и качество вашей жизни, у них другие приоритеты. Ты и твоя семья для Уриила — инструменты искушения. Он искушал своего праведника любовью, дружбой, ревностью… Всеми атрибутами и призраками счастья. Пока не пришел к выводу, что закалка почти окончена и не хватает последнего — мученической смерти. Она, как отпуск закаленной стали,[32] придает душе нужные свойства. Сегодня у Цапфуэля удачный день, в его кущи прибыла душа отличной выделки.
— Витя… — виновато оглядывается Саграда, не зная, что сказать сыну, как повиниться за весь этот паноптикум, созданный ее воображением, за цирк уродов, пародию на заповедник богов.
Сына в комнате нет. Да, собственно, и комнаты нет. Есть помещение, нисколько не напоминающее ни Катину двушку в Филях, ни квартиру ее мечты на Котельнической, ни солнечную мансарду Пута дель Дьябло в заповеднике богов. Оно наполнено уютом, словно уют здесь годами копили — и в то же время пугает памятливостью, точно дом с привидениями. Отчего-то Катя знает, куда идти, чтобы отыскать Витьку и попросить у него прощения или… в общем, чего-нибудь да попросить.
Виктор обнаруживается на кухне. Или не на кухне. Пространство, сплошь состоящее из мебельных углов, скрипучих половиц, полок с банками, наполовину, на треть, на осьмушку заполненными бог весть чем, жидким и сыпучим, сияющим в солнечном луче, будто драгоценный камень или песок тропических пляжей — и посередке, за многометровым столом на кривоватых львиных лапах (Катерина даже глаза протерла от изумления) устроились Витька и Апрель. Сидели на дальних его концах, словно надоевшие супруги. Может, и правда надоели друг другу?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
