— К сожалению, я не смогу приехать, — довольно невежливо прервал я Бориса. Пятнадцатикопеечные монеты быстро проваливались одна за другой в ненасытное телефонное нутро, разговор с Москвой стоил дорого. — Но у меня два вопроса.
— Слушаю тебя, — сказал Боря, мгновенно перейдя на деловой тон.
— Вопрос первый. Существуют ли доказательства того, что в скоплениях галактик или где бы то ни было в космологических масштабах присутствует вещество, невидимое ни в каком из наблюдаемых диапазонов?
Растолковывать вопрос Борису было не нужно, он ответил мгновенно:
— Мне такие данные не известны. Значит, их нет.
И добавил слегка раздражённым тоном:
— Что за нелепая идея, Миша? Какое ещё, на фиг, невидимое вещество? Откуда ему взяться?
На этот вопрос я отвечать не стал и перешёл к следующему:
— Боря, ты несколько раз бывал в Штатах…
Шаров был одним из немногих наших астрофизиков, кого охотно выпускали за рубеж. Он никогда не говорил ничего лишнего, даже свои эксцентричные порывы подавлял, едва оказавшись по ту сторону границы.
— Ну, — нетерпеливо произнёс Борис.
— Ты был в Нью-Орлеане?
— Зимой на конференции по реликту.
— Возможно, тебе известен Фрэнк Типлер? Физик, десять лет назад защитил докторат в Мериленде, работает с Уилером.
Биография Типлера была написана на задней стороне обложки его книги.
— Нет такого, — сказал Борис, не задумавшись ни на секунду.
— Как ты можешь быть уверен? — вырвалось у меня.
— Послушай, — сухо отозвался Боря, — ты спросил, я ответил. У Уилера нет сотрудника по фамилии Типлер. Ты сомневаешься в моей памяти?
Я не сомневался в его памяти. Потому и оставил этот разговор напоследок. Последний штрих.
В этом мире Типлера не существовало. Книгу о Точке Омега здесь никто никогда не напишет.
Или напишу я, раз уж помню основные идеи и аргументы?
— Я не сомневаюсь в твоей памяти, — сказал я и, опустив в щель таксофона последнюю монетку, добавил: — Спасибо, Боря, ты мне очень помог.
— В чём? — успел озадаченно спросить Шаров, а я, прежде чем в телефоне пропал звук, успел ответить:
— Понять, в каком мире мы живём.
Наверняка он подумал, когда клал трубку на рычаг, что я имел в виду что-то политическое. И, скорее всего, решил на мои звонки больше не отвечать. О политике Боря не разговаривал никогда — боялся, что его перестанут выпускать за границу. «В каком мире мы живём». В мире развитого социализма, где Советский Союз впереди планеты всей по производству ракет на душу населения, но в хвосте по обеспеченности населения товарами лёгкой промышленности, каковые производятся в более чем достаточном для удовлетворения потребностей количестве, но население почему-то предпочитает качественные контрабандные джинсы нашим, пошитым на фабрике «Большевичка».
В читальном зале академической библиотеки я попросил «Успехи физических наук» за восьмидесятый и восемьдесят первый годы. Ничего. Ни Муханова, ни Старобинского, ни, тем более, Линде, который, как я помнил, в те годы жил ещё в Москве, а не в Стенфорде. Не было этих людей в нашем мире. Или они не занимались космологией. Может, стали биологами или врачами.
Я оставил журналы на столе и пошёл к себе, где до вечера разбирал с Яшаром графики, в физическом смысле которых сильно сомневался.
Сегодня шестнадцатое. Завтра Ира будет меня ждать.
Я подумал, что Лиля устроит мне головомойку, если я не приду домой к ужину, и отправился к метро. Ждать до завтра у меня не было сил.
Через полчаса я стоял у подъезда дома, где на пятом этаже жила Ира. Мы часто здесь прощались — целовались в тёмной глубине парадного, она шла к лифту, а я ждал, пока за ней закроются створки двери. На стене висел список жильцов, и, уходя, я всегда бросал взгляд на нижнюю строку: «Кв. 16. Маликов А.Н. и Лозовик В.К.» — родителей Иры звали Анвар Насибович и Вера Константиновна.
Я вошёл в подъезд, и у меня на миг возникло странное ощущение, что я уже был здесь когда-то. Да, был, много раз, но почему тогда… Закружилась голова, и мысль оборвалась. Я постоял минуту, привыкая к полумраку, и нажал кнопку вызова лифта. Зачем? Что я скажу, если дверь откроет отец? И даже если откроет сама Ира? Двери разошлись в стороны с тихим ворчанием. Почему я оглянулся и посмотрел на список жильцов? Инстинктивно? Или что-то пришло в голову?
Как бы то ни было, прежде, чем войти в лифт, я оглянулся и посмотрел. На нижней строке было написано: «Кв. 16. Островой Б.П.»
Лифт медленно тащился вверх, а перед глазами стояла фамилия, которой быть не могло, потому что… не могло быть. Лязгнув, лифт остановился, я вышел на лестничную площадку — слева была пятнадцатая квартира, справа шестнадцатая, обитая чёрным дерматином дверь.
Я позвонил…
…и откроет Ира в халатике, я ещё не видел её в домашнем, она, конечно, удивится и рассердится, но ей придётся меня впустить…
Дверь раскрылась на ширину цепочки, и на меня уставился толстый, со свисавшим поверх спортивных штанов животом, мужчина лет пятидесяти, лысый, с красным носом, будто он только что выпил литр вина и не успел закусить.
— Да? — сказал мужчина недружелюбно. — Это из ЖЭКа по поводу слива?
— Э-э… — протянул я, не имея представления, что говорить дальше. Не та квартира. Не тот подъезд. Не тот дом?
В глубине сознания я уже понял, что произошло.
— Нет, — сказал я. — Не из ЖЭКа. Простите, я ищу Маликовых.
— Маликовы? — мужчина смотрел подозрительно на мой портфель, наверно, подумал, что там фомка или нож, или что там положено иметь при себе порядочному грабителю? — Нету тут никаких Маликовых.
— Может, этажом ниже?
Зачем я задавал дурацкие вопросы?
— Нету, — отрезал мужчина.
— И никогда не было, — добавил он, предвидя мой следующий вопрос. — Я тут с пятьдесят девятого живу, как дом сдали. Во всём доме Маликовых нет, я тут всех знаю.
Ещё раз оглядев меня с ног до головы, товарищ Островой Б.П. захлопнул дверь, и я услышал удалявшиеся шаги. Возможно, бдительный жилец пошёл звонить в милицию.
Вниз я спустился пешком, по пути читая таблички с фамилиями жильцов — на тех дверях, где такие таблички имелись. Островой был прав: Маликовы в этом подъезде не жили. И в этом доме. И в этой реальности.
Я вспомнил. Мог бы вспомнить и раньше, но был слишком взволнован.
Я не знал никакой Иры. Кто это? Я помнил, как мы прожили жизнь, помнил, как мы встречались в академическом садике, но… не помнил.
Ира… Кто это?
Третья память наложилась на вторую, как кусок свежего хлеба на горбушку.
На углу стояла будка таксофона, я нашарил в кошельке монету и набрал номер, который знал наизусть, но по которому не звонил, потому что звонить по этому номеру было некому.
Занято. Я подождал минуту и повторил звонок.
Голос я узнал сразу — это был товарищ Островой Б.П.
— Слушаю! Говорите!
Я повесил трубку на рычаг и пошёл к трамвайной остановке. На трамвае мне некуда было ехать, но на остановке была скамья, куда я опустился, положил портфель на колени и подумал…
Вполне естественно было предположить, что если в этой эмуляции нет Иры то, может, и жены моей Лили здесь нет в помине, и, конечно, Вовки, а может, и вообще никого из знакомых, и пойти мне сейчас некуда, стану бомжом, и что тогда…
Конечно, это было не так. Не могло быть так, потому что я прекрасно помнил, как поцеловал утром Лилю, отвёл в школу Вовку и поехал на работу, где весь день высчитывал коэффициенты корреляции, не думая об Ире, которую не знал вовсе.
И для чего потащился после работы на Московский проспект, вместо того, чтобы ехать домой, где меня ждали любимая жена и замечательный сын?
Я не мог себе этого объяснить. Неведомая сила… То есть, я прекрасно помнил, что поехал к Ире, чтобы попытаться увидеть её, рассказать…
Я заставил себя понять, когда именно сделал то, что в любом случае собирался сделать — только не один, не вдруг, а с Ирой и чётко продуманным планом действий.
Разговор с Борей. Понимание — ясное, а не умозрительное, — что живу я (все мы) в эмуляции Вселенной, ничем, в принципе, не отличающейся от своего «первоисточника»: те же атомы, те же поля, те же звёзды, те же планеты… с некоторыми изменениями… и какая для человека… для меня… разница? Эмуляция — не модель мироздания, не упрощённая схема, как в компьютерной игре. Как в фильме «Матрица», который я смотрел в девяносто шестом… или седьмом? Смотрел с интересом, но без детского энтузиазма, потом ещё пару раз видел по телевизору.
Я тряхнул головой, отгоняя воспоминание. В «Матрице» симуляция, упрощение, а эмуляция — это настоящее…
Без Иры?
И если я оказался в другой эмуляции, почему помню себя таким, каким был? Хорошо, я помню всю свою жизнь в «реальной» Вселенной, это как бы «родовая» моя память — никуда она не денется. Но почему я помню и прошлую эмуляцию, а не только эту, в которой оказался? По идее…
