Движением ото лба к затылку Ларс пригладил густые льняные волосы, унаследованные от матери. Даже в одиночестве он бессознательно проверял, все ли в порядке с внешним видом. Он был привлекательным неженатым мужчиной, обладал мощным потенциалом карьерного роста и неизбежно рассматривался в качестве выгодной партии. И он собирался в скором времени заняться этим вопросом, но здесь, в противоход всем остальным направлениям его жизненного развития, возникло препятствие, не позволяющее ему осуществить свои планы.
Он решительно выбросил из головы мысли об этой личной проблеме и взялся за письмо.
— Господи боже! — воскликнул он. — Это тот кошмарный старик! Какого черта ему надо?
Остатки настроения испарились без следа. Как и предполагала Рут, он сразу узнал адрес. Мысленным взором он увидел дом и его обитателя, написавшего письмо. Его бросило в жар, под воротником рубашки выступил пот. Ларс отодвинулся от стола, вскочил с кресла и подошел к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха и остудить голову.
Дверь позади него открылась, вошла Рут с кофе.
— Что-то случилось, мистер Холден? Вы какой-то красный.
Она оглядела его хозяйским и даже слегка начальственным взглядом, который был хорошо знаком Ларсу. Ей было под пятьдесят, и она уже сидела в этом кабинете, когда он в него въехал. Без нее он чувствовал себя как без рук. Рут была кладезем самой разнообразной информации и в том числе ходячей энциклопедией сведений, касающихся парламентских дел и этикета. Даже Маргарет Холден отзывалась о Рут с уважением.
— Нет, ничего. — Голос у него звучал не слишком уверенно. Прежде чем она развернулась, чтобы уйти, он заметил недоумение на ее лице. — Рут?
Она привыкла к тому, что он отрабатывает на ней трудные места речей, и задержалась у двери в ожидании неизменного: «Ну, как вам этот пассаж?»
Но он сказал задумчиво:
— Как вы думаете, родителю досадно было бы обнаружить, что он на самом деле не любит своего ребенка?
Не многое могло поразить или удивить Рут. Она слегка подняла брови к мышиного цвета челке и спокойно сказала:
— Думаю, что очень досадно. Кроме того, это как-то неестественно.
— Что? Не любить своего ребенка? Я не имею в виду алкоголиков и больных людей, издевающихся над своими детьми. Я говорю об абсолютно порядочных, ответственных людях, которые никому не желают дурного… ну, вообще-то я говорю о своем отце. Его уже давно нет в этом мире — он умер одиннадцать или двенадцать лет назад. Жаль это признавать, но я не скучаю по нему. Мы совершенно по-разному смотрели на вещи. Он никогда не играл со мной в футбол, не брал на прогулки по окрестностям, не учил кататься на велосипеде. Ну и все в таком духе.
— Может быть, он был сильно занят? — рассудительно сказала Рут. — Да и все ли отцы занимаются таким образом с детьми? Мне всегда казалось, что в основном матери находят время для таких вещей.
Ларс задумался.
— Возможно. Мать научила меня играть на фортепиано, а не кататься на велосипеде. Наверно, она считала, что я сам в состоянии освоить велосипед, и я освоил его. Но по крайней мере, она разговаривала со мной. Мы с отцом никогда не разговаривали — ни когда я был ребенком, ни когда стал постарше. Он не сказал мне ни одного лишнего слова, даже для того, чтобы показать недовольство или указать на ошибку. В конце жизни он был сильно болен и, казалось, отстранился еще больше. Может, это из-за болезни. Но он определенно не придавал особенного значения тому, как мало времени осталось ему для общения со мной.
Рут сложила губы в неодобрительную гримасу. Ларс заметил это и поспешил восстановить баланс:
— Но надо отдать ему должное: он всегда был щедр и никогда не возражал, если мне чего-либо хотелось. Когда у меня что-либо получалось — например, я успешно сдавал экзамен, — он говорил: «Неплохо, неплохо!» — а затем протягивал десятку. Иногда он пытался придумать, что еще сказать, и добавлял: «Трудная была контрольная?» Я всегда говорил, что нет, даже если на каждом вопросе можно было голову сломать. Иначе он бы просто не знал, что говорить. Он во всем вел себя как порядочный человек, старающийся поступать правильно, невзирая на собственные чувства. Я имею в виду, Рут, он не любил меня, но был слишком джентльменом, чтобы признать это!
Во взгляде секретарши промелькнуло осуждение.
— Я уверена, что все было не так, мистер Холден! Он наверняка очень гордился вами — как ваша мать.
— Она — да! — коротко отозвался Ларс. — Но он — нет. Может, это прозвучит глупо или по-детски, но мне всегда казалось, что он слегка в обиде на меня. — Он пожал плечами. — Возможно, за то, что я отнимал у матери слишком много времени. Мы не были счастливой семьей. Мы не ссорились, но и не шутили в присутствии друг друга. Никогда не поддразнивали один другого. Мы всегда были кошмарно вежливы. Это же неестественно, разве нет?
— А почему вы вдруг задумались об этом? — сурово спросила Рут. — Вы, случайно, не заболеваете? Я слышала, сейчас какой-то вирус активизировался. У вас нет температуры?
Ларс пропустил ее слова мимо ушей.
— Когда отец умер, он оставил всю собственность под пожизненной опекой матери. Она перейдет ко мне только после ее смерти. Можно отнестись к этому по-разному. Я воспринимаю это так, что он не верил, что я буду заботиться о матери. А что он думал? Что я выброшу ее на улицу? — В голосе Ларса явственно прозвучала обида.
— Или что она может снова выйти замуж, — рассудительно сказала Рут. — И желал сделать так, чтобы собственность дошла до вас — пусть через много лет — в нетронутом состоянии. Когда я увидела вашу «Старую ферму», то подумала, что это чудесное место. Мне очень нравятся такие старые дома, особенно наполовину кирпичные, наполовину деревянные, как ваш.
— Это памятник архитектуры. Его построили еще во времена Тюдоров, — рассеянно сказал Ларс. — А когда вы были у нас, вам не показали потайную католическую часовню в маленькой комнатке позади черной лестницы?
— Да! Это было так романтично! — Рут мечтательно улыбнулась. — Именно об этом я и говорю. Ваш дом особенный. Скорее всего, ваш покойный отец хотел только создать гарантии того, что семья его не потеряет. — Она показала на стол. — Пейте, пока не остыло.
— Но дело не только в доме! — Ларс не обратил внимания на ее жест в сторону остывающего кофе. — Есть еще два небольших дома неподалеку от основного здания. В них раньше жили работники. Когда отец умер, мы продали лес и какую-то часть пастбищ, но оставили эти дома. Один снимает отставной военный. Верный волонтер партии и, кроме того, отличный малый. Перед выборами всегда собирает голоса, разносит листовки по городу, а в дни выборов сидит целый день и объявляет текущие результаты. В другом… — В голосе и лице Ларса засквозило волнение. — В другом живет кошмарный старик по имени Буллен. Он написал мне. Бог его знает зачем! Вот письмо. — Ларс показал на стол. — От него одни неприятности. За аренду он не платит. Сидит и сидит в доме, год за годом, и никуда не ходит, кроме ближайшего паба. Наверно, все свои деньги тратит на выпивку!
— Везунчик! — сказала Рут. — Устроил себе идеальную старость!
— Это просто смешно! Мне кажется, он даже за меня не голосует. Я неоднократно говорил матери, что не вижу ни малейшего основания для того, чтобы вот так бесплатно давать Буллену жить в нашем — моем — доме! А она каждый раз отвечает, что он «бедный старик, у которого ничего нет, кроме пенсии» и что «вряд ли он протянет долго». — Лицо Ларса все больше наливалось злостью. — Он весь пропитан алкоголем и, судя по всему, проживет лет до ста! Он уже стар, как дубовый пень, и страшен, как смертный грех. Бог знает, почему мать потакает этому пьянчуге. Обычно она такая рассудительная. Я бы даже назвал ее умной. Вы так не считаете? — Он впился глазами в Рут.
Рут полуобернулась, собираясь уходить — у нее было еще много дел.
— Ваша мать очень здравомыслящая женщина. Я уверена, что ваши интересы для нее крайне важны. А что до этого старика, думаю, она не гонит его исключительно по доброте душевной. Если вы желаете пить остывший кофе, это ваше дело — но у меня нет времени для того, чтобы готовить новый!
Она вышла из кабинета. Ларс вздохнул. Без сомнения, Рут права. Его мать здравомыслящая и добрая женщина. Но она также невероятно упряма, а в последнее время Ларс начал подозревать, что у нее с Булленом в прошлом были какие-то особые дела.
Ларс оперся на подоконник, сжав кулаки так сильно, что ясно обозначились костяшки. Нет, так не пойдет. Он должен взять себя в руки и разобраться с письмом. Ларс обернулся и посмотрел на стол. Удивительно, что этот пьянчуга, насквозь пропитанный алкоголем, вообще смог управиться с ручкой и бумагой. Ларс вернулся к столу и сел. Взял письмо Буллена. Итак, чего же он хочет?
Короткое письмо — скорее даже записка — начиналось осторожным и несколько тавтологическим обращением:
