— Ну, подвижные — это подвижные. Есть фигуры — как влитые, а есть вот такие, как эти. Всякие есть. За пятнадцать лет я столько на них насмотрелся, что они мне даже снятся. Да, я каждую фигуру насквозь вижу. Знаете, взгляну в глаза фигуре — и безошибочно определяю характер мастера. Каков мастер, такие и фигуры. Вот Жора, который их ваял, так он по характеру очень шебутной. Фигуры — все в него.
— Так-так, — поморщился Карасев, подозревая, что музейные работники сумасшедшие особого рода. — Давайте по порядку. Что вы имели в виду, сказав, что за охрану восковых фигур ночным сторожам нужно платить дополнительно?
— А то и значит, что прихожу я как-то утром, а платье княжны Марии залито вином, а Петр Первый стоит без сюртука, в одной рубашке. А Берия без шляпы и очков. Потом сюртук и шляпа нашлись. А очки так и канули. Пришлось заказывать новые…
— И где же потом нашлись сюртук и шляпа? — сощурил глаза Карасев.
— На стороже Коробкове…
9
Едва открыв дверь квартиры и не успев еще переступить порог, Карасев услышал, что в его спальне надрывается телефон. Скинув одну кроссовку, Тарас в носке доскакал до аппарата и снял трубку. Звонил шеф, Леонид Григорьевич.
— Ты дома? Прекрасно! Быстрее включай телевизор — показывают твои восковые фигуры.
Карасев нажал на пульт, и, кажется, вовремя. Сюжет про гастролирующие восковые фигуры из Санкт-Петербурга только что начался. Местная телевизионная звезда Евгений Городецкий, бывший одноклассник Карасева, улыбался во весь экран, вальяжно расположившись на фоне восковой семьи Николая Второго, и сообщал новость о приезде в город уникальной исторической экспозиции в лице восковых царей, их жен и известных государственных деятелей.
Карасев поморщился. Какая же это новость, если выставка работает уже третий месяц. «Что-то в последнее время ты стал загибать не в ту степь, дорогой товарищ Городецкий», — покачал головой Карасев, поскольку всегда ревностно наблюдал за творчеством Женьки. Как-никак, они с шестого класса были юнкорами детской газеты «Слеза младенца», которую в то время возглавлял совсем еще молодой журналист Леонид Берестов. Теперь Берестов в Москве, а здесь из всей той команды юнкоров, ходивших тогда в газету, в качестве журналиста прославился только один Женька.
Городецкий свой репортаж начал издалека: он перечислил на память все выставки восковых фигур, которые бывали в городе, отметив, что все они были московские да рязанские, а это питерская — в Ульяновске впервые. «Все ясно, — усмехнулся Карасев, — рекламный сюжет. Но что поделать? Журналистам тоже нужно жить. Хотя непонятно, во имя чего?»
Далее Городецкий совершенно ни к селу ни к городу начал рассказывать о том, откуда пошла такая странная традиция лепить из воска знаменитых государственных деятелей. Кто был первым мастером, и кто — последним. Сколько они заработали на этом и сколько приобрели врагов. Также Городецкий перечислил по памяти все знаменитые мировые салоны восковых фигур, не забыв привести в цифрах (опять-таки из башки), какие у них доходы и расходы, какова их посещаемость и сколько налогов салоны восковых фигур отчисляют в местные бюджеты. «Ну и память же у Городецкого, боже мой! Как у идиота! вздохнул неодобрительно Карасев. — Она у него всегда была такой».
Словом, в какие-то пять минут Городецкий объял необъятное, и, наконец, началась демонстрация фигур. Из сопровождающего рассказа вытекало, что эти фигуры уступают мировым только в одном — в плохой посещаемости. Если лондонский музей мадам Тюссо в год посещают более двух миллионов человек, то ульяновский музей — не более двух тысяч. Художественный же аспект восковых фигур, гастролирующих в нашем городе, ничем не уступает мировому. Из чего следует, что посетить эту выставку жителям Ульяновска не только стоит, но и жизненно необходимо, чтобы потом не сожалеть о бездарно прожитых днях. Любой иностранец за просмотр такой выставки отвалил бы состояние, да еще выстоял бы позорную очередь длиной с мавзолейную, а счастливым волжанам представляется возможность поглазеть на восковых царей за чисто символическую плату, и притом без всякой очереди…
Карасев поморщился: очень грубая реклама! При встрече он Женьке об этом скажет.
Тут надо отметить, что операторские съемки были весьма эффектными. Фигуры демонстрировались с разных сторон, с накатом и отъездом, крупным и общим планом, и параллельно все это остроумно комментировал Городецкий. Но самым любопытным в сюжете были вставки, снятые питерскими телевизионщиками. Это было нечто! Благодаря движению камеры и играющему свету, создавалась иллюзия, что фигуры действительно оживают. Тарас трижды протирал глаза и качал головой: то ему казалось, что Иван Грозный хищно улыбнулся одной половинкой рта, то Елизавета повела бровью и насмешливо взглянула в камеру, то дочь Николая княжна Мария хлопнула ресницами и пошевелила пальчиками. «Вот это классно, — восхитился Тарас. — Наши так снимать не могут…»
Даже Петр Первый, который выглядел типичной куклой, и тот на экране получился живее всех живых.
Потом показали питерского мастера, сотворившего весь этот ужас. Он был угрюм и несловоохотлив, смотрел исподлобья и едва шевелил губами. Однако и художник поведал телезрителям, что, когда работал над этой композицией, у него в мастерской происходили странные вещи. Например, голову Елизаветы он каждое утро находил у порога в весьма помятом виде. А однажды на ее щеке была вмятина от кирзового сапога сорок пятого размера. Так было ежедневно, пока ее царская голова не воссоединилась со своим не менее царским телом. Но и тогда Елизавета не успокоилась. В одно прекрасное утро восковых дел мастер обнаружил у ее ног вдребезги разбитую вазу.
Но если бы только Елизавета вытворяла подобные штучки. У царевича Алексея на голове трижды оказывалась вмятина весьма внушительных размеров, причем явно от железного предмета, возможно от арматуры. Но в том-то и дело, что в мастерской художника никогда не было арматуры. Только это цветочки. Екатерина Вторая от всей этой катавасии просто потеряла голову. Причем в прямом смысле. Однажды после выходных, придя в мастерскую, мастер нашел царицу без головы. Впоследствии голова так и не отыскалась и пришлось лепить новую.
Дальше шли комментарии начальника петербургского отдела вневедомственной охраны. Он объяснил, что мастерская художника охранялась двумя рубежами сигнализации. Второй рубеж, который реагирует на малейшее движение в мастерской, срабатывал за ночь по несколько раз. Но никаких воров при вскрытии мастерской не обнаруживали, да и не могли обнаружить, поскольку первый рубеж стоял железно. В конечном итоге от второго рубежа пришлось отказаться.
После милиционера рассказывали живущие под мастерской соседи. Они выкатывали глаза и жаловались, что с полуночи до рассвета в мастерской начиналась какая-то своя непонятная жизнь: без конца слышались возня, шарканье сапог, цоканье каблуков, а иной раз сверху явно доносились голоса певцов и фортепьянные звуки вальса.
Однако после того как фигуры были завершены и вывезены из мастерской, безобразие, наконец, прекратилось, но вновь началось в выставочных залах. Происходили странные случаи и в ульяновском музее.
Тут на экране появилась вахтерша Анна Владимировна с шальными глазами. Вахтерша интимно поведала ульяновским телезрителям о том, как однажды утром она застала императрицу Анну в вестибюле за разглядыванием музейных экспонатов. При виде дежурной императрица замерла и в ту же минуту превратилась в куклу. Одни словом, прикинулась шлангом.
Тарас улыбнулся. А когда о странных случаях в музее стала рассказывать смотрительница Вера Александровна, Карасев просто покатился со смеху. По ее словам, Берия весьма не равнодушен к дочери Николая Второго княжне Марии. Она четыре раза собственноручно (тут Вера Александровна перекрестилась) оттаскивала его от царской семьи и ставила на место…
«Если бы все эти факты были дополнены убитым сторожем и кровью на пальцах Берии, то был бы эффект разорвавшейся бомбы», — подумал Карасев. А так — надуманная дребедень, в которой явно делался упор на привлечение зрителей. Однако все равно на Карасева передача произвела впечатление. Когда она закончилась, снова позвонил шеф.
— Что ты по этому поводу думаешь, Тарас? — спросил он.
— Лабуда чистой воды, Леонид Григорьевич.
— Лабуда-то лабудой, а сторожа убили. Какие-нибудь зацепки есть?
— Пока никаких, — вздохнул Тарас. — Результаты экспертизы будут готовы завтра. А пока совершенно не за что зацепиться. Самое главное, что я никак не могу просечь мотив. Убивать сторожа, Леонид Григорьевич, ну абсолютно не за что. По предварительным опросам, он был безобидней червяка.
— Безобидных людей не бывает! Запомни, Тарас, — отрезал Леонид Григорьевич. — Ну, ладно, отдыхай. Может, завтра что-то проклюнется.
