Мне захотелось пить, и я спустился на первый этаж, чтобы купить в торговом автомате банку сока. Возвращаясь, я ещё на лестнице уловил звуки спора, возобновившегося в комнате в моё отсутствие.
– Ну а что делать, куда идти, если у тебя совсем нет никаких вариантов? – кричал высокий возбуждённый голос, по которому я узнал Александра. – Вот если совсем-совсем ничего, и при этом денег – ни копейки?
– Если нет денег, заработать надо, – флегматично отвечал ему Бурматов. – Чего тут неясного?
Я зашёл и сел на своё место. В этот раз разговор при моём появлении не прервался, спорщики только перешли на драматический шёпот, хорошо, впрочем, различимый в тишине кабинета.
– Ну а где заработаешь? – шептал блондин, перегнувшись через свой стол. – Если вот человек живёт в деревне, если у него нет никаких возможностей для того, чтобы продавать свой труд, учиться, если он даже до города доехать не может – и тех копеек нет. Что тогда ему делать?
– Если хочет, найдёт возможность, а остальное – отговорки, – флегматично отвечал Бурматов, разбирая что-то у себя на столе.
– Ну какую, какую возможность? – не сдержавшись, во весь голос горячо вскричал Саша. – Сам-то ты как в этой ситуации поступишь?
Бурматов не отвечал ему, отвлёкшись на что-то в своих бумагах.
– Вот вы рассудите нас, – не дожидаясь ответа, вдруг повернулся молодой человек ко мне. – Мы спорим по следующему поводу: не знаю, известно ли вам, но в социологии есть такое понятие как социальная мобильность – то есть возможность для человека подниматься по социальной лестнице, реализовываться, иначе говоря. Я утверждаю, что сегодня у нас в государстве для огромного числа людей такой возможности нет, перспективы любые отсутствуют, а значит, нет у страны и будущего. Вы согласны с этим?
– Я не знаю сути дела, – несколько растерявшись сказал я, переводя взгляд с разгорячённого и раскрасневшегося молодого человека на Бурматова. Тот смотрел на меня с ироничным сочувствием – вот, мол, и вы попались нашему забияке. – Тут надо опираться на какие-то исследования, данные, которых у меня нет, и я…
– Исследования, данные, – разочарованно протянул Саша, отчаянно махнув рукой. – Вы что, по сторонам не смотрите? Не знаете, как страна наша живёт? Вот наш город: работать негде, учиться тоже нет возможности, все должности заняты кумовьями да друзьями чиновников, собственное дело тоже не начнёшь без взяток. И вот он, – Саша театральным жестом указал на Бурматову, – утверждает при этом, что у нас тут равные возможности для всех.
– Я не это говорил, – презрительно процедил Бурматов. – Я говорил, что эта твоя социальная мобильность вообще даром никому не нужна.
– Да как же так! – вскричал Саша. – А если…
– Дай договорить, – спокойно продолжал Бурматов. – Ты вот кричишь, что кого-то там зажимают и ограничивают. Ну предположим, это так. Но ты у самых этих жертв эксплуатации спросил – устраивает ли их такая жизнь? Может быть, людям как раз и нравятся ограничения, нравится не иметь выбора? С чего ты решил, что это так уж плохо?
– То есть ты предполагаешь, что найдутся те, кто по доброй воле откажется улучшить свои бытовые условия, откажется от образования, культуры, наконец, банально от лучшего питания?
– Не предполагаю, а утверждаю, – сказал Бурматов.
– Да почему ты так думаешь?
– Да потому. Человек ничего так не ценит как возможность вовсе не принимать никаких решений и спокойно плыть по течению. Именно потому коммунизм твой любимый так популярен был, что ничего не надо было никогда решать. Цели раз и навсегда поставлены, нравственный выбор предопределён на века. Будущее прекрасно, человек велик, партия мудра. Учение Маркса всесильно потому, что оно верно. Космонавта запустили, лучшего в мире «Шерлока Холмса», как ты мне однажды проповедовал, сняли. А тебе только и остаётся что селёдку, завёрнутую в «Правду» жрать, да «Столичной» запивать, если, конечно, сможешь её достать.
– Ну что ты врёшь! – негодующе выпалил Саша, нетерпеливо, с дрожащими губами ждавший окончания его речи. – Где я говорил, что коммунизм – мой любимый? Нигде никогда я не говорил этого! Да, есть детали, которые мне нравились, и сейчас я от них не откажусь – общинность, например. Я думаю, потому коммунизм нашему народу так ко двору пришёлся, что именно эта струна в нём звонче других для нашего уха прозвенела, но, но… – он запнулся, и тут же с досадой отмахнулся. – В общем, не в этом суть! А второй раз соврал – что выбора тогда не было. Уж в отсутствии выбора социализм ты не упрекнёшь. Будь кем хочешь – сталеваром, инженером, врачом, никто тебе не запретит, преград не поставит. Ничего не надо – ни взяток, ни связей – куда хочешь поступай, на кого хочешь учись. Сколько у нас великих людей, всему миру известных, за эти годы поднялось! И это – отсутствие выбора? Особенно в сравнении с сегодняшним-то?
– Ну чёрт с ним, – махнул рукой Бурматов, кажется, ничуть не обидевшись на тон своего собеседника. – Это оставим в покое, ну вот другой пример, поближе. Знаешь же такую фирму – «Эппл»?
– Ну знаю, – недоумённо произнёс Саша, во все глаза глядя на Бурматова, очевидно, не понимая, куда тот клонит.
– Так вот посмотри сколько у неё фанатов и последователей. А на чём она так поднялась-то? На ограничении выбора. У других фирм десятки моделей ноутбуков, мобильных телефонов и планшетов, а у неё – всего по две-три на каждую линейку. Выбора нет – пользуйся тем, что дают. И люди осознанно идут на это, во многом себя ограничивая, лишаясь определённых, программ, услуг, и так далее. И, главное, рады этому, рады тому, что не надо мучиться, принимать решения. А как яростно они защищают своё рабство! Зайди на любой технический форум и почитай ветку, посвящённую яблочным продуктам. Не было у «Айфона» возможности отсылать мультимедийные сообщения, не было спутниковой навигации – и фанаты кричали во всё горло, что им это и не нужно, изо всех сил нападая на тех, кто утверждал противоположное. А когда эти функции в новых моделях телефона появлялись, они и их начинали защищать с такой же свирепостью.
– Да что же тут такого? – сказал Саша. – Да, люди слабы, это и без того ясно. Многие не только поддаются потребительским стереотипам, но и идут на поводу лжеучений, религий, всяких сект, и так далее. Вопрос только в том – нормально ли такое состояние для человека?
– А чего ненормального-то? Для человека нормально то состояние, в котором ему комфортно, – кладя ногу на ногу и свободно откидываясь в кресле, ответил Бурматов. – И уверяю тебя, нет для него геморроя больше, чем стремиться к этой твоей лучшей жизни. Ни одна война столько людей не убила, сколько эта светлая мечта. Хотят-то все, а могут – единицы. Что ты на меня так смотришь, не понимаешь? Ну вот желает какой-нибудь быть большим начальником, да волей природа обделила, хочет стать певцом, а голоса-то нет, стремится изобретениями прославиться, да мозгами не вышел. А тут ещё лень-матушка наша русская. И что в итоге? Разочарование, трагедия и пьянство. Это же у нас сплошь и рядом, на каждом шагу. Вот она твоя свобода выбора на практике. Тут пару месяцев назад скандал был, не слышал небось? Высмеивали одного профессора, лингвиста-востоковеда, который заявил, что было бы неплохо организовать у нас касты по образцу древнеиндийских. В какой касте родился, в той и пригодился. Нет ни роста вверх, ни падения вниз. Сразу ясно – чего в жизни можно достичь, а чего – нельзя просто по определению. Нищеброд из Марьино не будет завидовать «Бентли» миллионера – он знает, что его потолок – кредитный «Фокус», миллионер не будет на яхту миллиардера пускать слюни, он тоже своё место понимает. И никаких бессмысленных и ненужных страстей. Мир, покой, всеобщее благоденствие. По-моему хорошая идейка, а? Как ты считаешь?
– А вдруг наоборот, вдруг – силы есть, а двигаться – некуда? – мрачно и зло заговорил Саша. – Вдруг ты как будто клещами сжат со всех сторон и задыхаешься, а выбраться, вздохнуть свободно, не можешь? Я даже не про эмоциональную сторону говорю – это тебе смешно, – да, я знаю, махнул он рукой на попытавшегося возразить Бурматова, – а про практическую – ведь нация ослабеет, если не будет пользоваться всеми ресурсами, не станет выделять из своего числа выдающихся личностей. Ведь сколько мы понапрасну сил растратим, сколько погубим себя зазря, сколько гениев, может быть, не выразятся, не принесут пользы!
– Почему не принесут? Гений всегда найдёт способ подняться над посредственностью, вспомни хоть Ломоносова. Ну а грязь как была на земле, так и останется – да там ей и место.
– Грязь! Это про людей ты – грязь?! Да понимаешь ли ты, что ты все свои аргументы вот этими вот своими словами опрокидываешь? Да мало того – ты и самого себя из общества изгоняешь, ото всех отделяешь! Что же ты за человек такой?
