– Ты знаешь, это всё как-то дико, – твёрдо сказал я.
Николай посмотрел на меня затравленным взглядом.
– А думаешь, мне легко так работать? – вдруг взвился он. – У меня с одной стороны опера бунтуют, с другой – начальство по башке стучит. Что мне – бросать всё, в позу становится? А ведь ещё и другие дела есть, у меня вон в те дни трое подонков девчонку пятнадцатилетнюю изнасиловали. Целыми сутками под окнами родители их бродили, в ноги бросались, деньги предлагали. Уйду я, а тот, кто вместо меня на это место сядет, не ровён час – и отпустит их. Что делать – жизнь такая – приходится выбирать.
– Тяжёлый у тебя выбор, – вполголоса заметил я.
– Коррупция, знаешь ли, всюду есть, – выпалил Николай. – Думаешь, в Америке кумовства нет, в Европах связями никто не пользуется? Да везде это, где ни плюнь! Нет в мире ничего идеального.
Я удивился такому повороту разговора.
– Да причём тут Америка? – спросил я.
– Да притом, что только и говорят все эти ваши правозащитники и прочие оппозиционеры, кормящиеся на заморские гранты, о том, как в России жутко живётся. Воровство, коррупция, беспредел власти. А это разве только у нас? Вон, в США два миллиона человек в тюрьме сидит. Самое большое число заключённых в мире! На себя бы они сначала посмотрели.
Выговорившись, он продолжал мрачно смотреть исподлобья, нервно щёлкая зажигалкой. Не отвечая, я отвернулся в сторону. Спорить с ним было бесполезно, да и скучно – слишком уж затасканная тема представлялась для этого. Очевидно, враждебный Запад и утешительные тирады о том, что у нас не хуже, чем везде, давно стали для Николая тем жупелом, которым он затыкал множащиеся дыры в своём мировоззрении. А по энергичной отчаянности, с которой он защищал эти взгляды, было ясно, что жупело уже изрядно поизносилось, и он сам не вполне доверял ему. Впрочем, как бы ни были шатки его убеждения, повлиять на них я всё равно не смог бы. Для подобных ему мир разделён на два лагеря. В одном находятся они сами – серьёзные люди на опасной работе, вынужденные каждодневно принимать сложные решения, а в другом – разнообразные слюнтяи и нытики, вообразившие себе некий идеальный розовый мирок. Проповедуя абстрактный гуманизм из тёплых кресел своих кабинетов, эти вторые, к которым Николай, видимо, в первую очередь относил названных им правозащитников и оппозиционеров, не могли понять условностей и компромиссов его деятельности, но, тем не менее, смели указывать ему на просчёты в ней. Этих людей он не мог не презирать и никаких советов от них ни за что бы не принял. По «вашим оппозиционерам» я понял, что к своим оппонентам он сходу приписал и меня, но защищаться не стал, чтобы не усугублять конфликт – в конце концов, я приехал в Терпилов вовсе не для того, чтобы агитировать своего бывшего одноклассника.
Мы молчали с минуту. Видя моё нежелание продолжать спор, Николай успокоился, махом опрокинул стопку, поднесённую официанткой, и, звонко щёлкнув зажигалкой, закурил.
– Ну ладно, зачем ты меня позвал? – умиротворяюще поинтересовался я, заметив через минуту, что под действием алкоголя строгие линии на лбу моего приятеля начали сглаживаться.
Конец ознакомительного фрагмента.
