И вот теперь, как давали понять знающие люди, Рудольф решил-таки заключить дона Юлия в тюрьму.
Узнай своего врага, говаривал Надашди. И найди его слабое место.
«Придет день, – подумал Матьяш, – и мой юный племянник поможет мне предъявить права на трон». Он повернулся и с улыбкой встретил наконец-то догнавшую его свиту.
Глава 5. Белая Дама
В первый раз Маркета увидела Белую Даму Чески-Крумлова, когда отмывала в реке белую керамическую чашу. Утром отец сделал кровопускание, и после того как она вылила дурные гуморы пациента на землю в саду, на тонких стенках остался буро-коричневый круг.
Держа чашу в холодной искрящейся воде Влтавы, Маркета скребла и скребла ногтями засохшую на ободке кровь, а когда уже оттерла пятно, вдруг почувствовала, что сверху на нее кто-то смотрит. Она подняла голову и пробежала глазами вверх по каменным стенам, уходившим от берега к самому замку.
Стоявшая там, высоко над бегущими водами, женщина была белой как снег, – в белых атласных одеждах и легкой, почти прозрачной накидке, окутывавшей ее бледные руки. Завязанный сбоку широкий серый пояс стекал вниз длинными белыми складками. Длинные, завитые колечками волосы – по моде столетней давности – были цвета сена.
Женщина грустно улыбнулась Маркете с высоты дворцовой стены, и та от неожиданности разжала пальцы. Чаша упала в воду и стукнулась о камень. Спрятав грязные коленки под суровым домотканым платьем и мокрым передником, девушка исполнила неуклюжий реверанс. Дама на стене была, наверное, из рода Рожмберков, знатной семьи, владевшей замком и бывшей для горожан такой же властью, как и король. Склонившись в поклоне, Маркета увидела надколотую чашу и представила, что скажет мать. Пациенты отца, особенно из тех, что побогаче, всегда обращали внимание на такого рода вещи.
Когда она подняла глаза, женщина в белом уже исчезла. Девушка подобрала пострадавшую посудину, положила ее в мокрый передник и, повернувшись, с тяжелым сердцем поплелась домой.
* * *
В таверне дяди Маркеты частенько останавливались венецианские торговцы, и за воскресным обедом, когда собиралась вся семья, он пересказывал услышанные от них истории. Дядя Радек никогда не был женат и всю жизнь кормился тем, что готовила его сестра. Непонятно на каком основании он полагал, что место за столом Пихлеров даровано ему по праву рождения, независимо от того, может или нет семья позволить себе лишний рот.
Вечером следующего после исчезновения дамы в белом дня Радек, по своему обыкновению, сам пригласил себя на обед. Когда все возносили молитву, Маркета бросила на дядю быстрый взгляд исподлобья и увидела, какими голодными глазами он смотрит на еду. Приготовленные ее матерью блюда возбуждали его так же, как пса возбуждает сучка в течку. На кнедлики он взирал с такой жадностью, что девушка даже покраснела. А это с ней случалось нечасто – работая с матерью в бане, она повидала всякого.
После того как Пихлеры воздали хвалу Господу за его щедроты, Зикмунд кивнул, произнес традиционное «доброго аппетита» и преломил хлеб.
Пока Люси наливала в миску суп с капустой и чечевицей и накладывала кнедлики с печенкой, ее братец Радек набивал рот свежим хлебом, испеченным днем близнецами. Так, жуя хлеб, он и обращался к присутствующим, отчего его словам приходилось пробиваться через бурый комок мякиша.
– А еще один торговец, богатый, привез для Рожмберков всякие красивые ткани и драгоценности. – Он приложился к кружке с пивом и отправил в рот кнедлик. – Говорит, напрасно только время потратил – золота у них нет, и его товары они больше не покупают.
– Как будто Рожмберки не могут купить все, чего душа желает! – усмехнулась Люси. – Катаются на золотых каретах, дамы обвешаны жемчугами… Даже старым медведям во рву дают жирные куски – я собственными глазами видала! Как же может быть, что они не в состоянии купить что-то красивое?
– Я передаю только то, что сам слышу от своих клиентов, а им врать незачем, – ответил дядя Радек, выковыривая большим пальцем застрявший между зубами кусочек кнедлика. Завершив этот маневр, он с удовольствием слизнул изъятый кусочек и смачно причмокнул губами. – Для Рожмберков наступили трудные времена. Может, им даже придется продать замок.
– Продать замок! – эхом отозвалась Маркета. – Может быть, поэтому та дама в белом гуляет по стенам. Хотелось бы мне увидеть ее еще раз!
За столом вдруг стало тихо – все замерли, и даже Радек перестал причмокивать.
Мать уставилась на старшую дочь большими глазами.
– И когда же это ты, девочка, видела даму в белом?
– Оставь ее в покое, Люси. – Отец отложил нож с нанизанной на него половинкой кнедлика. – Дай девочке спокойно поесть.
– Ты меня слышала! – не унималась мать. – Отвечай, когда ты видела женщину в белом?
– Сегодня, когда мыла на реке чашу, – ответила Маркета. – Я сначала напугалась немного и даже выронила чашу, поэтому та и раскололась. Мне правда очень жаль. Дама стояла на стене и смотрела на меня. Раньше я ее никогда не видела. Светловолосая, вся в драгоценностях, а кожа у нее даже белее отбеленной простыни.
– Белая Дама, – пробормотал дядя Радек и наконец сглотнул. – Она ее видела. Боже, моя собственная племянница! Перловица, у тебя точно дар…
– Не смей называть ее так в нашем доме! Это отвратительная кличка! – взорвался Пихлер, тыча столовым ножом едва ли не в лицо шурину. – Здесь тебе не таверна, а приличный дом, так что и веди себя прилично!
Маркета вдруг почувствовала, как кровь отлила от ее лица, а щеки похолодели и онемели. Никогда раньше никто не осмеливался назвать ее Перловицей в присутствии отца. Она хотела провалиться на месте, забиться в трещинку между каменными плитами пола, спрятаться в темноте, чтобы ее никто не видел.
До сих пор девушка надеялась, что отец не знает, как называют ее теперь горожане.
Мать соскочила с лавки, шагнула к ней и, опустившись на колени, схватила за руку. Маркета едва не вскрикнула от боли.
– Какие на ней были перчатки? – требовательно спросила Люси.
– Перчатки? – переспросила ее старшая дочь.
– Да. Они были белые или черные?
– Я… я не видела никаких перчаток. Нет… у нее не было перчаток. Голые руки и кожа… кожа бледная, как у мраморной статуи.
– Лгунья! – крикнула мать и вдруг, совершенно неожиданно, отвесила дочери звонкую пощечину. – Разбила нашу лучшую чашу, а теперь сочиняешь небылицы про Белую Даму, хочешь всех нас напугать!
Маркета прижала ладонь к вспыхнувшей от жгучей боли щеке. Ошеломленная, она даже не заплакала. Мать никогда еще не била ее. Сестренки-близняшки разом побледнели, сжались от страха и ухватились друг за дружку.
В следующий момент Пихлер поднялся из-за стола и оттолкнул мать с такой силой, что та полетела на пол. Отец всегда был человеком мягким и покладистым, но сейчас с ним творилось что-то неладное: он накричал на дядю Радека и поднял руку на мать.
– Наша Маркета не лжет! – рявкнул он. – Если она говорит, что видела женщину в белом, то так оно и есть! Должно быть, это какая-то родственница или гостья кого-то из Рожмберков. Если наша дочь говорит, что у нее были голые руки, значит, так и было. И не смей больше бить ее, если только не хочешь получить от меня то же самое!
Зикмунд шагнул к дочери, крепко обнял ее и прижал к себе – так, словно защищал ее от всего света. От его бороды пахло кнедликами, а дыхание несло запах эля.
– Кто эта женщина и почему мама так рассердилась? – шепотом спросила Маркета.
– Садись и доешь все, что осталось, – велел ей глава семейства. – Ты бледная и худенькая. Нехорошо, если мои пациенты увидят, что моя помощница, моя собственная дочь едва поднимает чашу с кровью.
– Но как же Белая Дама?..
– Не сейчас, доченька. Поешь.
Отец взял свою миску и ножом смёл остававшиеся кнедлики вместе с подливкой в миску Маркеты. Стук лезвия об оловянную миску прозвучал непривычно громко – все остальные замерли, не смея издать и звука, чтобы не прогневать еще раз главу семьи.
Старшая Пихлерова поднялась сначала на колени, а потом встала на ноги и вернулась к столу, после чего, подобрав юбку, опустилась на лавку. Вся ее поза – высоко поднятая голова и выпрямленная, как доска, спина – выражала возмущение и негодование.
До самого конца ужина Люси то и дело бросала на старшую дочь сердитые взгляды и почти ничего не ела, как будто потеряла вдруг всякий аппетит. Маркета, однако, заметила, что время от времени ее мать бьет мелкая дрожь.
* * *
На следующий день Пихлер отправился в Вену – посетить собрание членов Гильдии цирюльников и хирургов и познакомиться с новейшими исследованиями в области флеботомии. Поцеловав на прощание старшую дочь, он взял с нее обещание вести себя примерно и не ссориться в его отсутствие с матерью.
Маркета вздохнула и дала обещание, добавив, что поможет Люси в бане. Утром она перестирала целую гору простыней и полотенец, а потом, натянув между деревьями веревку, развесила их сушиться на берегу Влтавы. Увидев треплющееся на ветру белье, мать одобрительно кивнула, и Маркета улыбнулась.
