Маккинрою были привычны подобные откровения, но он внимательно слушал, чтобы лучше понимать своего нового подчиненного, старательного резидента Южной Америки. Вспомнил себя в его годы. Все они мало чем отличались в усердии служить звезднополосатому флагу. Только годы корректируют отношение к службе и идеям, утверждаемым неизвестными авторами. Он не стал ни в чем разубеждать в общем неглупого и верного резидента. Поднялся, прошелся к окну, уселся на подоконник, мельком взглянул на майора. Тот больше вглядывался в глянец своих туфлей и проявлял внешнюю скромность.
— Мистер Рэй, приходит время и ветеран в какой-то период службы начинает учить молодого премудростям профессиональной работы. Но вы сейчас далеко не новичок в службе, должны улавливать не только саму специфику, но ощущать глубиной своего подсознания подтекст нашей работы, понимать всю гамму многообразия интересов сторон, находить нужное в нужное время и действовать согласно политическим, экономическим, моральным, психологическим аспектам, сложившимся в мире. Тогда ваш рейтинг в определенных кругах будут высоко ценить.
Иначе, — Маккинрой многозначительно постучал по подоконнику фалангой пальца, — останетесь на уровне полковника Динстона. Он знает только то, что говорит. На дальнейшее у него не хватает, скажем мягко, своего ума. Он солдат: не политик. В нашей области ему делать нечего.
— Но позвольте возразить вам, сэр, — резидент недоверчиво смотрел на своего нового патрона, — почему же тогда полковник так высоко посажен в Вашингтоне, читает лекции.
Эксперт снисходительно улыбнулся мягкой улыбкой родителя своему дитяти:
— Не в Вашингтоне, в Лэнгли. Это тоже одна из игр, затеянных с дальним прицелом. Сам Динстон имеет задачи и уровень исполнения операций по линии рядового состава. Понимаете. Нам нужны некоторые элементы простой службы для сокрытия более далеких целей. Он нам нужен, как некая забавная ширма. Чтобы, например, за его широкой спиной не были видны вы.
— Или вы, — догадливо вставил майор. — Но, глядя на полковника, так не подумаешь.
— В этом и есть наше искусство хитрой простоты. — Маккинрой встал, подошел к резиденту. — Майор, мы мировая держава. Сверхдержава.
Могущество наше растет. Наши интересы имеют свое обоснование в каждой стране, в каждом регионе. На нас косо смотрят все, кто имеет возможность сопротивляться. Жизнь требует максимальной гибкости, расчета, дружеских отношений. Даже, если они фальшивы. Мы наказываем своих недругов. Но, — эксперт заговорил тише, отчетливее, — если мы в своем оппоненте можем иметь дружеское лицо, почему нам не договориться. Зачем нерасчетливо озлоблять группы, которые при иных обстоятельствах могут быть дружественны к нам и даже союзниками. Это большая политика. И политик, майор, думает совсем иными критериями, чем солдат. Понимаете?
— Как не понимать, сэр. В книжках тоже так объясняют. — Резидент старался умнее ловчить, тоже не осторожно забредая в дебри пустой риторики. — В верхах идут свои игры, тайные расчеты. А мы, солдатики, гадай: как поступать, чтобы угодить своим начальникам и не скривить общую линию высокого руководства. Тут политика не поможет. Здесь нужно врожденное чутье карьериста. Нужна информированность. Мы крутимся между ваших шестеренок подмазкой для ваших глобальных целей. Наши бока трещат, как пивные бочки. Наши нервы всегда на пределе. Мы гадаем на кофейной и мозговой гуще. А с нас требуют так, будто мы обо всем извещены лучше, чем наши начальники. Через месяц-два вас переведут ближе к центру, сюда же приедет другое подобие мистера Динстона, и снова начнется вариться такая же вонючая каша, как и до вас.
Маккинрой уважительно кивнул:
— Похоже жизнь вас здорово загрузила. Вы глубокомысленный пессимист.
Рэй не поднимал головы. Голос его становился капризным.
— Последние два года я не понимал, что делал. Жалованье, правда, соответствующее. Но все равно непривычно и обидно.
— Считаете, что вас недостаточно оценивали как резидента?
— И это тоже, — неожиданно вспыхнул майор. — Мне сорок лет. Это возраст, когда сам себе начинаешь давать критическую оценку и как работнику, и как личности. И если она не сходится с той, которую предлагает начальство, то неудовлетворенность начинает накапливаться во всем. Тщеславие есть тщеславие. Никуда от этого не деться.
Маккинрой уважительно посмотрел на подчиненного и кивнул головой.
— Что ж, майор, значит вы достигли того возраста, когда начали глубже понимать подводные камни большой и малой политики. Сейчас вы имеете, и я подтверждаю это своим присутствием, шанс проявить не только политическую гибкость разведчика, но и порядочность состоявшегося офицера. Ваше понимание той задачи, которую я перед вами Ставлю, ее решение вами определят ваше лицо на значительно долгое время в вашей служебной карьере. Эксперт остановился на мгновение, посмотрел на замершего майора, и с большим внушением продолжил: — Вашу личность, ваше положение, ваш авторитет, имидж, наконец, ваше место в картотеке компетентных сотрудников аппарата.
Рэй застенчиво поджал губы:
— Приятно слышать подобное, сэр. Дай бог, чтобы все так было.
Маккинрой подошел ближе.
— Запомните, мистер Рэй, вы подчиняетесь только мне. Ваши люди подчиняются только вам и мне. Они не должны прислуживать третьим лицам ни за какие деньги. Проследите за этим. Они не должны делать то, что не нужно нам. В этом залог вашей служебной удачи. Минимум Европу, командировочные разъезды по странам и континентам я вам гарантирую.
Рэй посветлел. Надежда и улыбка украсили его моложавое симпатичное лицо.
— Спасибо, сэр. Все, что от меня зависит, будет исполнено.
— Большего от вас пока и не требуется, майор. Окей.
— Окей, сэр. — Рэй, неожиданно для себя охотно и весело изогнулся в шейном поклоне.
Глава тринадцатая
Буэнос-Айрес.
Аэропорт. Синее небо. Солнце. Теплый, ласкающий ветерок.
Трап самолета; рейс: Касабланка — Буэнос-Айрес.
Усталые пассажиры осторожно спускаются по крутым ступенькам передвижной лестницы-трапа. Внимательно всматриваются и вперед, и под ноги. Следом, позади всех уверенно и спокойно ступает пожилой китаец в черной сутане монаха с острым взглядом одного глаза. Его внимание сквозит поверх голов впереди идущих настойчиво и изучающе. Он идет с малышом, взявшись за руки, не спеша, степенно, плотно упирая свой увесистый резной посох в ступеньки. Верхняя часть посоха представляет сидящего орла с вертикально поднятым одним крылом, где, по замыслу его создателей, каждое перышко должно выниматься, имея небольшое, узкое, заточенное под бритву лезвие.
Привет таможне.
С въедливым интересом антикваров служащие продолжительное время вертели палку в руках, переглянулись, махнули рукой и пропустили монаха с ребенком на суверенную территорию Аргентины. Это был, конечно, Ван. Но привередливой службе это иностранное имя ничего не говорило, и они с легким сердцем продолжали досматривать багаж остальных визитеров.
Китаец дальше также медленно прошествовал с ребенком из здания.
Синего цвета такси мгновенно подрулило к разновозрастной паре.
Шофер-мулат быстро выскочил из машины, услужливо открыл дверцу, приглашая воспользоваться услугами транспортного сервиса. Но некий, очень прыткий высокий прохожий в строгом черном костюме и прилизанными волосами (а-ля Делон) подскочил к машине и сунулся в салон автомобиля.
Не менее строгий посох скромного служителя оккультных наук молниеносно и жестко уперся в стопу наглеца. Тот по-бабьи взвыл от боли, натужно выдирая ногу из-под палки. Но острие деревянного оружия садистским прессом продолжало болезненно давить. Наконец, после долгой пытки, прохожий был небрежно отброшен в сторону, где остался сидеть, издавая массу проклятий и нечленораздельных звуков. Озирался по сторонам в надежде увидеть полицейского. Но, как назло, ни одного блюстителя порядка на расстоянии прямой видимости не имелось. Приезжие по-хозяйски устроились на заднем сидении. Таксист не стал дожидаться развязки от повеселившей его неожиданной стычки, быстро тронул с места. Ван показан ему бумажку с записью, куда следовало ехать.
Таксист понимающе кивнул, улыбнулся, как клоун, увеличил скорость.
За ними мчались три машины, в которых находилось девять среднего возраста китайцев: также степенных, также молчаливых. В Аргентину они прибыли этим же самолетом, но с некоторым емким багажом. В пути машины притормозили недалеко от китайского ресторанчика, где Ван из смежной комнаты внимательно слушал ответы хозяина сопровождающим его монахам.
Видмо разговор удовлетворил его, так как дальше Ван был менее насторожен и хмур, чем до этого.
В трех шикарных номерах гостиницы они переоделись, собрались у Вана. Он уже был облачен в темную спортивно-туристическую форму и сидел у золоченого камина, покручивая в руках свой диковинный посох.
