Чем не эликсир для здоровья.
— Э-э. Чтоб ты сдох раньше меня. Трупы меньше вони испускают, чем ты. — Швенд гордо запрокинул голову. Двойной подбородок вытянулся, как перед награждением. — Мы были избранным народом. А евреев никто никогда не избирал. Но они проникают во все щели власти, как ядовитый газ.
Мюллер надоедливо шаркал палкой по полу, беззлобно посмеиваясь над словами старого партийного товарища.
— У вас не хватает ума выжидать. За год в дамки. Императоры.
Августейшие.
— Да, жизнь коротка. Очень коротка. Столько всего хочется. И всего за одну богом проклятую жизнь. Потому и спешка. Ошибки. Роковые.
Народу зря погубили.
— Ха-ха-ха! — Живот Мюллера заходил, как при родах. — Все вы наци старостью чокнутые. Скорцени тоже подобное начал брюзжать. Когда суд господень приближается, о народе слезно помышляете. Саркофаг деревянный что ли за дверью музыку поджидает?
— Ты мне мораль не суй, черный эсэсовец. Ты куда больше народу погубил.
Мюллер пренебрежительно косил в сторону совсем упавшего духом старика.
— Я выполнял ваши приказы, всех наших партийных бонзов. Я солдат.
И не будь я Мюллером, вы меня точно также, как и прочую чернь, сожгли бы в лагере на том же огне, что и евреев.
— Слушай, не дави меня, а! Я и без тебя много о чем думаю. Чего приплелся? Говори и проваливай.
— Герр Швенд, вы начали писать?
— Какое тебе до меня дело, псина смердячая.
Старик противно сплюнул в камин.
— Заметно. В гнилую философию вдарился. Хочешь отмыться перед историей в своих мемуарах. Вряд ли получится. Мы вне закона. И это уже история. О тебе тоже немало сказано. Ты ничего не сможешь ни добавить, ни убавить.
Швенд никак не среагировал. Только подрагивающие пальцы начали выдавать закипающее в нем бешенство.
Мюллер понял, что достал шефа. Несколько минут помолчал. Швенд постепенно успокоился, невесело протянул:
— История выводит интересную закономерность:
Германия тогда великая, когда Россией правят бездари.
— И наоборот, — не к месту, с веселой иронией резюмировал второй старик. — Германии еще долго процветать. В этом веке в России не предвидится интеллектуальное правительство. Или хотя бы порядочное большинство в советниках. Большевики практикуют равенство, серость, лицемерие. Таланты отставляются на последние места. Преданность начальнику прежде всего. В свое время мы тоже с этого начали и плохо кончили.
— Ну и что. Слава господу нашему, что хоть все так происходит, — резко перебил Швенд. — Он-то хоть к Германии благоволит, — повернулся к Мюллеру, — но ты, я думаю, не за этим сюда приплелся, чтобы выматывать из меня остаток оптимизма.
Эксгестаповец подвинулся ближе к огню.
— Босс, не знаю, как начать. — Начни проще.
— Американцы конфидециально просят помочь убрать одного русского.
Швенд нейтрально молчал. Кисло смотрел на слабеющий огонек в камине.
— Кто американцы?
— Руководство спецслужб.
— Конкретней.
— Полковник Динстон.
Шеф недовольно поморщился.
— Если б ты знал, дорогой мой кат, как я им не верю. Не могу верить при всем моем желании. Янки от того и богаты, что всех оставляют в дураках.
— Они платят, — очень осторожно вставил Мюллер. — И платят очень хорошо.
— Что мне их деньги. И тебе зачем они? Я сам этого дурачка полковника могу сто раз купить со всеми потрохами и столько же раз продать. У нас имеется досье на этого потрепанного ястреба с пришитыми крыльями. Ты же сам прекрасно знаешь, что Динстон деловое ничто. Он крупный политический разведчик только на бумаге. Тем более, для тебя говорю, что у них своих исполнителей, как котов не вешаных.
Мюллер неловко похрустел старческими косточками.
— Ему свои мешают. Да и мы лучше ориентируемся в здешней местности.
— Если мешают, значит янки со своей сапожной головой не ту ноту тянет. Или вы уже, дорогой группен-фюрер, в политике такой же профан, как и горластый Динстон.
— Какое нам дело, с какой скрипкой сидит американец. Главное, что нам на руку его предложение.
— С какой стати на руку?
— Отбрасывание коммунизма подальше на восток.
— Ты что, дебил? Какой восток? Какой коммунизм? Вспомни, где живешь. Не морочь мне голову. Ступай прочь.
Но хитрый Мюллер не уходил. Выждал время, пока Швенд снова успокоится.
— Заскучал я. Хочу тряхнуть стариной. Ребята просят работы.
Покруче. Засиделись.
— Так что тебе от меня нужно? Иди стреляй.
— Динстон предупреждает, что дело не из легких.
Швенд снова вскипел.
— Тебе, что, на лапу дали, что ты все грызешь меня. Хочешь стрелять, стреляй. Трудно-сиди дома. Газетчиков на наши следы навести желаешь. Или думаешь, что здесь, в Кордильерах глубоко зарылся.
Пластик твой морде не поможет, если начнут допытываться. Я не понимаю тебя. В пустые авантюры суешься, как молодой. Мимо ночной вазы мочишься, а гонор свой на газеты суешь. Если хоть один репортер сунется в мои ворота, я ему укажу твои. И пусть у тебя в заднице свербит. Ничему вас история не учит. — Швенд яро смотрел на огонь, будто разговаривал не со старым товарищем по партии, но с божественными бликами в камине, которые помогали ему ощущать дыхание истории. — Забыл Эйхмана? Тот тоже думал, что уже его никто никогда не увидит. А вон как вышло. Вывезли его в; чемодане евреи, как куклу рождественскую и все. Канул в лету, как дурачок с елки. А ведь далеко не дурак был Карлуша.
— Зря он имя себе менял. — Как-то ни к месту вставил Мюллер.
— Не тешьте себя слепой надеждой, — резко изменил тему Швенд. — Русский вас не ищет.
— Зачем он тогда здесь?
— Будто мало по свету раскинуто эмигрантов из России. Таких, как ты, и прочих, и похожих.
— Нет, раз янки просят, значит это не такой русский, который приехал сюда жить. Надо помочь.
Швенд нервно отдернул полу пледа. Мерцающие тени чучел в рыцарских доспехах жутко оживили стены старинного зала.
— Что с тобой? Ты не обеспечен? Раньше ты был куда как осторожнее.
— Наверное старая память, злость. — Мюллер, как хищник, следил за живыми огоньками в камине. В зале стало темней. И каждый всплеск пламени криво ворочал мрачные тени от доспехов на стенах. В древнем помещении стало душно и страшновато.
— Ехидна ты старая. Ребят погубишь, — не выдержал и закричал в истерике Швенд.
— Против одного.
— Дурак ты. И тупеешь к тому же. Если б русский был один, просил бы янки тебя? Он подставит. Поэтому платит. Динстон решает свои задачи. И до тебя ему нет никакого дела.
— Ну, это как получится.
— А если получится?
— Не думаю.
— А ты думай. Получше думай. Думай, когда требуется. Потом скулите на все родное болото. Иди, хмырь бешеный, поступай как знаешь. Не мне тебя учить. Не желаешь старчествовать, как все порядочные пенсионеры, ищи смерть в вонючей канаве. Бумаги только принеси по колонии «Дигнидад» и проваливай ко всем чертям. Но за каждого потерянного человека ответишь перед советом.
Старикан начал устало посапывать теплого камина. Мюллер осторожно еще раз глянул на дряхлеющего функционера, неслышно поднялся и бесшумно поплелся вдоль стены, где прямо на древних камнях вперемежку с тевтонским оружием висели портреты видных деятелей последнего рейха.
Вышел в гостиную, где долго томились в ожидании Скорцени, Брюнер и еще два напыщенных старика с погонами генералов старой нацистской гвардии.
Они напряженно смотрели на мрачноватого Мюллера. Тот проковылял к ним и тяжело махнул рукой, бессильно опустив голову.
— Можно действовать. Только напрямую не говорите боссу. Все через меня. За каждую потерю он обещал нам головы бить.
— А как сам босс? — участливо поинтересовался легендарный Диверсант.
— Уже не тот. Сильно сдал. Но вы ступайте. Завтра приходите, все обсудим у меня.
Глава двенадцатая
— Да, сэр. Я вас прекрасно понял. Все это мне достаточно подробно рассказывал мой бывший шеф полковник Динстон. Правда в несколько иной интерпретации. Он был моим начальником, облечен большой долей власти, мне приходилось выполнять его приказы. В вашем вопросе я совершенно нейтрален. Мне безразлична судьба людей, мне неизвестных. Я разведчик, кадровый. Если начну беспредметно сентиментальничать, то от моей миссии в Латине останется паршивое воспоминание. Моя должность обязывает меня быть верным руководству, направившему меня сюда. А также всем имеющимся возможностям поддерживать высокий авторитет Соединенных Штатов.
Маккинрою были привычны подобные откровения, но он внимательно слушал, чтобы лучше понимать своего нового подчиненного, старательного резидента Южной Америки. Вспомнил себя в его годы. Все они мало чем отличались в усердии служить звезднополосатому флагу. Только годы корректируют отношение к службе и идеям, утверждаемым неизвестными авторами. Он не стал ни в чем разубеждать в общем неглупого и верного резидента. Поднялся, прошелся к окну, уселся на подоконник, мельком взглянул на майора. Тот больше вглядывался в глянец своих туфлей и проявлял внешнюю скромность.
