что еще недавно излучавший уверенность в завтрашнем дне, добродушный и вовсю благоволивший ко мне человек, превратился в безжизненную тряпичную куклу, увлечённо швыряемую из стороны в сторону, косолапым монстром. Я был до того шокирован, что не заметил как меня вместе медведем, обступило около сотни всадников на лошадях…
Впереди всех, сидя на небольшой кобыле, в стальном, остроконечном шлеме и явно старинной кожаной броне, одетой поверх расшитого повторяющимися восточными узорами халата, восседал высокий, статный мужик. С чёрными, словно сажа, свисающими усами, и редкой, пробивающейся под нижней губой бородкой, на точёном, скулистом лице. Сверкнув небольшими, глубоко посаженными глазами и быстро оценив ситуацию, он тут же поднял руку. Проорав остальным, намного скромнее одетым воинам, что-то успокаивающее. Затем вынул из привязанного к седлу налуча свой кривой лук и направил его в сторону, всё ещё играючи подбрасывающего полтораста килограммовую жертву, огромного зверя.
— Не стреляй! Я сам за отца отомщу! — подняв над головой игрушечный лук и колчан со стрелами, выкрикнул я удивленно крутившему головой мужику. И никак не понимавшему, кто же это посмел его остановить.
— Я здесь! — двинул я странно одетую дылду, луком по ноге. — Мбек, мой отец! И это наши с медведем разборки. Так что, не лезь! Понятно?! — мужик наконец-то меня заметил. И опустив лук, протёр глаза. Может, показалось? Да нет. Максимум, четырёхлетний пацан с небольшим луком, грозно смотрел на него и что-то требовал на местном языке. Из всего он понял только три слова. Не стрелять, отомстить, и отец. Жестом поманив кого-то из толпы и выслушав, видимо полный перевод, ещё раз удивлённо уставился на меня.
— Ты, — его сын? — спросил он.
— Да. Мбек, — мой отец! Он ценой своей жизни, спас мою. — максимально доходчиво объяснил я.
— И ты, хочешь отмстить?
— Хочу! — уверенно выкрикнул я.
— Но как?! — ошарашенно уставился на меня усач. А затем перевёл взгляд на огромного зверя. — Ты ему, на один зуб!
— Увидишь! Но я тебя прошу, что бы не случилось, — не вмешивайся! Это наши с медведем, старые разборки.
— Как тебя зовут, сын Мбека?
— Комар. Меня зовут, Комар! — гордо выпятив грудь, как и положено настоящему волку, я немного оскалил зубы и представился.
— Ты очень смелый, Комар, сын Мбека. Мы за тебя будем молиться. Ахмет, будет за тебя молится! Пусть небо нас услышит и ты всё же одолеешь своего грозного врага! — он поднял свой лук. И что то выкрикнув на своём языке, тут же был громогласно поддержан остальными мужиками с луками и длинными копьями.
***
От настоящей драки, я никогда не бегал. Будь то в детстве, безусым юнцом удравшим на фронт. Или в преклонном возрасте, пройдя через всё, что только можно было пройти. Я так и не покорился злой судьбе, в забытой богом деревне. Не спился, не сошёл с ума, а боролся до последнего. Радуясь каждому мгновению, отпущенному мне всевышним. Хоть и наполненных болью и полной безнадёгой последних лет жизни, загубленных взорвавшейся подомной миной..
Чудом не потеряв нижние конечности в очередном, никому не нужном военном конфликте. Я, всеми забытый и брошенный, передвигался лишь благодаря неимоверному усилию воли, с большим трудом переставляя свои, почти безжизненные ноги. А просыпаясь от хватающих моё бедное тело судорог, я каждое утро снова и снова, разминал изувеченные взрывом мышцы, что бы продлить ещё на один день, мои невыносимые страдания. И только каждодневные, изнурительные тренировки и плаванье в любую погоду в быстрой, никогда не замерзавшей реке, да ещё рыбалка с игрой в шахматы, — не позволяли мне окончательно сойти с ума. И находить в моём существовании, хоть какой-то, маломальский смысл…
А сейчас, когда у меня ничего не болело, не тянуло, и даже не скрючивало через раз. Кроме, пожалуй, измученной болью и горем потерь, души. Я чувствовал себя более чем уверенно. Даже в таком, не шибко большом теле. Тем более, что у меня теперь наконец-то был он. Мой медвежий коготь. Такой же острый и эффективный, как и тяжёлая медвежья лапа… Но коготь, пожалуй, оставим на потом. А сейчас, пройдёмся по нашему одноглазому людоеду, небольшой артподготовкой. Выдохнув остатки животного страха, я взял из колчана ещё одну, вдобавок к моим двоим зажатым в руке, мелкую стрелу…
***
Первая стрела вонзается великану в шею. Почти в метре от того места, куда я только что целился. Сильно не расстроившись, на возвратном движении перехватываю пальцами древко, и тут же выпускаю следующую, по вдруг увеличившемуся черному пятну. По пятну стрелять не страшно. Не обращая внимания на оглушительный рёв, всё так же прищуриваясь, размываю цель, и на бегу загоняю третью стрелу в ставшее во весь рост, огромное тело.
Уверенным движением, достаю с колчана следующие три стрелы. Две прочно зажаты между пальцами, третью мгновенно вкладываю в лук. Пробегая сзади мишки, снова щёлкаю три раза, загоняя одну за другой эти булавки, под толстую кожу. Ни о какой меткости не может быть и речи, поэтому целюсь куда-то в средину. Хорошо хоть, кое-как попадаю в ревущую, снова развернувшеюся в моём направлении тушу. Отбежав на очередной десяток шагов, снова обстреливаю друга детства, весело свистящими деревянными дротиками, хоть и не причинявшими мишке видимого урона, но зато знатно выводившего из себя, и так разъярённого зверя. При очередной попытке взять стрелу, рука нащупывает в колчане пустоту.
— А где же десятая? — быстро перевожу взгляд на колчан. — Вот дурень! Она же в лисице осталась! — да и зачем она тебе, если эти торчащие с горы мяса зубочистки, уже сделали своё дело. И выступившая из ревущей пасти пена, ясно об этом говорила.
Откинув лук в сторону от ничего не соображающего, набегавшего на меня зверя, резко ухожу с его пути в сторону выбитого глаза. Мгновенно исчезая с поля зрения грозно уставившейся на меня мохнатой головы. И тут же с разгона плюхаюсь на задницу, скользя под медведем, всё ещё склизким от рыбы телом. Но делаю это, не забавы ради. А крепко сжав свой невероятно острый ножик, легко проникаю под толстую шубу и глубоко прорезаю лезвием, обе передние лапы. Да так, что мишка тут же падает мордой в траву. Что я ему там перерезал, — я не знаю. Но при попытке подняться, он снова плюхается всем своим немалым телом в траву. Но уже через секунду, проревев отборные медвежьи ругательства и собрав всю волю в задних лапах, он с помощью головы, всё же поднимается во весь рост, и в перевалку шагает в мою сторону. Кто-то из конной братии не выдержал страшной картины,
