Махатма подал мальчишке указательный палец, чтоб тот держался за него, и позволил свести себя вниз по ступенькам.
Председатель скорбно спросил:
— Может, вы войдете и осмотрите мой скромный дом?
— Я знаю, как все там будет. Дом, конечно, великолепный. Но может, вы пожалеете старого человека и не станете настаивать, чтобы я обошел эти огромные комнаты? Я стар, я устал. Вы очень гостеприимны. Поедемте с нами в дом этого малыша. Если у меня возникнет желание, вы разрешите мне остаться там.
— Я надеялся… — забормотал председатель.
Но Ганди с улыбкой увлек его за собой.
— Вы тоже поедете со мной. Разрешите, я заберу вас, чтобы вы пожили со мной в хижине.
Председатель, вконец растерявшись, только ответил:
— Хорошо, сэр, я повинуюсь.
Приветливость, с которой Ганди его пригласил, заставила председателя забыть о всех проблемах и собственной ответственности. Иначе он бы сообразил, что район, в котором жили подметальщики, был отнюдь не образцовым. Только позже, когда глава администрации разыскал его, чтобы привлечь к ответу за эту ошибку, он вдруг понял, какой промах совершил.
— Неужели вы не сообразили, председатель, что надо было задержать визит хотя бы часа на два, чтобы дать людям возможность вымести и вычистить это ужасное место? Вы же не хуже меня знаете, что там творится!
Все это председатель выслушал, не возразив ни слова. Он снова и снова с радостью вспоминал, что сказал ему Гандиджи. Только когда потом на него напала жена, он вспомнил о другом своем упущении.
— Мы там стояли с сыном, одетые, как ты хотел, и ждали, а ты просто взял и уехал, не вспомнив про нас!
— А почему вы сами не вышли? — спросил он бессмысленно.
— Да как я могла, когда ты сам мне сказал, чтобы я ждала, пока ты меня позовешь? Великий человек был у нас в доме, — всхлипывала она, — а мне даже не посчастливилось выйти к нему! А ребенку какое разочарование!
Придя в себя от изумления, власти постарались преобразить район, где жили мусорщики. Таинственным образом смрад испарился, отбросы и мусор, лежавшие повсюду, куда-то исчезли вместе с мясом и шкурами, которые сушились на солнце на крышах. До самого рассвета муниципальные и прочие работники трудились при свете керосиновых ламп; освещение в этих местах было такой редкостью, что дети танцевали вокруг ламп всю ночь напролет. Гандиджи заметил эту кипучую деятельность, но из милосердия воздержался от замечаний. Только когда все было закончено, он сказал:
— Вот теперь можно поверить, что здесь живут те, от кого по-настоящему зависит чистота в городе.
В поселке все преобразилось. Мужчины повязали на головы свои самые белые тюрбаны, женщины надели свои самые лучшие сари, потащили детей к реке и скребли их до тех пор, пока те не заорали, а затем воткнули им в волосы желтые хризантемы. Мужчины прекратили побоища, постарались держаться подальше от лавок, где продавали спиртное, так что даже самые закоренелые пьяницы выпивали только тайком и сдерживали желание бить жен и домашние горшки. Вся колония так и сияла от света фонарей, горящих на столбах, украшенных ветками и зелеными манговыми листьями.
Ганди поселился в хижине с низкой дверью. Он не хотел никого лишать жилища и выбрал хижину, которая глядела на песчаный берег реки, удостоверившись, что в ней никто не живет, — занимавший ее человек куда-то переселился. Председатель доставил туда низкую тахту, а пол покрыл толстой циновкой из камыша, чтобы посетителям Гандиджи было где сидеть.
Шрирам осторожно опустился на циновку, стараясь не привлекать к себе внимания. Ганди сидел на тахте и что-то диктовал одному из своих секретарей. Они писали и писали без остановки. Махатмаджи занимался разными делами одновременно. Беседовал с посетителями. Диктовал. Писал. Молился. Съел несколько орехов, запив их молоком, что составляло его скудный обед, а потом даже лег на тахту и заснул. Только тогда кто-то потушил лампу, и все вышли из хижины.
Шрирам понял, что не может сидеть здесь дольше. Хотя никто не спрашивал его, что он тут делает, он не мог здесь оставаться. Увидев, что девушка собирается покинуть хижину, он решил, что лучше ему встать и уйти: а то еще нарвешься на неприятность. Девушка подняла прялку Ганди, бесшумно убрала ее и на цыпочках вышла из комнаты. Она прошла мимо, не заметив его, но он не сводил с нее глаз, и она замедлила шаг. Вдруг она остановилась и прошептала:
— Сейчас тебе придется уйти.
Шрирам вскочил и вылетел из хижины.
Она сурово заметила:
— Ты разве не знаешь, что, когда Бапуджи засыпает, мы должны уходить?
Ему хотелось спросить: «Кто это Бапуджи?», однако, подумав секунду, он понял, что она говорит о Ганди, и, опасаясь, как бы эта решительная особа не прогнала его, сказал:
— Конечно, знаю. Я только ждал, пока ты выйдешь.
— А ты кто? Я что-то не помню, что видела тебя раньше.
Этого вопроса он ждал все время, но теперь, когда она задала его, вдруг понял, что не может вымолвить ни слова.
Он так смутился и растерялся, что она сжалилась и спросила:
— Как тебя зовут?
Он ответил:
— Шрирам.
_ Чтo ты тут делаешь?
— Ты разве меня не помнишь? — произнес он наугад. — Я тебя встретил на днях, когда ты собирала на базаре пожертвования…
— А-а, понятно, — протянула она, чтобы только что-то сказать. — Знаешь, я бы могла тебя и не запомнить: столько людей опускали мне в кружку деньги. Но я тебя спросила, что ты тут делаешь?
— Может, я один из волонтеров, — сказал Шрирам.
— Почему «может»? — спросила она.
— Потому что я еще не волонтер, — признался он.
— В волонтеры не всякого принимают, — заметила она. — Ты разве этого не знаешь?
— Этого не знаю? По-моему, знаю это и еще кое-что.
— Что, например? — спросила она.
— Что я не всякий, — ответил он, удивляясь собственной храбрости.
Как это он с такой смелостью беседует с этой девушкой, которая может в одну минуту выставить его отсюда?
— Значит, ты кое-что собой представляешь? — спросила девушка со смехом.
— Надеюсь, ты поможешь мне в этом, — ответил он, поражаясь, что разговаривает с ней так дерзко и опрометчиво.
Впрочем, и она разговаривала с ним открыто и через минуту с легким раздражением спросила:
— Мы что, собираемся всю ночь здесь стоять и разговаривать?
— Да, если только ты не покажешь мне, куда мы можем пойти.
— Я знаю, куда я пойду, — сказала она и указала на крошечную хижину через четыре лачуги от той, где спал Ганди. — Там в нашем лагере помещаются все женщины.
— А сколько их там? — спросил он, просто чтобы поддержать разговор.
— Больше, чем ты сейчас видишь перед собой, — отрезала она. — Почему тебя это интересует?
Шрирам с легкой досадой ответил:
— У тебя, видно, дурной характер, да и язычок острый. Ты ни на один вопрос не отвечаешь просто.
— Тише! Стоишь здесь и болтаешь, еще разбудишь Бапуджи, — сказала она.
— Что ж, если его что и разбудит, так это будет твой голос, потому что здесь только ты и разговариваешь.
— Я имею право спросить, что ты тут делаешь, и доложить нашему чалаку, если ты мне не нравишься, — ответила она с неожиданной твердостью.
— С чего это я тебе не нравлюсь? — спросил он.
— Никому, кроме членов нашей организации и тех, кому встреча назначена, не разрешается приближаться к Бапуджи.
— Я им скажу, что я твой друг и что ты меня провела, — ответил он.
— Ты бы солгал?
— А почему нет?
— В лагерь Гандиджи допускают только тех, кто никогда не лжет. Люди, которые приходят к нам, должны дать обет абсолютной правдивости, прежде чем их допустят к Бапуджи.
— Я дам обет, когда буду принят в лагерь. До той поры я буду обходиться тем, что походит на правду.
— Когда Махатмаджи услышит об этом, он очень огорчится и поговорит с тобой на эту тему.
Тут Шрирам по-настоящему испугался.
— Что я такого сделал, что ты мне угрожаешь? — жалобно спросил он.
Она смягчилась, и он заметил, что в голосе ее в первый раз появился какой-то оттенок нежности.
— Может, ты немного отойдешь и подождешь вон там? Мы не должны разговаривать так близко от хижины Махатмы. Я пойду в свою хижину, а потом выйду к тебе.
Она повернулась и тут же исчезла; двигалась она легко и быстро, словно танцовщица, видно, усвоила эти пируэты, унося чужие монеты в кружке. Она скрылась в своей хижине. Шрирам медленно пошел прочь. Он устал стоять. Присел на валун у реки и стал ворошить ногой песок, размышляя о своей удаче. Он и не надеялся на такое. Все походило на сон. Вчера в это время он и подумать не мог, что будет так разговаривать с этой девушкой с кружкой. Он вспомнил, что так и не спросил, как ее зовут. И еще, что давно уже чувствует голод и жажду. «Жаль, что всех нас не покормили в этом лагере Махатмы». Впрочем, сам Махатмаджи ест только земляные орехи и финики. Он огляделся, надеясь увидеть продавцов этой снеди. На ратуше пробило девять. Считая удары, он размышлял о том, что подумает бабушка о его отсутствии. «Небось разволнуется и сообщит в полицию!» — решил он, усмехаясь. Надо было попросить учителя зайти к бабушке и сказать ей, чтобы она не ждала его домой, пока Ганди находится в Мальгуди. А впрочем, хорошо, что он не поговорил с учителем: тот бы растрезвонил по всему городу, что Шрирама интересует вовсе не Ганди — все это показное! — а девушка. Но как же ее зовут? Удивительно, почему это он ее не спросил до сих пор. Когда она вернулась, он тут же спросил:
