– Спасибо!
Рюкзак показался ей слишком легким.
– Гранату я оставил себе, – бросил полицейский.
Блюститель порядка быстро уходил от нее, намереваясь сесть за руль полицейского мобиля. Его товарищи уже были внутри, а на плоскость детской площадки готовился совершить посадку другой летательный аппарат, большего размера, чем предыдущий, бронированный, лишенный окон. Из его открытой двери во дворик уже высадился десант людей в униформе – охотников за московской шпаной.
– Отдай гранату, будь человеком! – Нина нагнала полицейского, ухватила за рукав. – Она мне нужна для дела…
– …Куда более серьезного, чем драка с правонарушителями? – был ответ.
Полицейский остановился, посмотрел на нее прямо и строго:
– Я уважаю твои раны, твое долголетие и… – он внезапно смутился, – …красоту. Но! Я тоже не дурак, закончил кадетский корпус, юридическую академию и знаю, каких дел человек, подобный тебе, может натворить при помощи противопехотной гранаты.
Не дожидаясь новых возражений, он уселся за руль. Мобиль поднялся на недосягаемую высоту прежде, чем Нина нашла нужные слова:
– Мне нужно убить только одного человека. Слышишь, академик? Одного! И это личное дело!!!
Мобиль, покачивая куцыми крылами, унесся в московскую ночь, не удостоив солдатку ответом. Нина смотрела в темнеющее небо. Что это, дождичек капает на лицо? Нет, это слезки текут. Она плачет, как последняя размазня. Она снова лезет через ограду. Не переставая рыдать, она мечется по улицам до тех пор, пока не попадает на многолюдный, ярко освещенный неоновыми огнями сквер. По обе стороны асфальтовых дорожек огни театральных афиш. Дают что-то из классики, но Нина за горючими слезами ничего не видит. Вот беда! Снова постигла ее злая напасть! Долгоживущая плачет подобно малолетнему ребенку. Срамота!
Нина металась по скверу в поисках подходящей скамьи. Ей требовалось уединение, но обрести его никак не удавалось. Случайные прохожие стали останавливать ее расспросами.
– Кто-то обидел симпатичную девушку, – говорил один.
– Ее парень бросил, как пить дать! – ерничал другой. – Посмотрите, как плачет! Наверняка из-за парня! Эй, не реви! Посмотри-ка на меня! Может, сгожусь?
– Ой, а худая-то ты какая! Будто борзая собака! Ноги длинные!
– Раньше это было в моде. Такими были топ-модели. Не слышали? За худобу тогда миллионы платили. Но это было еще до войны.
– Немодная она. И одета как попало. Одежда мешком висит.
– Худая слишком. Наверное, голодная…
– Девушка, возьми пряник. И сладко, и сытно.
– Может быть, она пиво любит?
– Лучше мяса. Ну, хоть бутерброд с колбасой.
– Я не голодна! – давясь слезами, проговорила Нина.
Устав от разговоров и липкого сочувствия множества чужих людей, Нина, обливаясь слезами, полезла под раскидистый куст. Наступал вечер, становилось холодновато. Под сенью желто-оранжевых листьев, Нина сжалась в плотный комок, прикрыв тело поверх ненавистного платья камуфляжной курткой. Ей вдруг страстно захотелось домой, в горы. Побродить по альпийским лугам с Ахметом-пастушонком, его стадом и его псами. Ахмет – глухонемой, и с ним хорошо. Можно и день, и два не слышать человеческой речи. Никто не станет обсуждать и советовать, никто не укорит. Враги и друзья разделены прифронтовой полосой. Душу ласкают синева небес, звуки и запахи первозданной природы. Тело согревает бурка из грубо выделанной овчины и мохнатый бок ахметкиного пса Барклая. Темно-карие, как у нее самой, но еще более пронзительные собачьи глаза уставились на нее из-под желтовато-алой завесы поредевшей кроны.
– Барклай? – растерянно спросила Нина, утирая слезы.
– Уууу, – был ответ.
– Большой пес?
Собака ничего не ответила. Просто заползла под куст, стелясь мохнатым брюхом по палой листве. Улеглась рядом, прижалась доверительно. Бок ее, как и полагалось, оказался обжигающе горячим. Собачье тепло мгновенно просушило слезы. Нина гладила жесткую шерсть, почесывала между ушей, прикасалась к холодному носу.
– Я думаю, ты – мальчик, – приговаривала она. – Смотри-ка, вот и бирка! Точно мальчик! Твою хозяйку зовут Марина, и персональный номер ее указан. Вот мы ей и сообщим, где ты гуляешь, непослушный. А имя у тебя красивое…
– Гранит, Гранит! Где ты, засранец?
Листва взметнулась под стремительными шагами. Нина присмотрелась. Ультрамодные сапожки на высоком, скошенном каблуке остановились напротив них. Гранит прижал уши и пошевелил хвостом. Нина быстро обулась.
– Из вредности не отзывается, – внятно произнесла она. – Пес тут, под кустом вместе со мной.
Сначала ее настиг сладкий аромат духов, потом волна волшебных, блистающих кудрей взметнулась перед ее лицом. Пес оживленно мотал хвостом, разбрасывая направо и налево палые листья. Нине вдруг сделалось тепло, даже жарко, и она поняла, что очутилась в объятиях незнакомой девушки. Солдатка попыталась отстраниться.
– Извини, подруга, – пробормотала она. – Но до сих пор я обнималась только с мамой и с парнями.
– Спасибо, что нашла моего пса! – Губы девушки пахли ягодами. Она осыпала Нину сладкими поцелуями.
– Ой, что ты кусаешься! – вскричала москвичка.
– Я предупредила, что целуюсь только с парнями. Не поняла?
Наконец-то хозяйка Гранита удосужилась рассмотреть ее. Все подверглось ревизии: и лицо, и прическа, и солдатский рюкзак были критически соотнесены с элегантностью платья. Не осталось незамеченным и отсутствие чулок. Сообразительная оказалась девица.
– Так ты долгоживущая! – Глаза девчонки округлились. – Небось воевала!
– Небось, авось… – хмуро отозвалась Нина.
Ах, какие серьги болтались в ушах девчонки. Когда-то у нее, у Нины, были не хуже. Серебро и бронза, тонкое плетение, бирюза и кораллы – крупные, яркие. Она взяла серьги в бою. Сняла с одной из жен убитого иблиссита. Потом долго носила, они дарили ей удачу. Но в трудные времена, на неприступных кручах Афганистана, Нина вынуждена была обменять свое богатство на половину туши барашка. Бегуна ранило тогда. Ему требовалась хорошая пища. Бирюза и кораллы помогли поднять брата на ноги.
– Ты долгоживущая? – не отставала девчонка.
– Да! – рявкнула Нина и, отбросив последний стыд, утерла сопливый нос рукавом.
– Ты воевала…
– Да! Во всех войнах. И в Сирии, и в Ираке, и в Афганистане. И в Европе.
Нина дерзко уставилась девчонке в лицо, ожидая узреть или страх, или жалость, или то и другое разом. Но та смотрела на нее, позабыв прикрыть широко раскрытый рот ладошкой. Ах, как смешно ворочался в нем розовый язычок. Вот бы Бегуна сюда! Уж он бы не растерялся, обслюнявил бы и затискал ее всю. Так бы пошла до дома, мятая и счастливая, к мамочке на досмотр. Нина оглядела девчонку с изящно причесанной макушки до самых туфель. Так и есть, все в порядке, все очень красиво и уместно. Но серьги замечательней всего.
– Европа, Сирия, – повторяла девчонка, как зачарованная. – А Украина?
– Я там родилась. Родители воевали там.
– Твои родители?
– Долгоживущие. Мать – за чертой оседлости. Отец принял монашество в Новой Обители. Я воспользовалась правом. Еду его навестить.
– А потом? – Ясные очи девицы сияли восторгом. – Потом снова воевать? Куда? С кем? С иблисситами? В Европу? А может, в Америку?
– Если надо, если прикажут, мы и в Америку готовы. America must die – вот девиз моих братьев. Это и мой девиз.
– И мой, – эхом отозвалась девица. – А сколько же тебе лет?
– Семнадцать, – Нина шмыгнула носом. – Вернее, было семнадцать в момент принятия вакцины.
– И мне! Я хочу, как ты!
– За черту оседлости?
– Ходить с ножом и рюкзаком. Все мочь и никого не бояться.
– А я хочу носить красивые серьги, как у тебя. Но ты не бойся. Я не стану отнимать.
– Меняемся? Я тебе серьги. Ты мне ножик.
– Да откуда тебе знать, что он у меня есть при себе?
Нина задумалась. Ножик был старинной работы, подарок Мавра на боевое крещение. Первоклассное изделие горловского мастера. Обоюдоострый клинок из специального сплава, невесомая рукоять. Нина привыкла к нему. Но серьги! Заметив ее сомнения, девица оживилась.
– Милочка! Душечка! – щебетала она. – Согласись! Послушай! У тебя, конечно же, есть ножик. Потому что с пистолетом в Москве нельзя, а без оружия ты ходить не станешь. Как пойдут к твоему наряду эти серьги! Как обрадуется твой отец, увидев тебя после долгой разлуки нарядной и счастливой!
Щеки девушки раскраснелись, глаза наполнились томной влагой. А губки! А тельце, какое податливое, приятное, как у Матери! Совсем не то, что ее сухая, отменно натренированная плоть. Нет же, нет на свете ничего прекраснее русской женщины. Эх, где ты, брат Бегун. Тебя бы сюда, вот было бы радости-то!
– Чему улыбаешься? – щебетала девушка, тиская Нину в объятиях. – Ты согласна? Согласна?
– Я о брате своем думаю. О Бегуне. Он очень хороший. И бегает быстро, и смелый, и женщин любит. Всех. Тебе он тоже понравится. Меня зовут Нина. Этим именем меня крестили. А тебя?
