— За что же это я должен оказывать ему услуги?
Куотермейн опустился на откос эскарпа и спросил:
— Как относится к Скотту генерал Уоррен? Да и что они все о нем думают, если на то пошло? Вы наверняка слышали, что о нем говорят.
— О Скотте?
— Да.
— Вы знаете, нет. Они просто называют его имя «Скотт» так же, как это делаете вы, словно одним его именем все уже сказано. Не знаю, как насчет Черча, ко думаю, что генерал Уоррен разрешил мне участвовать в этой вылазке только потому, что верил, будто я у вашего Скотта как у Христа за пазухой. Он не отдал бы в руки дураку своего новенького с иголочки зятя.
— Понятно. А что вы слышали еще?
— Говорят, что у Люси Пикеринг с ним что-то есть. Люси, конечно, может завести роман с любым идиотом в Каире, это ее право, но единственный человек, с кем у нее есть какие-то отношения, — это Скотт; так, по крайней мере, говорят. Моя жена, в частности. Они и на мою свадьбу явились вместе.
— Это никого не касается, — сказал Куотермейн с неожиданной завистью. — Я вам говорю совсем не о том: Скотту нужен друг, близкий к Уоррену, и вы для этого человек подходящий. — Теперь Куотермейн уже не поучал, он приказывал.
— Я? А какое, черт бы его подрал, Скотт имеет ко мне отношение?
— Зря вы так ершитесь. Это у него такая манера разговаривать.
— А я и не думаю ершиться.
— До этой самой истории в Джало Скотти не был таким бирюком. Не было у него и теперешней подозрительности. Он, правда, не говорун, но зато человек незаурядный, ему это простительно. Вы ведь не видели его в деле.
— Ай, какая жалость!
— Не говорите глупостей! Надо, чтобы там у вас наконец поняли: Скотт до сих пор не может забыть убийства Пикеринга и остальных своих товарищей. Мысль об этом толкает его бог знает на что.
— Ай, какая жалость! — повторил Бентинк.
— Не болтайте вы ерунду! Беда в том, что Скотт стал очень подозрительным, он все еще ломает голову над этой проклятой историей. А зная Скотти, могу вам сказать заранее: когда он додумается до самой сути, он сидеть сложа руки не будет. И самое неприятное, что он подходит к этому делу с точки зрения личной ответственности. Во всем винит Черча. Надо, чтобы они это поняли, пока не поздно.
— А что же тут понимать? Что он, по-вашему, может сделать?
— Почем я знаю? Бог его ведает, что у него на уме. Черч-то уж наверняка. Во всяком случае, Скотта ждут неприятности. Я просто чувствую, как он на них напрашивается. И тогда ему очень пригодятся друзья.
— Ладно. Чего вы от меня хотите? Сказать Уоррену, что он мой друг?
Куотермейн словно и не слышал его брезгливого тона.
— Вам, наверно, рассказывали о Пикеринге?
— Еще бы! Не человек, а какое-то чудо!
— А он и в самом деле был чудо. В том-то и беда. Но половина этого чуда — Скотт. Скотт — это реализация замысла и его успех. Сам Пикеринг был неудачником. Он был оригинал, бунтарь, чудак и джентльмен. И весь начинен всякими талантливейшими, но сумасбродными затеями. Но, как правило, осуществлял эти затеи Скотт. Когда Пикеринг договорился с французами о трассе через пустыню, от озера Чад прямо через расположения итальянцев, и когда он первый, дважды пересек пустыню на юге, и когда он совершил свой знаменитый переход по триполитанской дороге, чуть ли не под немецким конвоем, — задумано все это было Пикерингом, но осуществлено, и при этом блестяще осуществлено, Скоттом. Разрабатывал планы, вел отряд, составлял карты и принимал решения Скотт. Пикеринг придумал первый дорожный патруль, действующий в трехстах милях от линии фронта, в тылу у итальянцев, но привел его туда Скотт и вывел оттуда незамеченным тоже он. Пикеринг изобретал, а Скотт претворял в жизнь. Они отлично дополняли друг друга. И обидно то, что Пикеринг стал героем легенды, а о Скотте — человеке слишком скромном, чтобы на это претендовать, и совсем лишенном тщеславия — никто так и не знает. В общем и это неважно. Он-то ведь сам никакого урона не ощущает. Но теперь, когда Скотти делает все, чтобы попасть в беду, надо кое-кому открыть глаза на то, что он собой представляет.
Бентинк был недоволен.
— Но я же ничто, — сказал он. — Тоже фигура — зять генерала. И все-таки я не понимаю, что вы нашли в этом Скотте такого необыкновенного? Кого он интересует?
— Меня и многих других. Скотти любят, потому что могут на него положиться. И человек он необыкновенный, потому что делает свое дело лучше других.
— Значит, по-вашему, выходит, что и он — чудо?
— Вопрос не в этом. А в том, что Черч безусловно его ненавидит, не зря ведь и Скотт так ненавидит Черча. И я стараюсь использовать вас, чтобы как-то смягчить отношение к Скотту Уоррена или тех, кто над Уорреном. Если им до него есть хоть какое-нибудь дело.
Бентинк пожал плечами:
— А кровавый Черч в самом деле пустил на воздух Пикеринга? Это правда?
Воспоминания были тяжелые, и Куотермейн нервно поглаживал губу под густым черным усом.
— Скорее всего, да, — сказал он. — Черч попал здесь в трудное положение. Роммель обманул его ложным маневром на севере. Он же бездарь, этот кровавый Черч. Двинул все, что у него было, на север, а потом понял, что его ввели в заблуждение и ему нечем задержать немцев, а их моточасти прут через эту вади, грозя отрезать путь к отступлению и ему самому, и всем остальным. Поблизости не было никого, кроме дорожно-топографического отряда Пикеринга, который прибыл из Сивы, когда бои уже начались. Черч дал приказ Пикерингу удерживать головные укрепления любыми средствами, забыв предупредить, что эскарп заминирован. Первые два грузовика подорвались на минах. А потом вдруг ударила наша артиллерия, которую Черч в панике тоже забыл предупредить; она направила весь свой огонь на это место и разнесла на кусочки то, что осталось от Пикеринга и его отряда. После этого Роммель прошел через эскарп без всякой помехи.
— Но ведь Скотт остался в живых, и вы тоже, — заметил Бентинк.
— Сэм и я застряли из-за поломки грузовика в ста милях отсюда. Скотт и Атыя приехали из пустыни, чтобы присоединиться здесь к Пикерингу. Они подкатили на «виллисе», когда все уже было почти кончено — осталось кровавое месиво. Местность кругом была похожа на бойню. Наш отряд всегда был невелик и тесно спаян. Все мы были друзьями. И те из наших ребят, кого не разорвало в клочья возле бочек со смолой, лежали по краям траншеи с ужасными ранами, со смертельными ранами, а Скотт с Атыей ничем не могли им помочь, потому что Черч в это время уже отвел свои войска и бои шли в другом месте. У Скотта не было рации, поэтому он не мог надеяться на помощь с воздуха. Да в живых-то и осталось всего четверо. Они нашли тело Пикеринга, или, вернее, то, во что оно превратилось, разбросанным по всем этим бочкам со смолою. От других, тех, что ехали в первом грузовике, не нашли даже следа; выжили Джек Тайги и поляк, по фамилии Цизельский — им обоим оторвало ноги выше колен. Ближайший друг Скотта Мозес Броди — инженер с рыжей шевелюрой и рыжей бородой, выше вас на голову и вдвое вас толще, — Сэм, бывало, боролся с ним, покуда они друг другу чуть все кости не переломают, — Мозес был еще жив, но ему снесло половину лица и сожгло на теле всю кожу. Он попросил Скотта, чтобы тот его пристрелил. Скотт так и сделал.
— Господи…
— Тогда Атыя пошел через минное поле, чтобы притащить одного из наших шоферов, Кэрри — молоденького шотландца ваших лет; тот так и сидел, пригнувшись к баранке: взрывной волной ему вогнало в живот руль. Атые посчастливилось: он отделался потерей двух или трех пальцев на ноге и половины одной ягодицы. Скотт остался с тремя ранеными, — они были еще живы, — и Атыей, который едва полз, заливая все кругом кровью. Скотти кое-как погрузил их всех в свой «виллис» и отправился на поиски переднего края — все равно чьего. Их обстреляли наши самолеты. Одному из раненых, лучшему нашему механику «Тик-так-Симпсону», прострелили голову. Второй тоже умер. Когда Скотту удалось наконец встретить свою часть, в живых оставались только Атыя и еще один солдат, новозеландец Понтинг. Но у Понтинга были повреждены мозг и глаза, и хотя он выжил — лежит до сих пор в каком-то госпитале, — лучше бы и ему умереть.
— А что Скотти сказал потом этому ублюдку Черчу? — спросил Бентинк. — Ну и чертов кретин!
Куотермейн растер пальцами стебель солончаковой травы и кинул горсть пыли на ветер:
— Скотти не сразу понял, что произошло. Дело пытались замять. Но Скотти не так-то легко сбить с толку, и постепенно он раскрыл всю подоплеку этой истории.
— И не поднял шума?
— Он наткнулся на Черча в пустыне некоторое время спустя; тот был у гусар и сидел на ступеньке командирской бронемашины. Он вежливо поздоровался со Скоттом и даже изобразил на лице печаль. Скотт вышел из себя и обозвал его кровавым убийцей.
— Черч это слышал?
— Половина армии это слышала. А почему, по-вашему, его прозвали кровавым Черчем? Скотти прокричал ему это в лицо и ушел. Там был гусарский полковник, некий Сент-Джон, — вы его, наверно, знаете. Не сомневаюсь, что и он плясал на вашей свадьбе вместе со всей этой сворой… Так вот, Сент-Джон был в это время в броневике; он вылез и хотел взять Скотти под стражу, Но Черч, несмотря на весь свой чертов идиотизм, не позволил. «Отставить!» — потребовал Черч и объяснил Сент-Джону, что арест Скотта не поможет им выиграть сражение. Он сказал, что у них со Скоттом свои счеты и все уже улажено…
