— Он держится к нам слишком близко. Это еще что за штуки? — удивился Сэм.
— Я сказал ему, чтобы он поравнялся с нами на повороте. Не хочу, чтобы, когда начнутся пески, мы поднимались на дюны гуськом. На этом мы уже раз потеряли «виллис».
Скотт поглядел на грузовик Куотермейна и заметил ведро. Но на этот раз его не позабавили глубоко штатские замашки Куотермейна. Они-то, правда, и делали его таким умелым и ценным работником, хотя частенько и очень раздражали всех его товарищей.
Сэм щелкал дынные семечки, — их ему должно было хватить еще дня на два, — и лениво вел грузовик, будто катался по улицам Каира. Пустыня для него не была безлюдной. Он поглядывал по сторонам, словно рассчитывая встретить кого-нибудь из своих приятелей греков.
Скотт услышал, как гремят на грузовике железные полосы, которые подкладывают под колеса, чтобы они не вязли в песке, но не обратил на это внимания. Он не думал ни о чем, даже о себе. И уж никак не думал о женихе, о молодом Бентинке, который ехал с ними, чтобы доставить назад «Харрикейн».
— Ну как вы там? — крикнул он Бентинку, нехотя о нем вспомнив.
— Замерз, как черт, — сгорбившись и не поворачивая к нему головы, произнес юный лорд в новеньком меховом комбинезоне. — Неужели мне придется торчать здесь еще два дня?
— Да. Больше вас некуда посадить.
— А не могли бы мы время от времени меняться местами?
— Не возражаю. А вы можете показывать курс грузовику в пустыне?
— Единственное, что я способен вести по курсу, — это проклятый самолет, — признался Бентинк, мученически прижимаясь к ящикам с боеприпасами и поглядывая вдаль, где заря превратила летучие дымки облаков в розовые лепестки и приблизила угрозу появления самолетов.
— Вот оно и поднялось! — крикнул Бентинк, когда солнце показало над горизонтом свой желтый край. Он был еще так молод, что восход солнца в пустыне вселял в него радужные надежды.
Сэм, который умел готовить, как истый грек, поджарил им на завтрак жирную солонину в томате. Были розданы твердые морские галеты, пропитанные жиром, и апельсины, мелкие, сморщенные, но сладкие. Каждый получил по ложке клубничного варенья.
— Вас кормят лучше, чем нас в летной части, — сказал молодой Бентинк, поглядывая на еду голодными глазами. — Дайте мне еще одну поджаренную галету, — приказал он Сэму.
— У нас порядок, — сухо произнес Скотт и ткнул трофейной вилкой в сторону Куотермейна. — Он ничего не забывает.
— Вы, видно, молодчага, Куорти, — благосклонно заметил Бентинк.
— А вот вы чавкаете, — заявил ему лейтенант Куотермейн. — Пора бы научиться вести себя за столом.
Скотт поглядел на них обоих; его интересовало, знают ли они, что игра, в которую они превратили свое неравенство (у одного — преимущество в происхождении, у другого — в знаниях и опыте), породила настоящее товарищество.
Куотермейн играл роль наставника наследного принца и крепко взял мальчишку в руки.
— Вы намерены опять целый день пролежать под грузовиками? — спросил Бентинк Скотта. — Неужели у вас челюсти не сводит от скуки…
У Скотта вдруг проснулась к нему симпатия:
— А разве вас не предупреждали — Пикок или кто там вас посылал, — что вам будет скучно?
— Пикок тут ни при чем.
— А кто же вас посылал?
— Да я вроде как бы сам себя послал, — заявил Бентинк. Ему было и лестно, и досадно, что Скотт проявил наконец любопытство. Отсутствие всякого интереса к нему за прошедшие два дня казалось ему оскорбительным.
— Как же вы этого добились? Через генерала Черча?
— Косвенно. Кровавый Черч рассказывал о своей затее папаше моей жены, генералу Уоррену, в воскресенье за обедом. Тот любит приглашать по воскресеньям генералов. Я сказал, что раз я летаю на «Харрикейне», почему бы мне не съездить за машиной, когда француз сделает посадку? Мне ведь никто не говорил, что ваш брат только и знает, что ползать по пустыне на брюхе, днем прятаться, а ночью трястись по песчаным дюнам…
— Кто вам мешает вернуться? — спросил Куотермейн, показав взмахом руки назад. — Ступайте обратно по нашему следу, шагать вам всего дней десять.
— А кто же это выдумал посылать вас в день вашей свадьбы? — спросил Скотт.
— Не знаю. Пришлось подчиниться. Дисциплина. Мы не могли отложить свадьбу. А генерал не мог из-за меня нарушить свои планы.
— Почему? — спросил Скотт. — Стоило вам или вашей жене хоть словом обмолвиться генералу Черчу, он бы нарушил все, что угодно. Ему-то что!
Бентинк поглядел на него с изумлением:
— Ну, старина, это вы уж загнули. Нечего вымещать свою злость на мне.
— Всю свою злость Скотт вымещает на Черче, — поправил его со своего грузовика Куотермейн.
— Да? Ну, тут я его понимаю. Этот краснорожий Черч и в самом деле страшный болван, — протянул Бентинк своим тонким голоском. — Да в общем свадьба и не имела такого большого значения. Должен сказать вам, сэр, — объяснил он почтительно, чопорность Скотта конфузила даже его, — если вас это беспокоит, наши отношения с Эйлин начались, так сказать, еще до женитьбы…
— Поговорили и хватит! — крикнул Куотермейн с грузовика.
— Да, хватит! — повторил про себя Скотт, потому что Атыя и Сэм не могли принять участия в подобном разговоре. Это вносило в их группу неравенство, которого не должно было быть. Уже самое присутствие Бентинка их раскололо, ибо у Атыи и Сэма не было с ним общего языка.
Атыя дождался, пока разговор смолк, и подошел к Скотту.
— Капитан, я хочу поискать цистерну Хойля. — Он ткнул пальцем в отметку на одной из своих карт. — Помните ее?
— Помню. Но вам нельзя ехать туда на машине.
— На что мне машина? Пойду пешком, — с раздражением ответил Атыя. — Это займет часа два с половиной, не больше. Я могу дойти до тракта и вернуться назад через проход Вильямса.
— Ладно. Только не заблудитесь. И не задерживайте нас. Смотрите, чтобы вас не сцапали.
— Э-э-э! — проворчал Атыя с брезгливостью.
— Возьми ружье, вдруг тебе попадется какая-нибудь дичь, — крикнул ему Сэм.
— Ах-х! — сказал Атыя. Он застегнул плащ, рассовал по карманам записные книжки, складные карты и зашагал прямо в пустыню. Ботинки его были слишком велики и плохо зашнурованы, они громко шлепали на ходу, и ему приходилось волочить утонувшие в них худые ноги.
— Куда это он отправился? — спросил Бентинк.
— Проверить ориентир, — сказал Куотермейн.
— Какой ориентир может найти этот полоумный в абсолютной пустоте?
Куотермейн терпеливо ему разъяснил:
— Атыя пошел искать черепки и цистерну, которые немец, по имени Хойль, будто бы видел здесь в 1890 году; кроме него, их никто не видел — не могли точно установить, где они находятся.
— И вы надеетесь, что вашему сумасшедшему это удастся? — Мальчишка захохотал с тем бездумным бессердечием, которое так свойственно подросткам и обычно проходит с юностью, но не всегда, — особенно если этому недугу способствует высокое социальное положение.
— Удастся, если ориентир вообще существует, — заверил его Куотермейн, заметив, что мальчишество летчика явно раздражает Скотта.
Скотт не слушал ни Бентинка, ни Куотермейна. Он думал о том, что в прежние времена он наверняка пошел бы вместе с Атыей, но теперь его никуда больше не тянет.
Бентинк поднялся:
— Пожалуй, я схожу с ним, если вы не возражаете.
Скотт лежал опершись на локоть — нетерпимый человек, когда дело касалось Бентинка. Потрескавшиеся губы еле-еле разжались.
— Вас интересуют черепки, Бентинк? — спросил он.
— Нет, сэр. Но я не могу сидеть день-деньской, как вы, и дожидаться вечера. Я к этому не привык. Можно мне пойти?
— Нет, нельзя. Вы ему только будете мешать. За вами нужен глаз, а он — плохая нянька.
Куотермейн смягчил его резкость:
— Атыя и за собой-то присмотреть не может. Если говорить начистоту, Бенти, я мало надеюсь, что мы его снова увидим.
Закончив наконец необыкновенно сложную маскировку своего грузовика, Куотермейн подошел к ним с кружкой в руках.
Все участники похода, за исключением Бентинка, были примерно одного возраста, но Куотермейн казался старше своих лет благодаря густым черным волосам и густым черным усам, чуть-чуть свисавшим от собственной тяжести. Зато Куотермейн был аккуратистом, что выгодно отличало его от товарищей и даже от Бентинка, который хоть и пытался подражать своим небритым, оборванным спутникам, но не очень удачно, ибо в нем говорила кровь множества хорошо одетых поколений. Если не считать густых черных усов, лицо Куотермейна было чисто выбрито, взгляд ясен, а нрав чрезвычайно уживчив. У него был такой легкий характер, что однажды Пикеринг в сердцах спросил его: «А есть на свете хоть что-нибудь, чего вы всерьез не любите? Есть хоть кто-нибудь, кого вы ненавидите?» И Куотермейн не задумываясь ответил:
— Нет, что-то не припоминаю.
