Скавр вернулся в Рим на специальное собрание Сената, созванное городским претором Гаем Меммием для обсуждения немаловажного вопроса о Сардинии. Младший консул, Гай Флавий Фимбрия, был по обыкновению нездоров.
– Вы слышали слухи? – спросил Метел Нумидиец, пока они не спеша поднимались по ступеням Курии. Глашатай еще не возвестил сбор, но большинство сенаторов, прибывших раньше, проходили прямо внутрь, чтобы побеседовать в ожидании молитвы и жертвоприношения, с которых начиналось заседание.
– Какие слухи? – рассеянно переспросил Скавр. В эти дни его мысли были заняты лишь поставками зерна.
– Луций Кассий и Луций Марций объединились, чтобы предложить в Народном Собрании вновь избрать Гая Мария консулом – да еще заочно!
Скавр в удивлении остановился за несколько шагов до кресла, которое его личный слуга ставил на обычное место – в первый ряд между креслами Метелла Нумидийца и верховного жреца Метелла Долматийского:
– Они не посмеют!
– Еще как посмеют.
– Представляешь? Быть консулом третий срок – это беспрецедентно! Он превратится в диктатора! Вспомни: в тех редких случаях, когда Рим соглашался на диктатуру, срок диктаторских полномочий ограничивали шестью месяцами, дабы быть уверенным, что человек, занимающий пост, не уверовал в свою исключительность. А теперь мы столкнулись с этим мужланом, который по ходу дела придумывает собственные законы, – шипел от ярости Метелл.
Скавр тяжело опустился в кресло.
– Мы сами виноваты, – медленно проговорил он. – У нас нет смелости наших предков. Почему Тиберий Гракх, Марк Фульвий и Гай Гракх были уничтожены, а Гай Марий уцелел? Его следовало убрать много лет назад.
Метелл пожал плечами:
– Гракхи и Фульвий Флак были нобилями. У него иные манеры. Он – как комар. Глядишь – вот голубчик, объявился. Но только замахнешься, чтобы прихлопнуть – уже унесся.
– Его надо остановить! – воскликнул Скавр. – Нельзя избрать консула заочно, тем более на третий срок! Никто еще так не ломал римские традиции за всю историю Республики. Я начинаю верить, что он хочет быть императором Рима, а не просто Первым Человеком.
– Согласен, – сказал Метелл. – Но спрашивается, как нам от него избавиться? Он никогда не задерживается здесь долго.
– Луций Кассий и Луций Марций… – не переставал удивляться Скавр. – Не понимаю… Знатные граждане из старейших родов! Неужели нельзя воззвать их сознательности?
– Ну, насчет Луция Марция все мы знаем, – ответил Метелл. – Марий оплатил все его долги и теперь Марцию хватит даже на веселую жизнь. Но Луций Кассий… Он стал болезненно чувствителен к мнению людей о некомпетентных военачальниках, каким был его умерший отец. И слишком потрясен репутацией Мария. Думаю, он полагает: если народ увидит, что Кассий помогает Марию избавить Рим от германцев, репутация его семьи будет восстановлена.
– Гм! – Вот и все, что сказал в ответ Скавр.
Беседу пришлось прервать: сенаторы были в сборе, и Гай Меммий, выглядевший в эти дни очень утомленным начал:
– Отцы-сенаторы! – произнес он, держа в руке небольшой документ. – Я получил письмо от Гнея Помпея Страбона из Сардинии. Оно адресовано скорее мне, чем нашему уважаемому консулу Гаю Флавию, потому что именно в обязанности городского претора входит судопроизводство в Риме.
Он остановился, чтобы сурово взглянуть на сенаторов в последних рядах. Те его поняли и изобразили на лице полное внимание.
– Напоминаю тем из вас в последних рядах, кто едва утруждает себя почтить своим присутствием Сенат: Гней Помпей – квестор правителя Сардинии, каковым в этом году назначен Тит Анний Альбуций. Теперь, сенаторы, понимаете? – спросил он с сарказмом.
Раздалось обычное бормотание, которое Меммий должен был считать согласием.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда я зачитаю письмо Гнея Помпея. Все слушают?
Опять бормотание.
– Хорошо, – Меммий развернул бумагу и начал читать громко и отчетливо, чтобы впоследствии никто не мог придраться.
"Я пишу, Гай Меммий, с просьбою призвать к суду Тита Анния Альбуция, претора нашей провинции Сардиния, как только мы в конце года вернемся в Рим. Сенату известно: месяц назад Тит Анний заявил, что преуспел в подавлении бунта в провинции и просил награды за труды. Эта просьба была отклонена и справедливо. Хотя несколько бандитских шаек и было уничтожено, провинция отнюдь не очищена от бунтовщиков. Но причина, по которой я хотел бы привлечь к ответу правителя – это его недостойное римлянина поведение, после того, как он узнал, что его просьба отклонена. Он не только отнесся к членам Сената, как к кучке ирруматоров, но и возобновил – с большой роскошью – празднование своего ложного триумфа на улицах Каралеса! Я рассматриваю его действия как угрозу Риму и римскому народу, а триумф – как изменнику. Прошу полномочий на то, чтобы прекратить это своеволие. Пожалуйста, ответьте мне скорее."
Меммий сложил письмо. Сенат безмолвствовал.
– Я хотел бы услышать просвещенное мнение принцепса Марка Эмилия Скавра, – сказал Меммий, садясь.
Скавр поморщился, но вышел на середину:
– Как странно, – начал он. – Не далее как перед собранием я говорил о развале нашей веками освященной системы правления. В последние годы августейшее собрание, состоящее из величайших людей Рима, терпит умаление не только своей власти, но и собственного достоинства. Мы – лучшие люди Рима – больше не позволим указывать нам, по какой дороге Риму идти. Мы – лучшие люди Рима – становимся игрушкой в руках черни – темной, жадной, беспечной, бездельничающей и только веселящейся. Чернь втаптывает нас в грязь. Мы – лучшие люди Рима – унижены. Наша мудрость, наш опыт, накопленный целыми поколениями со времен основания Республики – ничто не ценится. Говорю вам, сенаторы: Народ не готов управлять Римом.
Он повернулся к открытым дверям и обратился к Комиции:
– Кто участвует в Народном собрании? Люди второго, третьего, даже четвертого плана: незначительные всадники, стремящиеся управлять Римом, своим наделом, лавочники и мелкие арендаторы, даже ремесленники. Люди, называющие себя адвокатами, но вынужденные искать себе клиентов среди простофиль да дурачков. Люди, называющие себя чьими-то доверенными людьми, но не умеющие разъяснить – чьими. У всех у них дела не идут, вот они и толкаются на Комиции. Политическое лицемерие изрыгают они – зловонную политическую болтовню. Болтают о том, кто из трибунов лучше, кто хуже, и страшно довольны, когда прерогативы сенаторов захватят всадники! Никчемные люди! Говорю вам, сенаторы: Народ не готов управлять Римом, если позволят себе игнорировать наши советы, наши указания, наши заслуги.
Все полагали, что это – одна из наиболее памятных речей Скавра. Его личный секретарь и несколько других писцов вели дословную запись. А Скавр старался говорить помедленней, чтобы быть уверенным, что слова его запишут верно.
– Настало время, – продолжал он, – нам, Сенату, поправить дело. Настало время показать Народу его место в нашей системе правления. Конечно же, источники разрушения сенаторской власти легко указать. Это августейшее собрание допустило в свои ряды слишком много выскочек, слишком много "новых людей". Что Сенат человеку, только-только вытершему с лица навоз перед тем, как отправиться в Рим попытать счастья в политике? Что Рим человеку, который, в лучшем случае, наполовину романец из приграничных земель самнитов и вышел в консулы выручив средства на распродаже юбок патрицианки?
И что Сенат косоглазому выродку с холмов северного Пиценума, наводненных кельтами?
Как и ожидалось, Скавр действительно нападал на Мария, но пока вскользь.
– Наши сыновья, сенаторы, – печально сказал Скавр, – робкие натуры, они вырастают в удушливой атмосфере унижения Сената перед Народом. Можем ли мы ожидать, что наши сыновья, запуганные чернью, смогут в будущем управлять Римом? Говорю вам: если мы еще не начали, то должны начать учить своих детей, как быть сильными в Сенате и безжалостными к Народу. Дайте им почувствовать превосходство Сената! Подготовьте их этим к борьбе за сохранение этого первородного превосходства!
Теперь он обращался к трибунам:
– Может мне кто-нибудь сказать, что член августейшего Сената заинтересован в подрыве могущества Сената? А ведь с этим мы сталкиваемся постоянно! Здесь сидят те, кто называет себя сенаторами – и одновременно народными трибунами. Можно ли служить сразу двум хозяевам? Говорю вам, заставьте их помнить, что они в первую очередь – сенаторы, и только потом – народные трибуны. Подлинная их обязанность по отношению к плебсу – учить плебс подчиняться. Делают они это? Конечно, нет! Следует признать: некоторые народные трибуны остаются верными законному порядку, и я высоко их ценю. Некоторые, как это обычно и бывало, не делают ничего ни для Сената, ни для Народа. Они слишком боятся, что если они сядут на край скамьи трибунов, то остальные встанут, и они, потеряв равновесие, грохнутся на землю, выставив себя на посмешище. Но есть и такие сенаторы, что умышленно намереваются подорвать Сенат. Почему? Что заставляет их разрушать собственный дом?
