– Тогда, скажешь, он по твоему приказу зарезал твоего старого слугу? Предварительно расспрашивая о том, с кем ты состоишь в переписке. М?
– Что?!
– Вот этим вот кинжалом. А труп бросил в лесу, чтобы его ночью волки обглодали. Таким мы его и нашли, не так ли? И едва опознали.
Кассия медленно повернулась к Никифору. Молча.
Тот попятился. И на лице его проступил ужас. Видимо, во взгляде Кассии было что-то такое, что ему совсем не понравилось.
– Мама, хватит, – жестко рявкнул Ярослав, отчего Кассия вздрогнула. – Этот мерзавец служит не тебе и не мне. И убивать его не стоит. Его жизнь не стоит и затертого асса[15], но его жизнь не принадлежит ему. Хотя, поверь, мне уже не раз хотелось отправить его хозяину голову этого мерзавца отдельно от тела. Засолив, к примеру. Он ведь не только шпионит, но и дрязги разводит в поселении. Всячески настраивая жителей друг против друга.
– Не жителей! Языческих жрецов!
– Среди которых моя супруга, мерзавец. Моя супруга. Ты жив и здоров только потому, что она не пострадала. А ведь ты пытался организовать покушение на нее. ТРИЖДЫ! И если бы я о том не узнавал вовремя, то она погибла бы. Причем один раз – с моим ребенком на руках.
– Она язычница! Она не верит в истинного бога!
– Она – мать моих детей!
– Она погань бесовская! И помет ее поганый! И его тоже следовало бы извести! А тебе, нобилиссим[16], нужно взять в жены достойн… – оборвался на полуслове Никифор. Потому что Кассия, подняв его кинжал, просто и бесхитростно вонзила его ему в голову. Снизу вверх. Он ведь как раз отвлекся на перебранку и не обратил внимания на ее движения.
– Мама! Ну зачем?
– Он убил моего слугу. Он покушался на мою невестку и моих внуков, – холодно произнесла она. – Он не мог после этого жить. Сохранив ему жизнь, мы показали бы, что слабы. Ты не жил при дворе, а я жила. Такое – не прощают. А все, что нужно, передадут те, кто прибыл с ним, – сказала она и взглянула на двух бледных священников. Тех самых, что не так давно пытались вместе с Кассией отговорить Ярослава от попыток заключить союз с пиктами. И те энергично закивали.
Глава 5
861 год, 24–28 августа, Гнездо
Снова шел дождь.
И Ярослав снова сидел в своей старой усадьбе. Поближе к печи. Потому что ему было мерзко, душно и зябко.
Укутавшись, он вышел на боевую площадку башни. Чуть-чуть проветриться. Оттуда хорошо было видно рыбачка, что уныло греб веслами под этим мелким, изматывающим дождиком. А мрачные серые тучи тихо плыли где-то далеко в небе, беспрестанно протекая на людей этой прохладной жижей.
Ярослав поежился и чихнул. Нехорошо так чихнул.
– Проклятье… – тихо прошептал он, понимая, что его горло першит, а он, судя по всему, температурит. То ли продуло, то ли еще чего.
Он безумно не любил болеть в этой эпохе. Ведь антибиотиков или каких-нибудь противовирусных препаратов здесь не было. Антисептиков особых тоже. Вообще ничего толком не имелось. Поэтому он постоянно опасался воспаления легких или еще каких-то мерзостей.
Еще и Пелагея свою шарманку заладила. Он как заболевал, что случалось редко, она начинала его склонять к каким-то ритуалам. Лечебным, безусловно. В этот раз она даже попыталась что-то провести, из-за чего едва не получила по шее. В общем – поругались. И самочувствию это совсем не помогло. Ему стало намного хуже. Видимо, из-за того, что перенервничал.
Жар усиливался.
Хотелось раскрыться, но как только он скидывал лишнюю одежду, его начинал колотить озноб. Таким он и лежал – мокрым от пота и разгоряченным от температуры. Мерзко и отвратительно. Еще и в голове каша. Слабость. Хрипы.
Он уснул с огромным трудом. Под утро. Скорее, отключился от усталости, чем уснул.
Напоследок отгоняя не только языческих жрецов, но и не менее диких служителей христианства. Кассия шепотом говорила об отравлении, но Ярослав лишь отмахивался.
– Мама, у людей в этой эпохе нет ядов, которые могут спровоцировать простуду, – вяло бормотал он. – Да и через тысячу лет не появятся. Максимум – штамм какого-нибудь опасного вируса в высокой концентрации. Но откуда ему здесь взяться? Люди пока не умеют его получать… И еще очень долго не научатся…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Продолжал болтать он под выпученным от удивления взглядом мамы… и какого-то грека рядом. Потом она говорила про сглаз и порчу, но парень опять отмахивался. И так далее. Пока наконец не отключился, окончательно обессилев.
Казалось бы, уснул… но на самом деле провалился в беспамятство. Жар усилился. Начался бред и какие-то метания. И продлилось это дня два с гаком. Все это время ему грезились странные обрывки воспоминаний. Из его жизни. Да. Но настолько лихо выкрученные и странно слепленные, что ужас. Он пытался успокоить их. Вогнать в спокойное русло. Но получалось плохо. Они раз за разом вырывались из-под контроля. А главная беда – это то, что все постоянно крутилось. Такого чудовищного «вертолета» он не ловил никогда. Самые страшные пьянки таким ужасом не заканчивались.
Но вот наступило утро 28 августа 861 года, и Ярослав открыл глаза.
В комнате было душно. Ужасно душно. Буквально нечем дышать.
Вдали горела лампадка среди огарков свечей. Там же тлел фитилек вполне обычной уже для поселения глиняной фитильной лампы, работающей на древесном спирту. Видимо, ей пользовались. И это, кстати, неплохо объясняло духоту.
Он медленно откинул одеяло, придавленное сверху теплыми шкурами. Теплыми, но пованивающими слегка. Как, впрочем, и обычно. Вопросами выделки и дубления он почти не занимался, да и не знал ничего толком, кроме того, что в наростах на дубовых листьях есть дубильные вещества, как и в его коре. Но что со всем этим делать дальше – он был без понятия… это был не тот раздел химии, который его интересовал…
Ощущения во всем теле были странные.
Легкость и слабость. Легкий холодок на сплошь вспотевшем теле. Но в голове была ясность и хрипов не ощущалось. Ярослав специально вздохнул несколько раз поглубже, проверяя это. Воздух совершенно удушливый. То да. Но в помещении, где непрерывно жгли свечки да лампадки, иного быть и не могло. Особенно если оно маленькое и не проветривается.
Ноги держали не очень хорошо. Но он встал и попытался пройтись.
В уголке комнаты стояла церковная тумба. Однако вместо ожидаемой псалтыри там оказались исписанные листы бумаги и чернильница с перьями. Наш герой поворошил эти записи и обомлел.
– Они что, мой бред записывали? – тихо прошептал он, разглядывая эти бумаги. Тут даже фрагменты из «Колхозного панка» «Сектора Газа» имелся… и целый припев из «Ночи перед Рождеством» от того же исполнителя. Да и вообще много всего другого, преимущественно на русском языке XXI века, довольно сильно отличавшегося от древнерусского IX века. Не столько грамматически и семантически, сколько по звучанию. Ведь падение редуцированных гласных еще не произошло, как и прочих процессов трансформации, характерных для более поздних эпох. Поэтому для неподготовленного человека вполне обычные слова, существовавшие и в XXI веке примерно в том же виде, были бы малоузнаваемы. Та же насквозь посконно-исконная «русь» звучала в те времена как «руосе». Примерно. Потому что последняя гласная была сверхкраткая и произносилась в виде призвука. То есть потребовалось бы весьма немало усилий, чтобы это слово опознать. Да и то – больше налегая на контекст, который сплошь состоял из таких вот неожиданностей. Но, с горем пополам, при определенном желании разобрать можно было бы. И это – нам. Для автохтонных носителей древнерусского языка в IX веке подобная речь Ярослава была совершенной тарабарщиной. Тем более для тех, для кого восточный извод общеславянского языка не был родным…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он бредил преимущественно на русском, но не значит, что только на нем. Судя по записям, он активно озвучивал фразы на самых разных языках. Даже что-то на японском мелькнуло. Не все из этих языков Ярослав знал. Ну так и что? Кое-какие фразы он мог знать и так. Поэтому в целом его речевой поток был удивительным бредом для местных. Точнее, даже не бредом, а речью на незнакомом языке. Совсем незнакомом, хотя какие-то отдельные фрагменты и слова должны были быть им понятны или как-то созвучны с чем-то знакомым.
