Тимур тяжело вздохнул. Надо — значит, надо. Хорошо, что под халатом и рубашкой, согретый теплотой тела, притаился до поры старый, верно послуживший еще его отцу, наган. Если все же придется держать последний бой, этот надежный друг не подведет. А если в эту минуту поблизости будет Насырхан, уж тут-то Тимур промаху не даст. Первую пулю получит старый шакал. Промаха не будет.
6. Горит Зоркент
Полутьма позднего вечера отступала перед натиском ночной темноты. Холодный ветер то налетал шумными яростными порывами, то, стихая, тревожно шелестел в листве деревьев. На обочине дороги, пролегающей среди пустынных полей, стояли двое дехкан. Одетые в серые от пота и пыли матерчатые рубахи и подвернутые до колен штаны, они, казалось, не замечали ни холода, ни яростных наскоков ветра. Один из дехкан стоял, устало опершись на кетмень, другой, вскинув его на плечо, вытянулся, как струна. Оба с тревогой вглядывались в полутьму и настороженно прислушивались.
Километрах в двух от них горел кишлак. Оттуда, из пылающего кишлака, доносились крики мужчин, вопли женщин и глухие одиночные выстрелы.
— Жгут Зоркент, — негромко проговорил молодой дехканин с кетменем на плече. — Снова началось. Скоро и до нас черед дойдет.
— Аллах милостив, — расстроенно пробормотал другой. — Может, и не допустят…
— Не допустят… — недовольно повторил молодой. — Да эти негодяи везде кричат, что они выполняют святую волю аллаха. Слыхал, что они в Кассан-Сае наделали? Настоящий разбой. А по-ихнему это воля аллаха!
— Не горячись, Турсун. Ведь вас, комсомольцев, в кишлаке всего пять человек, — попытался успокоить его пожилой дехканин. — Что вы можете сделать, если попустительством аллаха сейчас творятся черные дела. Мы ведь самые маленькие, самые слабые люди на земле.
— А в отрядах Насырхана великаны, что ли? — горячился Турсун. — Такие же, как ты и я. Только, может, поглупее. Эх, если бы был у нас в кишлаке хоть один коммунист… Постарше, чтоб его старики уважали. Мы бы тогда поприжали наших толстозадых. Слышал, что наш мулла вчера потребовал?
— Слыхал. Наш кишлак должен поставить Насырхану-Тюре пятьдесят джигитов.
— Если откажемся, не пришлем — сожгут кишлак, — напомнил Турсун и насмешливо добавил: — И это совершится по святой воле аллаха. Но придет день, когда нашего муллу расстреляют — по воле Советской власти.
В этот момент со стороны горящего Зоркента послышалась оживленная стрельба. Или к защитникам кишлака пришла помощь, или грабители, отходя, стремились оторваться от преследования.
— Вот перебьет их Красная Армия, — оживился Турсун, — и это будет сделано действительно по воле аллаха.
— Зульфия все еще не вернулась? — переменил тему пожилой дехканин.
— Нет. У дяди гостит, — мрачно ответил Турсун.
— Зря она задержалась, — неодобрительно проговорил пожилой. — Племянница председателя Совета…
— Все сердце изболелось за нее, — тоскливо проговорил Турсун. — Единственная в нашем кишлаке комсомолка. Вдруг попадется этим собакам… — и неожиданно решил: — Пойду в Зоркент.
— Ты с ума сошел! — схватил его за руку пожилой. — В Зоркенте сейчас такое творится… И сам погибнешь и ее не спасешь.
— Пойду! — повторил Турсун.
Звуки отдаленного расстоянием конского топота оборвали его слова. Несколько секунд оба тревожно прислушивались. Всадники, видимо, сильно спешили в Зоркент, топот приближался с каждым мгновением. Переглянувшись, Турсун и его спутник кинулись в глубину поля. Пробежав с полсотни шагов, они легли в борозду и совершенно слились с землей. В тот же момент по дороге галопом пронеслись четверо всадников.
* * *
На окраине горящего, разграбленного басмачами Зоркента было шумно и людно. У самого выезда из кишлака, на холмике возле дороги, стояли двое верховых — главарь восстания Насырхан-Тюря и его правая рука курбаши Мадумар. Позади холмика, выстроенные по трое в ряд, стояли человек двадцать всадников — личная охрана Насырхана-Тюри.
За эти несколько дней внешний вид главаря газавата изменился. Сейчас Насырхан был одет в дорогой халат из парчи, расшитый бухарскими мастерами. Старинная сабля в богатых ножнах и маузер висели на широком поясе, украшенном ценными камнями. Всем своим видом Насырхан-Тюря старался подчеркнуть, что именно он командует газаватом и, как «главком газавата», пропускает мимо себя колонну своих войск. Перед холмиком четверо спешенных басмачей держали ярко пылающие факелы.
А мимо Насырхана нестройной вереницей, то группируясь по десять-пятнадцать человек, то растягиваясь редкой цепочкой, проезжали всадники. Действительно, после налета на Кассан-Сай шайка значительно выросла. В ней сейчас было не менее четырехсот всадников, правда, очень пестро вооруженных. Основным родом оружия были русские трехлинейки и японские винтовки, но попадались и охотничьи ружья и даже самодельные пики — длинные деревянные палки с набитыми на них острыми железными наконечниками. Редкий из всадников не вез узел с награбленным добром. В середине колонны двигалось десятка два арб с товарами, взятыми из разграбленных магазинов Зоркента. На одной из арб Насырхан-Тюря увидел фигуру связанной девушки без паранджи.
— Это что за негодница? — негромко спросил он Мадумара. — Откуда взялась?
— Председателя Совета дома не оказалось, — негромко ответил тот. — Нашли только жену и девчонку — то ли дочку, то ли племянницу. Старуху зарубили, а девчонку взяли с собой.
— Кто взял?
— Атантай.
— Красива?
— Как персик.
— Атантай взял, ему и владеть. Только пусть далеко с собой не возит. В лагере эта мерзость не нужна, — приказал Насырхан-Тюря.
— Повинуюсь. Вернемся в горы — и Атантай отошлет ее к знакомому в дальний кишлак.
— Веди, мой Мадумар, джигитов в урочище Токей. Пойдем на соединение с Истамбеком.
Мадумар приподнялся в стременах, готовясь подать команду, но в этот момент из темноты поля выскочил всадник и на галопе подлетел к холмику.
— Доблестный Ляшкар-баши, — обратился он к Насырхану-Тюре, — задержаны четыре неизвестных джигита. Мчались нам навстречу. Говорят, что ищут вас.
— Где они? — нетерпеливо спросил Насырхан-Тюря.
— Ведут.
В освещенное факелами пространство вступила группа всадников. В центре группы, окруженные дозорными басмачами, ехали Тимур, Гунбин, Эффенди и один из мюридов Миян Кудрат Хозрета. Очутившись перед Насырханом-Тюря, все, не слезая с седел, низко поклонились.
— Кто такие? — отрывисто спросил Насырхан-Тюря.
— Твои верные слуги, доблестный защитник ислама, — льстиво ответил, склоняясь во вторичном поклоне, мюрид Мияна. — Мне, недостойному, приказано привести этих людей в твой стан.
— Кем приказано?
— От благородного Миян Кудрат Хозрета, да продлятся дни его, — не отвечая прямо на вопрос Насырхана, мюрид протянул главарю газавата письмо.
Один из басмачей приблизил свой факел к Насырхану. Недовольно хмурясь, Насырхан внимательно прочитал письмо.
— Кто из вас Сабир Мухаммед? — спросил он, закончив чтение письма и спрятав его за пазуху.
— Я, — ответил Тимур, выступив вперед.
— Будешь в моей личной охране, — кивнул на стоящих позади него всадников Насырхан. — Побудь пока и ты с ними, — приказал он мюриду. — Завтра я напишу письмо, и ты отвезешь его святому отцу. А вас, достойные господа, — обратился Насырхан к Гунбину и Эффенди, — я прошу быть моими дорогими гостями. — Затем, повернувшись к Мадумару, громко скомандовал: — Веди мои войска на Токей, доблестный Мадумар!
7. Переход
Узкое ущелье круто поднималось к перевалу. Уступы серых каменных громад, уходивших высоко вверх, к самым тучам, только кое-где были покрыты чахлым, исхлестанным ветром кустарником.
По усыпанному мелким щебнем и валунами ущелью, растянувшись длинной цепочкой двигался к перевалу отряд Насырхана. Лошади и люди, измученные долгой дорогой и крутым подъемом, еле передвигали ноги. Арб с награбленным добром уже не было — их пришлось бросить у подножия гор, перегрузив товары на вьючных лошадей. Джигиты хмурились и злились. Там, где ширина проезжей части ущелья позволяла двигаться по нескольку человек в ряд, то и дело возникали короткие, похожие на перебранку, разговоры.
— Забрались, — сердито ворчал один из джигитов, налегая плечом на повод и этим помогая взбираться на кручу еле двигавшейся лошади. — Скоро на небо залезем.
— Дорога храбрецов, вставших за веру, ведет прямо в небесные чертоги, — явно подражая голосу проповедующего муллы, язвительно улыбаясь, ответил ему второй джигит в порванном халате. Из множества дыр халата торчали серые куски ваты.
— И сами голодные, и кони второй день даже снопа клевера не видели, — вздохнул третий.
