Тогда Броди зашел с другой стороны:
— Вы не узнали того, кто звонил вам, когда вы уже увидели покойника?
— Нет. Голос был далекий и невнятный.
— Но так или иначе звонивший знал, что в хлебной корзине лежит труп?
— Нет, все было не совсем так. Тот, кто звонил, и словом не обмолвился насчет Вэла. Он говорил о преподобном Шорте. Он видел, как выпал из окна преподобный, и решил, что он помер. Потому-то он и позвонил.
— Откуда он мог знать, что тот помер, если он не подходил к корзине?
— Не знаю, сэр. Он, похоже, просто решил, что раз человек упал с третьего этажа, так и помер. Особенно если лежит и не шевелится.
— Но, согласно показаниям потерпевшего, преподобный Шорт встал и поднялся в квартиру сам.
— Не знаю. Я рассказываю, как все было. Кто-то позвонил, сказал насчет покойника, а когда я сказала, что это Вэл, то человек тут же повесил трубку. Видать, удивился.
— Это не Джонни?
— Нет, сэр. Тут уж я могу сказать точно. Его голос я бы обязательно узнала.
— Он ваш крестный сын или пасынок?
— Ни то, ни другое. Но мы относились к нему, как к сыну. Когда он вышел из тюрьмы…
— Из какой?
— Из тюрьмы штата Джорджия. Он там отсидел…
— За что?
— Убил человека, который избивал его мать… Своего отчима. Они жили в гражданском браке. Его мать была беспутной особой, но Джонни вырос хорошим мальчиком. Ему дали год каторжных работ.
— Когда это случилось?
— Он вышел на свободу двадцать шесть лет назад. Пока он сидел, его мамаша уехала с другим мужчиной, а мы с Джо как раз собирались на север. Мы и захватили его с собой. Тогда ему было двадцать лет.
— Значит, сейчас ему сорок шесть.
— Ну да, а Джо нашел ему работу на железной дороге.
— Официантом?
— Нет, на кухне. Джонни не мог обслуживать клиентов из-за шрама.
— Из-за какого шрама?
— Из-за того, который он получил в драке, когда еще сидел. Он подрался с другим заключенным. Они играли в карты, и тот сказал, что Джонни обманом выиграл у него никель. А Джонни всегда был честный, как не знаю кто. Вот они и взялись за кирки…
— Когда он открыл здесь свой игорный клуб?
— Клуб «Тихуана»? Лет десять назад. Большой Джо дал ему денег. Но до этого у него было другое, маленькое игорное заведение.
— Он женился на Дульси, когда открыл клуб «Тихуана»?
— Нет-нет, он женился на ней всего полтора года назад. Это было второго января прошлого года. А до этого он был женат на Аламене.
— Он официально женат на Дульси или просто с ней жил? — Броди понимающе посмотрел на Мейми.
Она выпрямилась на стуле:
— Все совершенно законно. Мы с Большим Джо были свидетелями. Они поженились в Сити-Холле[1].
— В Гарлеме тоже женятся, — мягко напомнил хмыкнувшему было сержанту Могильщик. Сержант почувствовал себя на тонком льду и сменил тему:
— Джонни обычно носил при себе много денег?
— Не знаю.
— А сколько у него в банке? Сколько вложено в недвижимость?
— Не знаю, сэр. Большой Джо, может, знал, но мне не говорил.
Сержанту пришлось оставить эту тему.
— Не могли бы вы тогда мне сказать, что за важный вопрос вы обсуждали с Дульси… с миссис Перри, до того важный, что вы для этого заперлись в ванной?
Мейми растерянно посмотрела на Могильщика. Тот сказал:
— Мы ничего не имеем против Джонни, тетя Мейми. Нас не интересует ни его клуб, ни его доходы, ни что-то другое в этом роде, это все заботы федерального правительства. Мы просто пытаемся понять, кто убил Вала.
— Господи, для меня это тайна тайн. У Вэла не было ни одного врага во всем мире.
Сержант оставил это без комментариев и спросил:
— Так вы с Дульси говорили не о Вэле?
— Нет, сэр. Я просто спросила у нее о размолвке, что произошла между Джонни и Чарли Чинком в клубе Дики Уэллса в субботу вечером.
— Из-за чего? Из-за денег? Из-за игорных долгов?
— Нет, сэр, Джонни страшно ревнует Дульси. Рано или поздно из-за нее он кого-нибудь убьет. А Чинк считает, что для женщин он — дар небес. Он постоянно вертится вокруг Дульси. Люди говорят, что просто так, но…
— Какие люди?
— Вэл, Аламена, да и сама Дульси. Но поди разбери, что на уме у мужчины, когда он вертится вокруг женщины. А Джонни такой горячий, такой необузданный, что я боюсь, не ровен час, будет кровопролитие.
— Какую роль во всем этом играл Вэл?
— Вэл всегда был миротворцем. И поддерживал Джонни. Большую часть времени он тратил, чтобы уберечь его от неприятностей. Но и он ничего не имел против Чинка.
— Значит, враги Джонни — это враги Вэла?
— Нет, сэр, я бы так не сказала. Вэл не из тех, у кого есть враги. Он и с Чинком всегда прекрасно ладил.
— Что за женщины у Вэла?
— Никакой постоянной женщины у него нет. По крайней мере я о такой не слыхала. Хотя бывали у него увлечения. Последней вроде была Куколка. Он говорил, что никому не даст себя захомутать.
— Скажите мне вот что, миссис Пустей. Вам не показалось ничего странного в позе убитого?
— Ну, я не знаю. — Она наморщила лоб. — Вроде нет. Близко я не подходила. Видела из окна. Но ничего такого…
Сержант пристально на нее посмотрел.
— А вам не показалось странным, что он лежал с ножом в сердце?
— Это вы в том смысле, что, мол, странно, что его зарезали? Ну да, это, конечно, странно. Кому могло взбрести в голову убить Вэла?!
— Если бы на его месте оказался Джонни, вас бы это не так удивило?
— Нет, сэр.
— И еще. Вам не показалось странным, что он лежит в той самой хлебной корзине, куда незадолго до этого упал из вашего окна преподобный Шорт?
Впервые за это время в ее глазах показался страх.
— Да, сэр, — прошептала она, схватившись рукой за стол. — Очень даже странно. Одному Господу известно, как он там оказался.
— И еще убийце.
— Да. Но имейте в виду одно, мистер Броди. Джонни, может, не пылал любовью к своему шурину, но терпел его из-за Дульси. И он бы не позволил никому его обидеть — и сам бы никогда на него не поднял руки.
Броди вынул из ящика орудие убийства и положил на стол.
— Вы когда-нибудь видели этот нож?
Она посмотрела на нож скорее с любопытством, чем со страхом.
— Нет, сэр.
Сержант оставил и эту тему.
— А когда у вас похороны?
— Сегодня в два часа.
— Ладно, можете идти. Вы нам очень помогли. Она медленно встала и протянула руку сержанту с чисто южной учтивостью.
Сержант к этому не привык. Он представлял собой закон. Люди по ту сторону стола обычно находились и по ту сторону закона. Он так смутился, что вскочил, повалил стул и начал трясти ее руку, покраснев, как свежесваренный рак.
— Надеюсь, ваши похороны пройдут как надо, миссис Пуллен… Я хотел сказать, похороны вашего мужа.
— Спасибо, сэр. Нам остается лишь опустить его гроб в могилу и надеяться на лучшее.
Гробовщик и Могильщик почтительно проводили ее до выхода, распахнув перед ней дверь. Шлейф длинного платья Мейми волочился по полу, подметая пыль.
Сержант Броди не вздохнул. Он гордился, что никогда не вздыхает. Но он поглядел на часы с таким видом, словно ему очень хотелось бы вздохнуть.
— Двадцать минут одиннадцатого. Думаете, к ленчу управимся?
— Давайте поскорее, — буркнул Гробовщик. — Я не спал ночь и помираю с голоду.
— Тогда тащите проповедника.
Увидев отполированное сиденье табуретки в кругу ослепляющего света, преподобный Шорт остановился на пороге и вздрогнул, как овца, в которую вонзили нож.
— Нет, — прохрипел он, пятясь в коридор. — Я туда не пойду.
Двое полицейских в форме, доставивших его из камеры для задержанных, схватили преподобного под руки и силком ввели в комнату.
Он сопротивлялся, делая такие движения, словно танцевал балетную партию. На его висках вздулись вены. Глаза за золотыми очками выпучились, как у жука под микроскопом, кадык прыгал, как поплавок на волнах.
— Нет-нет, здесь витают призраки христиан-мучеников! — вопил он.
— Давай, дружище, входи и кончай представление, — буркнул один из конвоиров, грубо толкая его. — Здесь христианами и не пахло.
— Да-да! — хрипел Шорт, — я слышу их стенания. Это застенок инквизиции. Я чую запах крови невинно убиенных мучеников.
— Это потому, что у тебя шла носом кровь, — сострил второй полицейский.
Его подняли под мышки в воздух, отчего его ноги задергались словно у марионетки, и, пронеся по комнате, усадили на стул.
Трое инквизиторов стояли не шелохнувшись и глядели на него. Стул, на котором сидела миссис Пуллен, снова превратился в подставку для ноги Могильщика. Гробовщик удалился в свой темный угол.
— Цезари! — хрипел преподобный.
Полицейские стояли справа и слева от него, положив руку на плечо.
— Кардиналы! — вопил тот. — Господь — мой пастырь! Я страшусь…
