– Студенты, – ответили они в один голос.
– На сборах, – добавил Ким.
– А-а, – протянул Рябой.
– И мы не косили, – продолжил Ким, – танцевали и всё.
– Танцы кончились мы и ушли, – подхватил Степан. – Зачем нам лишние хлопоты, мы – люди мирные.
– Кабы так, сейчас бы вас здесь не было, – раздался чей-то хриплый голос.
На это ни у Кима, ни у Степана не нашлось, что ответить. Возникла затяжная гнетущая пауза.
Рябой вытащил сигареты. Они, чуть помедлив – свои. Закурили.
– Слышь, – начал снова Рябой, – а главный ваш каков, пришёл нас успокаивать. Один. Он, что, всегда такой?
– Какой?
Рябой поёжился.
– Психический.
– Но вы же все целы, – осторожно заметил Степан. – Потерь нет.
– А что ему оставалось делать? – подал голос Ким. – Такой форс-мажор! Ведь вы сами себя уже не узнавали.
– А нечего по чужой территории шастать, чужих девок лапать, – возбудился один из сидящих напротив – долговязый.
– Хорошо, хорошо, спокойно, – поднял руки Степан. И обратился к Рябому: – Зачем звал?
– Да забыть всё надо, – ответил тот. – Что кудахтать-то – дело сладилось. Картоху, вот, печём. Садись есть с нами.
Усердно дуя на испёкшуюся картофелину, Степан перекатывал её в руках и искоса разглядывал своих бывших противников. Все как один – крепкие жизнерадостные ребята. Студенты по возрасту, деревенские видом. Достойные уважения. Внезапно он затаил дыхание. Квазимодо. Отдушина родной кулачной ярости. Кулак был разбит, на долгое время выйдя из строя. Лицо Квазимодо, напротив, скалясь весельем, было живее живых. Жду нового боя, казалось, говорило и бросало вызов оно. Стушевавшись, Степан отвёл глаза и опустил голову. Причуда природы. Уродство неуязвимо. Пожизненно. В отместку увядающей самой собой красоте.
Постепенно деревенские перестали замечать гостей, оживление охватило их – больная тема не давала покоя.
– Слышь, Рябой, – обратился к вожаку долговязый, – надо было офицерика всё-таки проучить. Зря отпустили.
– По башке сразу надо было бить, – поддержал его хриплый.
– Зря пугали, – раздались ещё голоса. – Навалились бы всем скопом и раздавили.
– Зачем скопом? – вскричал доловязый. – Я ему уже второй раз готовился ка-а-к…
Долговязый не успел закончить фразу. Оглушительно стрельнуло полено. Яркое пламя костра взметнулось до небес. Все обмерли. Живая противопехотная мина предстала вдруг перед глазами. Фигура капитана. Память, сеющая страх, паралич и немоту…
Рябой предложил им дружбу. По всему облику и поведению желая её больше, чем они. Это был тот самый редкий случай, когда ему, вожаку местной молодёжи, было не до войны. И они, Степан и Ким, единогласно без колебаний приняли предложение, прекрасно сознавая, кому обязаны им. Капитан Запарка стоял за их спинами. Управой на всех Рябых.
На радостях от заключенного мира Ким потерял голову. Сумасшедший кавалер взыграл в нём, готовый сорваться и мчаться без оглядки вслед за украденным счастьем.
– Мы обманем Гайдука, Стёпка, – убеждённо говорил он, укладываясь поздним вечером в койку. – Отбудем поверку в субботу, смоемся и прогуляем всю ночь в деревне – до самых петухов.
Бессильный разубедить друга, Степан вынужден был поддержать его, молча, с тяжким вздохом записываясь в телохранителя.
Питая сладкие мечты, Ким уснул. Прошла ночь. Утром ему лучше было бы не просыпаться.
Очередь перед умывальником, увидев его, расступилась. Удивлённый, он посмотрелся в зеркало на стене. И едва не лишился чувств. Такого себя он ещё не видел.
Назад он вернулся с понурой головой, едва волоча ноги. Койка встретила его разбитыми в пух и прах мечтами.
– Ты себя видел? – спросил его Налимыч.
– Видел, – мрачно ответил он. Вся правая половина его лица припухла, расцветя синевато-красной желтизной. Глаз почти заплыл. Проявлялась тайнопись субботнего вечера.
– Махнёмся лицами? – предложил Степан, улыбаясь. – Сделаю тебе одолжение на субботу.
– А может пройдёт? – с надеждой взглянул на него Ким. Осторожно дотронулся до глаза.
– Не надейся, – сказал Налимыч. – Это случай особый. Жди свадьбы, не раньше.
Все засмеялись. Позволил улыбнуться себе даже Коля Раков, последние дни непохожий на себя самого. Большой Литр травил изнутри, блуждая в поисках выхода. Глядя на меченого Кима, Коля мечтал разрешиться своим тяжким бременем.
– А кому какое дело в деревне до его лица? – высказался Налимыч по пути бригады к вольеру. И продолжил: – Они, может, сами все такие с рождения.
– Ты давно в деревне не был, Налимыч, – возразил Ким. – И там любовь живёт. За неё, видишь, как приходится расплачиваться. – Он замолк. Потрогал пальцами лицо. – Ёлки-палки, хотя бы на пару минут дольше мы с ней знакомы были. Адрес, имя знать – тогда бы залез ночью прямо в окно.
– А если она чья-то подруга? – спросил Степан.
– Отдохнула бы. Что я зря за неё схлопотал?
– Смотри, ещё схлопочешь.
– Хуже уже не будет.
– Опять пить придётся, – вздохнул Степан.
– Да ладно тебе. Много не будем. Так, по чуть-чуть, для бодрости.
При этих словах Коля Раков вдруг побледнел и, шумно дыша, зашатался. Все уставились на него. А Коля, наконец-то, дождался своего момента. Подпрыгнул, зажал рот рукой и устремился к бетонному приюту свиней, метя путь по дороге.
– Повезло хрюшкам, – бросил ему вслед Ким. – Сегодня Коля угощает.
Все заулыбались. Кроме самого насмешника. Ему было не до веселья – половина лица его пухла и расцветала ярким буйным цветом на глазах.
Глава пятая
Стоя посреди зарослей лопуха на маленьком пустыре позади офицерского кафе, лейтенант Фатуйма справлял нужду. Лето. Пора выхода из табу и полного слияния с природой.
Уйти по-хорошему не удалось. Почуяв неладное, он наклонился, пригляделся и увидел преображённый правый сапог – яркий, цвета зрелой лимонной кожуры. Злость закипела в нём. Что за напасть? Не успел избавиться от своей нужды, как угодил в чужую. Какая же морока теперь с этим сапогом, с собой – обгаженным. А ведь он при исполнении – на службе.
– Р-р-р, – донеслось вдруг сзади.
Он обернулся. Буквально перед ним, рыча, стоял чёрный с рыжими подпалинами бродячий пёс. Налиты кровью глаза, обнажены клыки, из пасти свисает густая жёлтая слюна. Бешеный. Только его и не хватало. Забыв про испачканный сапог, Фатуйма сорвался с места и резвым иноходцем устремился прочь. Пёс – за ним.
Отчаянными зигзагами Фатуйма одолел пустошь и добежал до асфальта. Кровь стучала в висках, дышать было нечем, сердце норовило выскочить из груди. Замедляя движение, он перешёл с бега на шаг. Остановился. Позволил себе оглянуться. Пёс исчез. Растаял, словно призрак. Естественно, а по другому и быть не могло – здесь дикая территория кончалась.
Ох, попадись ему эта псина в руки! Рассчитался бы за пережитой страх сполна. Руками студентов. Вот этого например.
– Куда следуем, товарищ курсант? – обратился он к проходящему мимо Киму.
Идя беспечной походкой, словно по Невскому, тот отвернулся в сторону.
– Стоять! – бросился наперерез Фатуйма.
Внимая команде, Ким встрепенулся и остановился. Чуть помедлив, со вздохом развернул лицо и глянул на подскочившего командира заплывшим глазом. Получай.
Фатуйма лишился дара речи.
Ким зажмурил здоровый глаз, притворяясь сражённым насмерть.
– Вам плохо? – еле совладал с собой Фатуйма.
– До казармы как-нибудь дотяну, – открыл глаз Ким.
– Это вас укусил кто-то?
– Да. Шмель ночью.
– Осторожней надо. Холод приложить. Потом обязательно в санчасть.
– Хорошо. Я пойду?
– Да-да, конечно.
Гнев Фатуймы рассеялся. Ну и сюрпризы порой преподносит жизнь. Он посмотрел на сапог, повертел носком. Вздохнул. Как же хорошо, что из двух зол его выбрало меньшее. По крайней мере эта гадость внизу не кусалась.
Близилась вечерняя поверка. Ещё один день остался позади. Казарма гудела, как потревоженный улей. Степан, Ким и Горыныч коротали время, лёжа на койках.
– Остался я без женской ласки, – произнёс Ким, рассматривая своё отражение в маленьком осколке зеркала. – С такой рожей только собак пугать. Прощай деревня навсегда.
– Сдаёшься? – спросил Степан.
– А что делать, если самого себя убить хочется. Пусть девчонки спят спокойно. Страхолюга Ким им не приснится.
– Пацаны, – обратился к друзьям Горыныч, – вы оба такие опытные, как я погляжу. Подскажите как подцепить девчонку – самым безотказным способом.
Ким удивлённо взглянул на него.
– А тебя разве Боронок ещё не обучил?
– Он обучит, – фыркнул Горыныч. – У него одни замужние на уме. Таскается по ним и день, и ночь. Одна ему даже свитер связала. Видели зимой на экзамене – с узорами?
Спохватившись, он испуганно вытаращил глаза:
