Ночь. Захват фермы. Дикий шабош внутри. Командование, проверив посты, прислушивалось. Это было почти что законное сумасшедшее торжество. Со своим началом и концом. Как и во времена грешной молодости самих командиров.
Утро. Холодная роса на траве. Бредущие по прямой друг за другом лунатики. Крестящийся Рыбкин. Босой анархист Фатуйма.
Студентам было велено отсыпаться до обеда. С Фатуймой дело оказалось сложнее. Стоя перед начальником части, беспрестанно улыбаясь и вращая глазами, он пытался объясниться. Но тщётно. Слова были чужие – из чрева какой-то потусторонней пустой бочки – и все, как одно, почему-то начинались на «у». Грозный тучный полковник, отчаявшись разобрать что-либо, покрутил висящую на нитке пуговицу кителя грешника, оторвал её, бросил на землю и с горечью отца, потерявшего сына, произнёс:
– Не пей больше вина, Фатуйма.
Фатуйма хотел было что-то ответить, но слова вдруг кончились. Подхваченный под руки, с приросшим к нёбу языком, он опустил голову и покорно поплёлся вдаль – под замок, туда, где кончалась свобода и начинался трудный путь обратного превращения в ряженые.
После обеда, отоспавшись, весь курс высыпал на плац. Последнее торжественное построение. Гайдук, окружённый однополчанами, смотрел на студентов. Облик его был миролюбив. Хотя помятые и опухшие, местами еле держащиеся на ногах, но перед ним стояли уже плоть от плоти его – взращенные собственными потом и кровью офицеры.
– Ну, что, соколики? – почти ласково произнёс он. – Закончен наш совместный путь. Позади последняя вершина. Мы сделали из вас всё, что могли. Не обессудьте, это случилось. И сейчас я хочу поздравить с этим знаменательным событием каждого лично, от всей души.
Следуя своему желанию, опьянённый чувствами, Гайдук двинулся в обход. Клеймить отцовской милостью родное многоликое детище. Жать руки.
Радостная суета царила вокруг. Праздник созревших на корню плодов. Конвейер живых эмоций.
Боронок стоял в первом ряду, занимая место крайнего. С бесстрастным лицом он ждал приближения своей очереди. Добравшись до него, полковник остановился, нахмурился, но в ту же секунду тряхнул головой и с выражением радеющего благодетеля на лице протянул руку. Кто старое помянет…
Минута жаркого излияния, другая…
Парадный выход полковника прервался. Капкан учуял живую плоть, охотник – жертву, отличник месячного боронования – свой долгожданный звёздный час. Контакт замкнулся.
Полковник дёрнулся. Туда-сюда. Свобода откликнулась пилением воздуха. Конечно, будь на боку шашка, Гайдук немедля пустил бы её в ход. Но шашки не было. И тогда, желая освободиться, полковник взмахнул безоружной рукой. Хрясь!
Контакт остался на месте, невредим.
Сопровождающие офицеры переглянулись.
Боронок надел маску скорбного сочувствия.
Полковник понял: попался, как кур в ощип, пощады не будет, это поединок. Приходя в себя, он снял фуражку и принял вызов.
– Скучать буду по тебе! – заявил он, потрясая захваченной рукой. – Мы ведь с тобой, что ни говори, друзья. Где, когда ещё доведётся свидеться.
Прислушиваясь, Боронок склонил голову.
– И расстаться не в силах, – продолжал Гайдук. – Верите, – повернулся он к офицерам, – со слезами на глазах прощаюсь. Один ведь он у меня такой, честное слово!
Боронок кивнул, улыбаясь.
Гайдук кивнул в ответ и, откинув голову назад, закричал:
– Ох, соколик, прости старика!
Удар лбом пришёлся Боронку в грудь.
– Эх, не держи зла!
Второй удар.
– Ах, ты…
Третьего удара не получилось. Конвульсия сотрясла полковника. Началось разрушение. Извиваясь, непобедимый Гайдук устремился вслед за тающим величием. И этого оказалось достаточно. Капкан открылся.
– Вот чертовщина!
Полковник едва устоял на ногах. Укрощая инерцию и обретая равновесие, с невероятным усилием вернулся в исходный образ железного вояки.
– Как иной раз подводят чувства, – заявил он, пристально смотря на Боронка и потрясая освобождённой ладонью. – Поддашься – и сладу нет, выворачивают прямо наизнанку.
Тишина.
Немота и безучастность царили в строю – Боронок выглядел невиннее младенца.
Полковник утёрся.
Последние мгновения противостояния. Пик.
– Поздравишь от меня остальных, – рявкнул Гайдук, завершая борьбу. – Доверяю.
Отступил несколько шагов назад, развернулся и с видом далёкого от земной суеты полководца устремился прочь.
Растерянные офицеры последовали за ним.
Оставался час до отъезда. Бригада прощалась со свинарями. Мимо, следуя куда-то по своим делам, катил тележку невозмутимый Грош. Боронок окликнул его. Остановившись, Грош отпустил тележку и изменил свой маршрут.
Положив руку на плечо, Боронок проникновенно уставился в глаза сварщику.
– Береги себя. Ты светоч наш. Без тебя мы бы здесь потерялись. Оставайся таким же и впредь. И смотри, – он погрозил пальцем, – ты больше не Грош. Мы узнали твою настоящую цену. У тебя теперь новая фамилия.
– Какая? – спросил Грош, улыбаясь.
– Червонец!
Все засмеялись. Грош тоже. Везапно сквозь смех его глаза увлажнились и он чуть было не заплакал. Выдержка изменила закалённому сварщику. Взыграла неизвестная доселе чувствительная струна его души…
Глава шестая
Илона возвращалась домой. Позади Медицинская Академия, дела и заботы, связанные с переводом. Завтра первый день учёбы – первое сентября.
А сегодня балом правил последний день августа. Отчаянно светило солнце, лето прощалось и она шла по улице, нарядная и красивая, вместе с ним, последним предупреждением для всех – ухожу.
Стайка девчонок промчалась навстречу. За ней ещё одна. Показалась пожилая степенная пара. Без остановки, разминувшись со всеми, она подошла к метро. Заглянула в стоящий по соседству киоск, рассеянно пробежалась глазами по россыпям журналов и газет, увидела своё отражение в стекле, поправляя волосы, улыбнулась ему.
– Девушка!
Илона затаила дыхание.
– Можно я вас нарисую?
Она оглянулась.
Симпатичный кудрявый парень стоял перед ней, всем видом желая подхватить на лету.
Ну, что же, попытка не пытка, подумала она. И вслух сказала:
– Придётся занять очередь.
Скользнув взглядом по парню и объявившемуся рядом приятелю, не торопясь, пошла к входу в метро. Обнажёнными ногами ощутила жар вдогонку. Усмехнулась. Холодно, ищите женскую душу, кавалеры.
Они сели в один вагон. Оба парня заняли места напротив неё. Как всегда в таких случаях, Илона приняла отчуждённый непроницаемый вид. Игра началась. Поехали.
Пересадка. Выйдя из вагона, она прошла по переходу – к перрону, и остановилась на нём в ожидании поезда. Парни подошли и остановились неподалёку. Завели разговор. Интересно было бы послушать – о чём?
Подъехал поезд. На сей раз внутри вагона было людно, пришлось ехать стоя. Она – у дверей, они – в середине вагона. Несмотря на значительные неудобства, буквально сплющенные давкой между собой, парни не теряли свой интерес и продолжали держать её в поле зрения.
«Электросила» – объявил остановку металлический голос. Последняя надежда. Илона поспешила наружу. Подхваченная потоком людей, стараясь быть на виду, прошла перрон, вознеслась на эскалаторе вверх, вышла в вестибюль. Увидев большую корзину цветов, подошла и задержалась возле неё. Невзначай оглянулась. Догнали. Глазеют. Дав им минуту, она засекла время. Когда секундная стрелка минула круг, она повторила забег. Потом ещё раз, ещё… Пятая минута исчерпала терпение. Разочаровавшись, она вынесла безжалостный приговор – парни робкого десятка, не от мира сего, созерцатели. Глянув мельком в зеркальце на себя, она оправилась, приняла бодрый походный вид и устремилась к выходу. Не доходя шага до дверей, внезапно остановившись, развернулась. Ближний контакт.
– Не надо меня провожать, ребята. Идите своей дорогой. А то закричу.
Выйдя наружу и пройдя шагов двадцать, она оглянулась. Пусто. Хвост о двух головах исчез. Вздохнув, гордая и одинокая, продолжила путь. Ну, где же ты, Стёпа?
Финляндский вокзал. Электричка остановилась, живая волна вырвалась из неё, затопила перрон и, оглушая пространство, опознала себя многоголосым ликующим криком:
– Здравствуй, Питер!
Город встречал своих потерявшихся сыновей.
– Наконец-то! – всплеснула руками мать, увидев сына на пороге.
Шагнув в квартиру, Степан обнял её.
– Всё в порядке, мам. Живой.
Словно не веря, мать крепко-накрепко прижалась к нему.
За спиной матери появился отец.
– Привет, сын!
– Здорово, батя!
– Давай на кухню, – потянул за собой отец, – стол накрыт.
– Идите, идите, – сказала мать, отпуская и гладя сына рукой. – А я Вике позвоню. Она у подруги.
Сестра не заставила себя долго ждать. Не прошло и десяти минут, как она вихрем ворвалась в квартиру. Не обращая внимания на родителей, сходу прыгнула на Степана и, обняв, повисла на нём.
