class="p1">Чехи козырнули и вышли, а русские сели, будто следуя обычаю присесть на дорожку. Молчали, глядя в окно на станцию. По перрону влачился безногий инвалид с Георгиевским крестом на гимнастерке, опирался руками на две деревянные подставки. Прошла крестьянка с корзиной яблок.
– Станция Баженово, твою мать, – сказал ротмистр Каракоев. – Ювелира они с собой возят! А мы им платим за проезд по нашей земле, по нашей железной дороге …
Два крестьянских парня, прислонившись к стене, лузгали семечки, поплевывая себе на сапоги.
– Чертово дерьмовое свинство, – сказал ротмистр Каракоев.
Капитан Бреннер встал.
– Господа, а что за похоронное настроение? Мы уже в поезде, и с нами августейшая семья, которую мы – мы – сумели вырвать из лап большевиков! Ура, господа! Только тихо.
7 мая 1937 года
Москва. Лубянка
– Головы отвезли в Москву?
– Головы? – удивился Медведкин.
– Ну, не играй тут мне! Не в драмкружке. Головы отрубили?
– Отрубили! Но не возили их никуда! Закопали отдельно от тел!
Кривошеин снова сидел напротив Медведкина в кабинете и смотрел в угол, где у плинтуса притаилась сгоревшая спичка. В другом углу неслышно и недвижимо пребывал начальник Кривошеина – комиссар госбезопасности третьего ранга Глеб Бокий, пожелавший лично взглянуть на подследственного Медведкина.
– Есть сведения, что головы Романовых отвезли в Москву Якову Михайловичу Свердлову, – пошел Кривошеин на обострение, чтобы встряхнуть своего шефа, неподвижного последние четверть часа, будто ящерица на припеке.
– Председателю Совнаркома?! Второму человеку в стране?! Головы?! Зачем?! – Казалось, Медведкин вот-вот сорвется со стула и забегает в истерике по кабинету.
– Ну, ты не ори на меня. Отвезли головы, чтобы отчитаться …
– Вранье! Вранье! – простонал Медведкин страдальчески.
Кривошеин что-то записывал в протоколе. Бокий давно уже перестал слушать, будто отключил звук. Разглядывал скучное лицо Кривошеина. Бокию нужно было принять решение, судьбоносное для них обоих.
Никто в Управлении и подумать не мог, что именно Кривошеин станет главным фаворитом начальника спецотдела. Все прошлые надежды чекиста-мистика развеялись в лубянских коридорах, все прежние маги и шаманы его разочаровали. Иных уж нет, а те далече. И вот явился этот служака и зануда – не странный, не харизматичный, но обладавший тайной. Долгожданный проводник в зазеркалье, желанное и недостижимое для комиссара госбезопасности третьего ранга.
Кривошеин оторвался от протокола и посмотрел на Медведкина.
– Значит, вы просто стреляли и стреляли в кого попало? Чушь! Не могли вы там стрелять! Сколько вас было стрелков?
– Восемь … Нет, девять …
– А по другим свидетельствам – одиннадцать-двенадцать! И одиннадцать приговоренных! Где вы там все поместились в комнате двадцать пять квадратных метров? Да вы бы перестреляли друг друга!
– Да, было тесно. Мы стреляли … Не понимаю, что вы хотите узнать, гражданин следователь, – с тоской бормотал Медведкин.
– Не могли вы там стрелять! Вы их зарезали, закололи трехгранными клинками! Так ведь? Так?
Медведкин мотал головой:
– Стреляли мы, стреляли, гражданин следователь … и штыками – тоже. Но не помню я, какие это были штыки …
Кривошеин набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Настало время главного вопроса.
– Это был ритуал?
– Что?
– Еще раз переспросишь, сука, я тебя отправлю в карцер на неделю.
– Да хоть убейте! Какой ритуал? Я не понимаю, что вы имеете в виду, гражданин следователь!
Бокий встал, подошел к столу и сказал, вглядываясь в лицо подследственного:
– Ритуал принесения в жертву царя и семьи.
Медведкин хлопал глазами.
– Не знаю я ничего, гражданин комиссар госбезопасности третьего ранга. Ну, если только вы имеете в виду жертву во имя революции?
– А может – на погибель революции? Кто придумал принести царя в жертву? – Бокий упирал в лицо Медведкина неподвижный взгляд.
Тот съеживался, исчезал.
– Не понимаю, о чем вы, гражданин комиссар госбезопасности третьего ранга. Какая жертва? Совсем не понимаю!
Мгновение Бокий смотрел на Медведкина сверху вниз, а Кривошеин на Бокия – снизу вверх, нахохлившись над протоколом. Бокий равнодушно отвернулся, потеряв интерес к подследственному, и снова сел в угол.
«Кто это? Откуда он взялся?» – спрашивал себя Бокий, вглядываясь в простецкое лицо Кривошеина. Конечно, его тщательно проверили. Все, что он написал в автобиографии, и все, что было о нем известно из разных источников, – все подтвердилось. Бокий чувствовал, что Кривошеин не так прост, как хочет казаться, но в чем подвох, не мог понять.
Когда этот невзрачный капитан явился на прием, просто записавшись у секретаря, и заявил, что знает дорогу в сказочную Шамбалу, Бокий подумал: провокация. Вольность двадцатых годов давно миновала, настали другие времена, и прорывы в неизведанное, в потустороннее наверху уже не приветствовались, мягко говоря. Наверняка кто-то из недругов решился-таки копнуть под комиссара госбезопасности. Но Кривошеин держался уверенно, будто и мысли не допускал, что его откровения о Шамбале могут быть опасны для него самого.
Бокий тут же предложил капитану проехать с ним на конспиративную квартиру и там продолжить разговор. Кривошеин согласился, снова проявив полное и совершенное спокойствие.
На квартире Бокий приставил ствол нагана ко лбу Кривошеина и спросил, кто его заслал и с какой целью. Кривошеин, казалось, удивился такому повороту, но не испугался, а произнес внятно и раздельно какие-то слова. Это было по-тибетски. Бокий знал несколько слов еще со времен подготовки экспедиции в Шамбалу двенадцать лет назад. И это были не просто слова – ритуальные термины, им научил чекистов один настоящий лама из Тибета. Для провокации это было слишком уж сложно. Так глубоко теперь не копали.
Капитан Кривошеин утверждал, что в прошлой жизни был у ворот Шамбалы и ему известно, где вход в иной мир. Его посещают видения прошлой жизни и другого мира. Не то чтобы Бокий поверил сразу и безоговорочно, но чутье подсказывало ему, что Кривошеин по крайней мере не врет. Он может добросовестно ошибаться, быть жертвой самовнушения. Тогда он сумасшедший, но не провокатор.
Профессор Барченко, занимавшийся в отделе у Бокия изучением необъяснимого и потустороннего, обследовал Кривошеина и нашел, что его тибетский опыт достоверен. Ему известны такие детали быта и культа Тибета, которые постигаются только личным опытом. В общем, Шамбала снова была близко, а с ней к революционному мистику Бокию вернулось забытое ощущение жизни и смысла …
Бокий включился и увидел, что Кривошеин подвинул Медведкину бумагу.
– Вот здесь подпиши.
– Что это?
– Твое чистосердечное признание в контрреволюционной пропаганде и агитации.
– Но я же … Я ни в чем не виноват, гражданин следователь. Я всю жизнь в партии. Я за партию … да я кого хочешь… – Медведкин заплакал.
– Ну что ты нюни распустил?
