в окружении Царевен. Они обнимали меня по очереди, я смотрел в их сияющие глаза. Объятие Анастасии длилось дольше. Помнила меня! Помнила, хотя шесть лет прошло с тех дней, когда бегали мы с ней по палубам «Штандарта»! И другие Принцессы узнали меня, но как?! Где тот юнга-переросток, и где я сегодняшний …
Конечно, расцеловали и Каракоева, и Бреннера …
Признаться, я совсем забыл о наших пленных. Они сидели на земле у грузовика под охраной мадьяр.
Об этих мадьярах. Они появились в нашей команде лишь две недели назад. Кто они были по национальности на самом деле, я так и не знаю до сих пор. Мы стали звать их мадьярами, потому что, кажется, они были из пленных австро-венгерских офицеров, перешедших на сторону большевиков, но могли быть и чехами, и немцами, и словаками. Они служили во внутренней охране Ипатьевского дома, Бреннер завербовал их за большие деньги. Через них мы получали точные сведения о внутреннем распорядке и охране в Ипатьевском доме. Один из них, Густав, пришел к нам днем 16 июля и сообщил, что принято решение о казни Государя и Семьи ночью прямо в доме. Оба мадьяра назначены в расстрельную команду. Около полуночи должен приехать грузовик для вывоза тел. Раньше его прибытия убивать не будут.
Конечно, мы рисковали, доверяя этим сведениям: большевики могли поменять свои планы. Это могла быть и провокация, если мадьяр раскрыли и переманили обратно. Но других сведений мы не имели, как и другого способа проникнуть в дом. И мы рискнули. С помощью одного из мадьяр перехватили грузовик на пути к дому, водителя убили, а Медведкина взяли живым. Неделю за неделей, месяц за месяцем мы ждали удобного момента – сначала в Тобольске, потом в Екатеринбурге – и все сошлось, будто нас вела и направляла неведомая сила … Ко мне подошел Бреннер.
– Мичман, этих отпускать нельзя. Отведем их в карьер – мы его проезжали.
Я тоже понимал, что отпускать комиссаров нельзя. Но почему для этой экзекуции Бреннер выбрал именно меня?
– Выстрелы будут слышны, – сказал я.
– И что же?
– Мне кажется, Государыне и Княжнам лучше их не слышать.
– Там низина … Ну, грузовик заведем …
Я оглянулся на комиссаров. Татьяна и Ольга перевязывали плечо Юровскому, сидя на траве рядом с ним.
Когда они закончили и вернулись к Семье, Бреннер приказал комиссарам встать и идти за ним.
– Куда? – спросил Медведкин.
Бреннер мотнул головой:
– Туда …
5 мая 1937 года
Москва
В зоопарк Кривошеин пришел по гражданке: в светлых брюках, кирпичного цвета футболке и парусиновых теннисных туфлях – совслужащий на отдыхе.
У вольера молодняка висела табличка: «Здесь впервые ставится опыт по совместному содержанию молодых животных разных видов: лисиц, енотовидных собак, шакалов, барсуков, львов, волков, динго, медведей, резусов». Но пока в вольере кувыркались два медвежонка, а поодаль сидел какой-то неопределенный сонный щенок – то ли волка, то ли дикой собаки динго.
Ровно в три часа Нина явилась в длинном платье стального цвета, с таким же пояском на узкой талии, белых теннисных туфлях и соломенной шляпке с серой лентой.
– Что вы хотели мне сказать?
Кривошеин посмотрел на красный воздушный шар, висевший над жирафами и слонами, на медвежат, возившихся за проволочной сеткой.
– Ваш брат расстрелян два месяца назад.
Нина глянула, будто что-то решая про себя, потом отвернулась и пошла. Он догнал ее в гуще публики.
– Вам нужно уехать.
Нина шагала не оглядываясь. Кривошеин видел сзади только ее шляпку над длинной шеей.
– За вами могут прийти в любой момент.
Она будто не слышала.
– Вы обещали переспать со мной.
Надо было ее задеть, чтобы остановить.
И она остановилась. С ненавистью уставилась на Кривошеина мокрыми глазами.
– Хочешь меня прямо здесь?
– За вами придут рано или поздно. Вам лучше не появляться дома. Доверьтесь мне.
– Вы лжете, лжете!
Она ударила его по лицу, и это была не дамская пощечина – он почувствовал во рту вкус крови. Нина рыдала в голос, кривилась некрасиво. Быстро пошла вперед и скрылась в толпе. Он ее не преследовал.
В своей комнате пять на шесть метров Кривошеин лежал на кровати, листал толстую тетрадь в истертом кожаном переплете, мелко исписанную бегущими строчками. Вполуха слушал вражеские голоса за дверью, исполнявшие радиопьесу специально для него.
– Нет, Юлий Захарович, вы как хотите, но это форменное безобразие! Этот солдафон, он совсем уже … Ну и что же, что он в органах работает? Ему поэтому полы можно не мыть? Он что теперь – граф какой? Мы с белой костью еще в семнадцатом году покончили! Тут ему слуг нету!
– Тише, Лариса Кузьминична. Мы же прямо под его дверью.
– Ну и пускай! Я ему и в глаза скажу! Каждый должен мыть места общего пользования в свою очередь!
Лариса Кузьминична специально повысила голос, чтобы ее было слышно всей квартире.
Кривошеин закрыл тетрадь на словах: «- Куда? – спросил Медведкин. Бреннер мотнул головой: – Туда …»
Где-то далеко, на другом полюсе извилистого коммунального мира, слышался лязг кастрюль, шум воды и некрасивые голоса соседок. С улицы через открытое окно звенели трамваи и свистели голубятники. Но эти звуки не заглушали диалог Ларисы Кузьминичны и Юлия Захаровича, а лишь создавали для него выразительное звуковое сопровождение.
– А как его заставить? Как? – вопрошал Юлий Захарович.
– Надо писать. Есть же у него начальники.
– Ох, нет, Лариса Кузьминична, лично я писать не буду и вам не советую. И не просто не советую, а даже запрещаю.
– Запрещаете?
– Да, запрещаю! Вы же нас всех под монастырь подведете.
Теперь голоса звучали приглушенно, секретно, но Кривошеин все равно отчетливо слышал каждое слово.
Он поселился здесь пять лет назад и с тех пор ни разу не убирал места общего пользования. Просто игнорировал свои обязанности в коммунальном сообществе. Никто из жильцов большой квартиры не решался сделать замечание капитану НКВД, но время от времени возмущение прорывалось наружу, и соседи обсуждали эту больную тему будто бы между собой, но так, чтобы Кривошеин слышал.
– Да он просто плюет нам в лицо! – не унималась Лариса Кузьминична. – Вон Яков Васильевич – герой Гражданской войны, главный инженер кондитерской фабрики, а моет сортир как миленький.
– Надо еще проверить, из каких он, этот Кривошеин. Может, из бывших, – сказал рабочий Василий Комаров, шаркая тапочками мимо.
«Проверьте, проверьте …» – Кривошеин усмехнулся. Он любил представлять своих соседей стоящими лицом к стене. Все они – человек сорок
