Уже после первых встреч в Африке во мне окрепло убеждение, что все совершенные нами открытия объясняются совсем не тем, что мы, кочуя из селения в селение, преодолели десятки и сотни километров. Главное — мы путешествовали во времени, уносясь то назад, то вперед на несколько веков, а подчас и тысячелетий. В этом и заключается своеобразие экспедиций по Северной Африке, проходящих в медленной, незаметной смене дней, таких непохожих и одновременно монотонных.
Знаменитые горфас Меденины. Веками они служили убежищем и складами продовольствия для кочевников-бедуинов.
Хлеб и оливковое масло троглодитов
На рассвете, по мере того как солнце растет на горизонте, все четче обозначается извилистая красноватая линия горного массива. Джебель-Матмата — новая цель нашего путешествия.
Ближе к полудню мы подъехали к каменным домам города Кебили и, прежде чем углубиться в горный массив Джебель, осмотрели местные зернохранилища — знаменитые горфас, очень похожие на каменные пчелиные соты. Мы знали, что власти приняли решение о постепенном уничтожении горфас.
Так оно в самом деле и оказалось: бульдозеры уже разрушили самые красивые и большие — в шесть этажей — зернохранилища. Уцелели лишь трехэтажные горфас. Мы сделали несколько снимков: одни кочевники удивленно стоят у деревянных дверей зернохранилищ, не понимая, зачем власти с такой поспешностью их разрушают; другие — по привычке пересчитывают мешки с зерном и шкуры, которые они оставили здесь на время своих странствий. Потом они обменяют эти товары или продадут.
...Горы становятся все ближе и кажутся горбами огромного каменного чудовища. Дорога петляет между остроконечными скалами, лишь изредка нам попадаются крохотные пальмовые рощицы да одинокие оливковые деревья. Самое крупное селение в Джебеле — Туйян. Оно расположено в глубине долины, подступающей вплотную к пустыне. Дома Туйяна в отличие от других селений на юге Туниса не белые, а коричневые, как сами камни горного массива. Поэтому в вечерней полутьме Туйян в первый момент показался нам скоплением скал. Мы заночевали в здании школы. Утром нас ждало трудное восхождение.
Целых два часа мы поднимались в горы, когда наш проводник сказал: «Ну, вот и добрались». Мы прямо-таки остолбенели: «А где же дома, люди, животные?» Проводник только молча ухмылялся.
На верный след нас навел собачий лай. Ориентируясь по нему, мы отыскали, наконец, среди скал вход в пещеры троглодитов. Только через эту единственную дверь, проделанную в скале, можно попасть в дома троглодитов.
После сложных переговоров, дав женщинам время спрятаться, хозяева разрешили нам войти и осмотреть несколько пещер. Впрочем, не прошло и часа, как мы стали друзьями. Постепенно перед нами открылись все двери, исключая, понятно, те, за которыми надежно заперты молодые девушки. Одна из таких деревянных дверей — видно, очень старая, — потрескалась от времени: через ее щели мы увидели черные смеющиеся глаза, с любопытством разглядывавшие нас. Но только глаза, потому что девушек вам не покажут, даже если вы привезете строгий приказ хоть от самого президента страны.
внутри все дома построены по одним строгим законам архитектуры. Из входной пещеры нужно пройти по соединительному коридору во двор. Он похож скорее на довольно глубокий квадратный колодец. Со дна этого двора-колодца где-то очень высоко виднеется квадрат неба. Со всех сторон во двор смотрят прорубленные в скалах двери. Сами жилища иногда расположены одно над другим, иногда — на одном уровне. Повсюду царит абсолютная чистота, небогатая утварь — кастрюли, тарелки, бидоны — разложена в строжайшем порядке. Отдельно в пещерах-складах сложены съестные припасы: зерно, финики и оливковое масло — основная еда жителей пещер. Пресс для дробления оливок, один на несколько семей, установлен в самой глубине специально вырубленной пещеры. Слепой осел тащит по кругу каток, и под тяжестью отполированного гранитного камня оливки превращаются в зеленоватую массу, из которой выжимают чистейшее масло.
Перед отъездом мы попросили гостеприимных хозяев полить этим пахучим маслом кусок хлеба. Он показался нам необычайно вкусным.
Когда часами едешь по пустыне, трудно отделаться от чувства одиночества. Но стоит увидеть растущий у дороги куст колючего кустарника, как сразу понимаешь — мир, окружающий тебя, живет...
Жестокая западня
Наши машины часами несутся по глубокой дороге, которую время от времени пересекают вади, — еще одно свидетельство той эпохи, когда пустыни были цветущими и плодородными. Теперь эти вади — лишь мрачное напоминание об исчезнувшем драгоценном сокровище — свежей и чистой воде некогда бурных и неукротимых рек. Ночью в вади останавливаются на ночлег кочевники, укрываясь от буйства холодных ветров.
Мы видели, как на рассвете снимался лагерь кочевников. Свертывались палатки и грузились на верблюдов, вылезали из надежных укрытий женщины и дети, и караван трогался в путь на поиски нового пастбища.
Конечно, подумалось мне тогда, вади — весьма надежное убежище, но одновременно и коварная западня. Иной раз нежданно-негаданно собираются грозовые облака и обрушиваются на землю ливнем. Земля за долгие месяцы засухи становится почти водонепроницаемой, и потому вся влага стекает в глубокие вади, которые на короткие часы вновь превращаются в русла бушующих рек.
Большая мутная волна несется вниз по глубокому ложу.
Остановить ее могут лишь палящие лучи солнца, но, прежде чем оно взойдет, бурный поток успевает пробежать десятки километров. Если такая волна внезапно обрушивается на раскинувшийся лагерь кочевников, она сносит палатки и затопляет все вокруг, не оставляя людям ни малейшего шанса на спасение.
Это покажется странным, но в Сахаре и полупустынных районах от таких наводнений погибает куда больше людей, чем от жажды. С 1951 по 1961 год в алжирской и тунисской Сахаре погибло от наводнений три тысячи человек.
У меня самого с вади связано одно не слишком приятное воспоминание.
В 1956 году мы с моим другом Бруно, итальянским консулом в Тунисе, путешествовали по югу Сахары. Подъезжая к вади, мы увидели, что вдалеке, на горизонте разразилась буря и вода с бешеной скоростью несется вниз. Все же я решил, что мы успеем пересечь вади. Но в самый разгар переправы вода стала заливать не только колеса, но и капот машины. Еще немного — и мотор чихнул раз-другой и заглох. Мой приятель, как и подобает истинному дипломату, сохранил полнейшую невозмутимость.
Шестиэтажные зернохранилища, напоминающие своим видом огромные пчелиные соты, были разрушены по приказу властей Туниса — они оказались уже слишком ветхи и опасны для дальнейшего использования. Однако и поныне в оставшихся трехэтажных горфас кочевники хранят мешки с зерном.
— Придется нам подождать, пока вода спадет, — буркнул он. — В Сахаре это дело нескольких минут.
С этими словами он вытащил газету и погрузился в чтение. Нашу машину, однако, продолжало заливать. Вода уже начала подниматься в кабину.
— Конечно, мы в Сахаре,— сказал я моему другу, углубившемуся в чтение, — но этот дождь, похоже, зарядил надолго и пора искать спасения; не то поток опрокинет машину.
Счастье еще, что берег был недалеко. Мы открыли дверцу и вылезли. Вода доходила нам до колен. Ценою огромных усилий нам удалось выкатить машину на сухое место. В тот раз уровень воды меньше чем за час поднялся на метр, и нас вместе с машиной наверняка бы затопило. Наконец натиск воды ослабел, и солнце постепенно осушило вади. Длился этот «всемирный потоп» всего несколько утренних часов.
Товарищи по теперешнему путешествию, послушав мои рассказы, стали глядеть на вади, по которому мы двигались, как на потенциальную западню. Они с тревогой смотрели в небо, ища признаков надвигающейся бури. И, хотя бурей и не пахло, успокоились, лишь выехав на асфальтированную автостраду.
Снова набежала полуденная жара, и мы, чтобы уменьшить нагрузку на мотор и шины, сбавили скорость. Каждый думал о своем. Часами мы ехали вот так, в полнейшей тишине, и смотрели на унылый пейзаж. В нем — вся история рождения пустыни, жизни, гибели — история, известная прежде лишь из книг. Теперь она представала перед нами во всей своей трагической реальности.
Когда вы едете по пустыне, то словно несетесь куда-то в пустоте, и вам трудно отделаться от чувства отчаянного одиночества. Но вот вы останавливаетесь на минуту, видите у дороги куст колючего кустарника или розоватый камень и сразу понимаете, что мир вокруг вас живет и, несмотря на то, что внешне он кажется неподвижным, мертвым, борется за то, чтобы уцелеть, чтобы не исчезнуть навсегда.
