– Три.
– А выпить?
– Воды, – сказал Симон.
– И мне, – подхватила Эсме.
– Мне тоже, пожалуйста, – сказала Эма.
Ее выговор резанул ухо помощницы. Она сощурилась, приглядываясь.
– Черт меня дери, – выдохнула она.
В тот же миг лестница задрожала снова. Марго провела Ирму через зал, задевая углы столов и спинки стульев, усадила ее на скамью и обернулась к своей подручной:
– Твоя смена окончена, Мимина. До завтра.
Мимина огорченно удалилась, медленно пятясь, чтобы подольше поглядеть на королевскую особу. Марго обошла столики, забирая еще наполовину полные тарелки. Что касается стаканов, она давала выбор: «Пьем или оставляем». Все выпили залпом. Затем выпроводила посетителей, даже не взяв платы. Когда в зале остался только тщедушный пес, она выгнала зонтиком и его, затем закрыла дверь на щеколду и задвинула засов.
Наконец она встала перед их столом.
– Добро пожаловать к Марго. Рагу?
– Да, – сказали все трое хором.
– Теперь, когда я расчистила место, вы что-нибудь выпьете? Нет? У тебя, посыльная, тут даже собственная кружка есть, насколько я помню?
– Кружка есть.
– Тогда домашнего вина?
– Ни в коем случае.
– Одну капельку, а? Госпожа, вы же позволите им немного расслабиться?
– Увы, но нет, Маргари…
– Марго.
– Марго. Король отбил у них всякую охоту к вину.
– Король, король… – проворчала трактирщица, никогда не слушавшая своего покойного мужа. – А что он про комнаты сказал, король-то? Спать вместе будете или отдельно?
– Э-э… – протянул Симон, пожимая плечами, не уступавшими шириной столу.
Этим вопросом он мучился весь день.
– Я лягу в одной комнате с Эсме, Симон поспит в соседней, – решила Эма.
Ужин прошел весело. Когда Симон стал рассказывать Марго, как они увязли в болоте, Эма заразительно засмеялась. Он прибавлял кучу щекотливых подробностей и уже расписывал, как Зодиак весь покрылся кувшинками. Чем больше Эсме негодовала, что он выставляет ее лошадь на посмешище, тем пышнее становился его рассказ. Но как только он кончился, на всех навалилась усталость. Марго не хотела их отпускать: все это время она старательно тасовала колоду карт, рассчитывая на «партейку».
– Всего одну, перед сном? Нет? Ваше святейшество?
– А Ирма? – спросила Эма. – Сложно играть, не видя карт.
– Ах, госпожа, все в порядке, – заверила ее Ирма Добрая. – Обо мне не беспокойтесь.
Они уступили Марго и согласились на «партейку». Эма играла превосходно. Она просчитывала, что на руках у соперника, и не любившая проигрывать Марго едва сдерживалась. Она чертыхалась, била кулаком по столу, отодвигала стул, подливала себе вина в стакан. Мягкая Ирма тихо посмеивалась у очага.
– Ну, госпожа, – воскликнула трактирщица, – не будь вы вашим величеством, уж я бы не дала вам спуску, ох, не дала бы!
– Не дали бы?
– Ни за что, госпожа. Я просто не смею побить ваших королев, понимаете?
– А вы посмейте.
– Ну уж нет, госпожа. Я лучше умру.
Марго хлопнула по столу картами. Дело снова шло к проигрышу, и она предпочла прервать партию.
– Поздно уже. Все по кроватям!
Она указала на очаг, полный отличных поленьев.
– Я оставляю здесь огонь посильнее. Так что хватит и на комнаты. Наверху до ноября я не топлю. Меры экономии. Вы не обидитесь, ваше величество?
– Напротив.
– Прекрасно. Посыльная! Поможешь мне с бельем, а то Мимину я отослала.
Эсме поднялась вслед за Марго по покосившейся лестнице. Симон занял пост у окна и стал оглядывать глинистую пустошь. Эма должна была еще поговорить с Ирмой Доброй, которая терпеливо ее дожидалась, сцепив длинные пальцы пианистки с пострадавшими от прошлогодних морозов суставами.
– Ирма, вам здесь удобно живется?
– Очень, госпожа. Я могла бы остаться и дома, но Марго настояла.
– И она права.
Потрескивало пламя, скрипел потолок, а снаружи выл ветер – такой, что и быка с ног свалит.
– Ирма, насчет тех краж: вы кого-нибудь подозреваете?
– Нет, госпожа.
Ответ вырвался у нее слишком быстро.
– Вы уверены? – переспросила Эма.
– Да, госпожа. Я ничего не видела, я вообще не вижу. А что слышала – то было сквозь сон. Потом обнаружила, что пианино стоит без крышки, банкетка сдвинута. Звук стал другой, мутный, неустойчивый. Тогда я и проверила, что пропало. А больше прибавить нечего, правда.
Говоря, Ирма тихонько постукивала пальцами по столу. Она часто так делала на заседаниях Совета, когда обсуждался какой-нибудь щекотливый вопрос. Свои чувства она выражала больше руками, чем мимикой. Эма решила переменить тему.
– А как вообще дела у вас в провинции?
– Времена суровые, госпожа, и на Плоскогорье, и везде. Люди выменивают пайки за все подряд, даже за пуговицы с жилетов. Кто играет, кто залезает в долги, кто взаймы берет. Кредиторы преследуют их, все кончается драками в подворотнях. Кто-то поговаривает о том, чтобы уехать. Начать заново в Бержераке или Негодии. Находятся и такие, кто…
Ирма смутилась, коснулась пальцами пергаментно-желтого лба.
– Такие, кто?.. – подбодрила ее Эма.
– Кто говорит про вас гадости, госпожа. Винит вас и в дожде, и в стуже.
– Значит, Мириам ничего не изменила…
– Поначалу изменила, госпожа. Когда она родилась, они вас благословляли, после равноденствия – жалели. Но желудок по-прежнему пуст, люди устали. Они ищут, куда выплеснуть свою злость.
Эма не могла их в этом упрекнуть. Кому как не ей знать, что голод делает с человеком.
– А что они говорят про короля?
– О, ну король… У него огромный кредит доверия, госпожа. Его все с детства обожали, захваливали по молодости, еще принцем. Одарен от природы, воспитан великим Клеманом де Френелем, наследник трона, который Альберик так вознес… Все представляли, что его правление станет этаким золотым веком. Временем изобилия, процветания, когда на улицах играют музыканты, и праздникам нет конца – легкой жизни, в общем. Он все свободное время убеждал отца поддерживать художников. Считал искусство признаком счастливого народа. Вы видели бронзового человека в королевском водохранилище? А галерею мраморных фигур? Ну да. И представьте, после коронации он ни разу не заговорил про искусство. Ни единого слова. И даже отослал своих музыкантов с актерами куда подальше, за моря. Это я к слову.
Эма слушала в замешательстве. Тибо никогда не заговаривал при ней про искусство, разве что про испорченную фреску о хорошем правлении.
– Он разгребает одну напасть за другой, – продолжала Ирма. – Студеная зима, засуха, Гиблый лес, холера… Только и успевает, что тушить новые очаги. Поглядите, до чего мы дошли всего за год. Пайки. Ввоз воды. Отмена фестивалей, перераспределение средств для выживания, банковский заем, голод. Голод! И холод. Кто-то понимает его страдания. Но есть и те, что говорят, будто во дворце пируют без конца.
– Двор дорожит каждой крошкой хлеба.
– Я знаю, госпожа, да и они на самом деле знают. Но все ведут себя очень по-разному. Люди готовы затягивать пояса, но до какого-то предела. А потом начинают красть друг у друга.
– Могу представить. Во всех провинциях судьи завалены делами.
– Судьи занимаются тем, что замечают, госпожа, а замечается не все. Но есть еще кое-что. Нечто подозрительное. Например, передвижений между провинциями стало гораздо больше. Придя на рынок, уже не знаешь, с кем имеешь дело. И много намеренно ложных сведений. Мы с Ирмой Сильной собираемся обсудить это на ближайшем Совете. Похоже, каждая провинция считает, что проигрывает от системы перераспределения. Что у них забирают много, а дают взамен мало, что у соседей дела лучше, и так далее. Сама система, как вы знаете, госпожа – вы же ее автор – устроена совершенно справедливо. Но, по неизвестным мне причинам, люди верят во всевозможную ложь. Кто-то нарочно настраивает провинции друг против друга и все – против двора. Советницы только и делают, что опровергают ложные слухи. И в итоге люди нас же считают двуличными. Мы затыкаем пробоины, но нужно бороться с корнем зла. А где он скрывается – мы не знаем.
