– Потому и важна любая зацепка, Ирма. Вернемся к вашему грабителю.
Ирма постучала пальцами.
– На ваш взгляд, – продолжила Эма настойчиво, – он действительно искал ключ от оружейного хранилища?
– Да, госпожа. Никто не станет грабить старую пианистку ради нот. Я упомянула скрипичный ключ: и они искали только в связанных с музыкой местах, и даже слишком уж буквально.
– То есть?
– Видите ли, госпожа, в первый раз пропала музыкальная шкатулка. Такая, у которой крутишь ручку и звучит мелодия. Ключ от хранилища в три раза длиннее.
– Это все, что пропало?
Ирма медленно скрестила руки.
– Еще, представьте, пропал ключ от метронома.
– У вас есть кто-то на подозрении, я это чувствую. Вы защищаете вашего грабителя.
Советница тихо рассмеялась.
– Удивительная вы королева, госпожа. Вас недооценивают, и это досадно.
– Ничего, я привыкла. Продолжайте.
– Уверенности у меня никакой нет, госпожа, – прошептала Ирма с сожалением, – так, одни соображения. Например, что так свободно входить в мой дом и выходить обратно может только кошка, через специальный лаз, сделанный по ее росту.
– Кошка?
– Да, госпожа, кошка. И потом… Мелочь, конечно, но ведь банкетка была сдвинута…
Она замолчала.
– В общем, – подытожила Эма, – у вас на уме кто-то, кто может пролезть в лаз для кошки. Кому, чтобы открыть крышку пианино, нужно залезть на банкетку. И кто достаточно простодушен, чтобы принять ключ от метронома за ключ от оружейного склада. И кого может привлечь маленькая музыкальная шкатулка.
Ирма опустила голову. И вздрогнула, когда Эма коснулась ее руки.
– Король всегда будет милосерден к ребенку.
Ирма глубоко вздохнула.
– Вы подозреваете кого-то конкретного?
– Да. Нет. Может быть.
– Скажите мне, прошу.
Старая советница медленно покачала головой и прошептала:
– Сири.
– Сири?
– Сири, да, бедняжка Сири. Ей всего семь, госпожа, а мать умерла в прошлом году. Отец продает детский паек тому, кто больше даст. И бьет ее, если та не принесет из леса, чем топить камин. Она метет полы, ходит за покупками и вообще делает все, что скажут. Взамен люди дают ей, что могут. Бывает, что и похлебку. Но этого мало. И никогда не хватает.
– Вы ее знаете?
– Сири все знают, госпожа.
Эма откинулась на скамье, опершись затылком на стену. Противники Тибо используют уязвимого ребенка, чтобы получить доступ к смертельному оружию?
– Ирма, вы знаете, где ее искать? Я должна увидеться с ней завтра утром.
– Этого я и боялась, госпожа.
– Я ничего ей не сделаю.
– Разумеется, госпожа. Однако вы ее выдадите. Они решат заставить ее молчать. И накажут за то, что она оставила банкетку не на месте, и за то, что взяла шкатулку, ваше величество… В ее жизни и так было много бед.
– Если мы не доберемся до тех, кто за этим стоит, всем нашим жизням грозит беда. К тому же я смогу ее защитить. Боже мой, Ирма! Вы, что, правда думаете, что я подвергну ребенка опасности? Вы тоже, видно, плохо меня знаете.
Эма повысила голос, и Симон разом обернулся. Она не сдержалась. Ее собственное детство тоже разрушили, пусть иначе. Так что никто и никогда, ни за что на свете не заставит ее обойтись с ребенком плохо.
– Госпожа, найти Сири к утру будет сложно… – тихо возразила Ирма.
– Мы должны.
– Она живет где придется, госпожа…
– Мы должны.
Ирма снова с досадой покачала головой. Нужна невероятная удача, чтобы отыскать девочку-бродяжку. Кто станет обшаривать весь Рок-ан-Фай ночью, да еще при таком ветре? Она сразу отказалась от этой немыслимой затеи. Завтра она встанет пораньше, еще до королевы, и кому-нибудь это поручит.
9
В комнате, которую отвели Эме с Эсме, вдоль стены стояли две узкие кровати, на них смотрели восемь месяцев нетопленый камин, а над ним – большое потускневшее зеркало. Одинокая свечка горела на выщербленном блюдце возле кувшина с ледяной водой. Окно выходило на пустошь и наполовину закрывалось ставнем, наполовину – решетчатой створкой. Пригнаны они были плохо, и их непрестанный стук примешивался к скрипу трактирной вывески, которая располагалась как раз под ними. Наружные стены были холодные, внутренние – покрыты испариной. Ни следа обещанной Марго жары.
– Великолепно, – заявила Эма, обойдя жалкую комнатушку, – я посплю в одежде.
– Я тоже, госпожа. Даже сапоги снимать не стану.
Эсме привыкла к ночлегу и в худших условиях, а потому переложила свою грелку под одеяло королевы. Но даже с грелкой постель прельщала не больше сугроба. Эма лежала, силясь представить объятия Тибо. Эсме встала надеть пальто, немного попрыгала, чтобы согреться, и легла обратно. Обе тщетно продолжали ждать сна.
– Эсме?
– Да, госпожа?
– Ты не спишь?
– Нет, госпожа. Вы тоже?
– Да. Поболтаем?
– Э-э, да, госпожа, почему бы и нет?
– Скажи, какое твое самое любимое место на острове?
– Ой, госпожа, их много.
Эсме рассказала про толстую мшистую ветку старого дуба, которую как-то раз делила с Лукасом. Потом про лавандовую долину, которая внезапно зацветает в июле, про голубую ель в виде ангела, про ущелье, где ветры поют как хор, про заброшенную церковь, где растет тополь, чьи листья дрожат даже в штиль.
– Ты действительно любишь Краеугольный Камень, – заметила Эма.
– Разумеется, госпожа. Это мой дом… И ваш ведь тоже? Вы даже наша королева.
– Я родом не из королевства. И оно не мое.
Эма изобразила зевок.
– Теперь поспим.
Разговор настроил Эму на задумчивый лад. Она чувствовала, что королевское положение разделяет ее и посыльную, как тумба между их кроватями. Наконец сон взял свое, и она уснула, свернувшись под одеялом, но ненадолго: посреди ночи что-то внезапно разбудило ее.
– Эсме? Ты слышишь? – прошептала она, привстав на локте.
Эсме была уже на ногах.
– На крыше кто-то есть, госпожа.
Эсме высвободила застрявший в решетчатой створке ставень, и в комнату дохнуло ледяным ветром. Она вскочила на подоконник, затем повисла на водосточной трубе, молясь, чтобы та выдержала. С грехом пополам она влезла на покатую крышу, вскарабкалась по ней, цепляясь за мшистую черепицу, и увидела, как меж каминных труб и флюгеров скользит ловкая тень. Пока Эсме переводила дух верхом на коньке, тень уже приготовилась спускаться по дымоходу в комнату Эмы. Эсме побежала по коньку, как канатоходец. Ноги соскальзывали то в одну, то в другую сторону, и она чудом сохраняла равновесие, размахивая руками, как крыльями. В последний миг, добежав до трубы, чтобы как раз схватить тень за волосы, она оступилась и всем весом шлепнулась на противоположный скат. Эсме как могла пыталась удержать падение, ломая ногти, царапая руки и обдирая подбородок, но в конце концов рухнула в курятник. Жуткая боль пригвоздила ее к земле.
Возня разбудила и Симона, который, даже не постучавшись, выбил дверь к Эме плечом. Он застал королеву перед камином, с кинжалом в руке. Кто-то спускался. Он терся о стенки дымохода, и всюду разлеталась сажа. Вскоре в камине показался маленький черный силуэт. Эма не сомневалась ни секунды:
– Сири.
А кто же еще? Ребенок, способный пролезть в кошачий ход, пролезет и в каминную трубу. Одно поручение ей уже дали, а значит, могли дать и второе. Сири покосилась на нее с тревогой. Ей не говорили, что ее будут ждать. Как и не говорили, что же окажется в той комнате. Она еще никогда не видела такой темной кожи и таких белых зубов. Ведьма! Испугавшись, она поспешила покончить с поручением и быстро протянула руку к Эме – Симон грозно шагнул вперед, однако Эма удержала его, наставив на него кинжал, но не спуская глаз с девочки.
В руке Сири держала кожаный мешочек, который из-за резкого движения открылся сам собой. Из него посыпались и покатились во все стороны шарики: под кровать, в углы. Сири, воспользовавшись замешательством, выскочила в открытое окно.
