Они решили поужинать в тайском ресторанчике неподалеку от железнодорожной станции. Робин — его худенькая (а может, и болезненно худая, ведь в детстве она была пышкой), вспыльчивая, умная девочка — принялась читать нотации:
— Мама умирает, буквально гробит себя, а ты ее бросил, будто вы чужие и ее жизнь ничего не стоит.
Ричард в миллионный раз подумал, что глаза у нее материнские — черные, сверкающие гневом бусины. При виде этих знакомых глаз у Ричарда сжалось сердце. Он больше двух месяцев не видел никого из родных.
— А как насчет меня? — спросил Мидлштейн.
Он с трудом удержался, чтобы не грохнуть кулаком по столу, чувствуя, что без дополнительных знаков препинания донести свою точку зрения не выйдет. Демонстрация физической силы иногда бывала очень кстати. Однажды, ругаясь с Эди, он пробил дыру в стене гаража, но это случилось давно, когда он еще не сдался, еще горел желанием показать ей, кто тут главный.
— Моя жизнь чего-нибудь стоит? Разве я не имею права на счастье?
— Конечно, имеешь, — ответила Робин, и ему показалось, что дочь немного смягчилась. — Как и все мы.
Почти улыбнулась? Улыбка тут же исчезла.
— Но это жизнь, и… поверить не могу, что приходится тебе объяснять, ведь ты — мой отец. По-моему, ты должен понимать такие вещи. — Робин скривилась, будто ее вот-вот стошнит, потом взяла себя в руки. — Ты имеешь право на счастье, да. Однако не все в жизни просто! И в трудные времена, хотя к чему тут избитые фразы, и так все ясно, — в трудные времена, когда становится совсем тяжко, близких бросать нельзя. Особенно женщину, с которой прожил сорок лет. Папа, она ведь твоя жена! Жена!
Он вдруг понял, что никогда еще не ужинал с дочкой наедине. Раз в пару месяцев Робин встречалась с матерью. Прежде ему в голову не приходило взять телефон и куда-нибудь ее пригласить. (Он вообще когда-нибудь звонил ей сам? Вряд ли. Кажется, с Робин все время созванивалась Эди, а потом, в самом конце, давала ему трубку. Он бурчал пару слов про свою работу, дочь притворялась, будто ей интересно, и оба тут же забывали о разговоре. Все важные новости передавала ему жена.) Вот и все, что ему теперь осталось — ужины в заштатных этнических ресторанчиках, под огромной фотографией какого-нибудь водопада, низ которой забрызган кетчупом.
— Я хочу задать один вопрос, папа, очень серьезный.
Робин сидела, пощипывая венку на тонкой сильной руке. Как гадко. Ну какому парню такое понравится? Впрочем, вопрос о ее замужестве его уже не касался. Может, в один прекрасный день она и найдет себе жениха, но Мидлштейн больше ей слова не скажет.
Дочь подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Как думаешь, мама бы так поступила? Бросила бы тебя в беде?
— Она давно меня бросила, — ответил Ричард.
Неважно, что там думали Робин, Бенни и этот генерал в юбке, его женушка, — он говорил чистую правду.
— Когда?
— Сто лет назад.
Никаких обсуждений. Не хватало еще раскрывать дочери всю подноготную. И ужин принесли. Разве нельзя поесть без скандала? Однако Ричард все-таки добился от Робин обещания встретиться с ним еще и, по возможности, замолвить за него словечко перед Бенни. Мидлштейн тешил себя надеждой, что смог ее убедить и теперь дочка ненавидит его чуть меньше, но иллюзия развеялась, когда они вышли на парковку. Он спросил:
— Как мама?
Робин взглянула на него так, будто хочет убить, оторвать ему голову своими сильными жилистыми руками.
— А ты как думаешь? — сказала она и, даже не обняв отца на прощанье, зашагала по мартовскому холоду к станции. Тощая, разгневанная, злая, полная молодости и жизни.
* * *
У Ричарда в мобильном остался номер Трейси, но было почти девять, и он решил, что звонить слишком поздно. Отправить письмо — другое дело. Если она не спит, то прочтет или получит завтра, а он к тому времени, возможно, и передумает. «Я хотел бы встретиться еще раз». — «Я не против», — вскоре ответила она и пригласила его приехать прямо сейчас, поставив в конце строки смущенно краснеющий смайлик.
Такого поворота Ричард не ожидал. Даже те женщины, кто не работал (многие жили на деньги, полученные в наследство), соблюдали некое подобие приличий и назначали свидание через денек-другой, хотя делать им явно было нечего — они, как и Ричард, убивали время, сидя в онлайне. Он догадывался, что все это значит, но боялся попасть в щекотливую ситуацию. Он не дурак. Он смотрел сериал «Закон и порядок» и программы, где рассказывали о преступлениях. Он знал о шантаже, мошенничестве и других подобных вещах. Однако еще ни с одной женщиной Мидлштейн не продвигался так далеко. К тому же они с Трейси жили не на Манхэттене, а в пригороде Чикаго и Ричард явно был не миллионер. Возможно, она просто увидела, что он — хороший человек, хоть и бросил больную жену (в самые тихие утренние минуты, лежа один в постели, он сознавал, что совершил поистине ужасный поступок). Разве не может случиться так, что он пусть немного, да нравится Трейси? Разве это такая уж безумная мысль?
Вот как рассуждал Ричард Мидлштейн по дороге к почти проститутке, стараясь оправдать себя в собственных глазах. Хотелось думать, что если бы к ней отправился его друг, Ричард не посмотрел бы на него косо. Все-таки древнейшая профессия в мире. Библейская. Не суди, да не судим будешь.
Улочки были пусты, и Ричард приехал к ее многоквартирному дому на пятнадцать минут раньше. Как назло — никаких пробок. Пришлось немного понарезать круги. Он проехал мимо огромного «Кеймарта» с магазином для садоводов, при виде которого заскучал по своему дворику, даром что жена не разрешала ничего и пальцем трогать. Торговый центр, еще один и еще. Закусочная с окошком для водителей. Кстати, не съесть ли хот-дог? Лучше не надо, иначе хот-догом от него и будет пахнуть. А вот и школа, куда через два года пойдут его внуки. Ричард надеялся увидеть, как они ее закончат. Эмили и Джош, умницы, он всем об этом говорил. Такого счастья, как эти двое ребят, в семье давно уже не случалось, и Ричард готов был сражаться за них до последнего, черт бы побрал его невестку.
Ровно через семь минут он развернулся и поехал обратно, к Трейси. Перед ее подъездом посверкивал и журчал фонтан. Как и просили, Ричард припарковал машину на гостевом месте и заторопился вверх по ступеням. Он сам не ожидал, что будет так спешить, к последнему пролету лестницы совсем запыхался.
Трейси чмокнула его в щеку, нежно тронув за локоть. На ней был розовый топик из тех, что висят на одном плече, оставляя другое обнаженным. Он напоминал часть пижамы, но мог оказаться и милой рубашкой — что Ричард понимал в моде? Трейси выпрямила волосы, и теперь они казались еще длиннее. Темный шелк прядей ниспадал на розовый, и выглядело это потрясающе. Член Мидлштейна немного затвердел.
В комнате бренчала джазовая песенка. Квартира Трейси оказалась раза в три больше, чем у него. «Разве могу я содержать такую женщину?..» Комнаты были обставлены с претензией на роскошь и выглядели так, будто хозяйка годами ходила по чужим домам и в каждом брала по одному предмету. Длинный, узкий стол из стекла, белые пластиковые кресла, рядом — стул из прессованной фанеры, мохнатый половик, в углу — обеденный стол, глубокое мягкое кресло, дубовый шкаф конца девятнадцатого века — все это втиснули только в первую комнату. Посредине стояла огромная кушетка, обитая красным бархатом. На нее-то Трейси гостя и усадила. Наверное, любит здесь отдыхать, подумал он, представляя, как она картинно лежит и дышит, приоткрыв рот.
— Тут очень мило, — сказал Ричард.
— Спасибо. Досталось мне по наследству.
На бронзовом столике рядом с кушеткой стояла фотография Трейси с белой собачкой. Мидлштейн кивнул на нее.
— Очаровательный пес.
— Да, Митци была красавица. Умерла в прошлом году. — Трейси выпятила губу, сделав печальное лицо. — Грустно, — сказала она. — Я коплю на новую такой же породы, но они ужасно дорогие. Это бишон фризе. Я всегда покупаю бишонов. У меня было уже три. Главное, идти к заводчику, а не в зоомагазин.
— Почему?
— Там ужасно обращаются со щенками. — Трейси, похоже, искренне расстроилась и сменила тему. — Давайте поговорим о чем-нибудь хорошем. Например, о нас. — Она погладила Ричарда по колену, а другую руку положила ему на ладонь. — Я знала, что вы еще вернетесь. У меня было такое предчувствие.
Она поцеловала его.
Поцелуй Мидлштейна поразил. По двум причинам: во-первых, потому что он его не ожидал, во-вторых, потому что целовалась Трейси восхитительно. У нее были нежные, но упругие губы, она чувствовала мужчин, знала, чего они хотят: взять инициативу или расслабиться; им в угоду она постанывала или смеялась. Так же она вела себя и в спальне. Сверху, снизу, боком, любые позы. Трейси давно не получала удовольствия от секса, так что какая разница? Мужчины намного старше, чем она, выжимали из нее эту страсть еще с тех пор, как она была подростком. Почему до сих пор никто не купил ей собаку? Может, этот, как его там, наконец купит?
