на тринадцать лет, вопросы вам показались довольно простыми. Вы с триумфом написали свои ответы – и получили низкую оценку, а обжаловать результат было нельзя.
Бывало, я стояла в дверном проеме отцовского магазина, жуя невкусное яблоко, и смотрела, как ученики возвращаются домой из школы парами и по трое: девочки в аккуратных коричневых платьях, чёрных фартуках и маленьких соломенных шляпках, мальчики в опрятной форме со множеством пуговиц. У них всегда было много книг в ранцах за спиной. Они брали их домой, читали, писали и учились всяким интересным вещам. Они мне казались существами из другого мира. Но у тех, кому я завидовала, были свои проблемы, как я часто слышала. Их школьная жизнь была сплошной борьбой с несправедливостью со стороны преподавателей, с жестоким обращением одноклассников и повсеместными оскорблениями. Те, кто благодаря героическим усилиям и невероятной удаче, успешно завершили курс обучения, наталкивались на новую стену, если решали двигаться дальше. Их не принимали в университеты, квота была три еврея на сто гоев, при тех же препятствующих поступлению условиях, что и в средней школе – экзамены повышенной сложности, несправедливые отметки, или неприкрытый произвол при вынесении решения. Нет, царь не хотел, чтобы мы учились в школах.
Я слышала от матери, что когда её братья были маленькими мальчиками, дела обстояли иначе. У царя в то время возникла блестящая идея. Он сказал своим министрам: «Давайте просвещать народ. Давайте одержим победу над этими евреями с помощью государственных школ вместо того, чтобы и дальше позволять им упорно изучать иврит, который не учит их любви к своему монарху. Принуждение на них не действует, насильно обращённые всякий раз берутся за старое, как только осмеливаются. Давайте попробуем образование».
Возможно, мирное обращение евреев в христианство не было единственной целью царя, когда он повсюду открывал государственные школы и заставлял родителей посылать туда своих сыновей на обучение. Возможно, он просто хотел быть хорошим, и действительно надеялся, что это пойдет на пользу стране. Но евреям общественные школы казались дверью в бездну вероотступничества. Учителя всегда были христианами, преподавание было христианским, а правила поведения в школе, касающиеся расписания, одежды и манер, часто противоречили еврейским обычаям. Государственная школа прервала священное обучение мальчика в еврейской школе. Где бы вы нашли благочестивых евреев после нескольких поколений мальчиков, воспитанных христианскими учителями? Очевидно, царь охотился за душами еврейских детей. Закончив школьный курс обучения, все они должны были войти прямиком в дверь церкви. И все благочестивые евреи восстали против школ, и всеми правдами и неправдами не пускали туда своих мальчиков. Чиновник, назначенный для ведения реестра мальчиков с целью их зачисления в школы, разбогател на взятках, которые ему платили обеспокоенные родители, скрывавшие своих сыновей.
Через некоторое время мудрый царь передумал, или умер, возможно и то и другое, и школы были закрыты, а еврейские мальчики снова стали спокойно изучать свои книги на иврите, и носили талит* у всех на виду, и никогда не оскверняли уста свои ни единым русским словом.
А затем передумали евреи, некоторые из них. Они захотели отправить своих детей в школу изучать историю и науку, потому что обнаружили, что и в этих дисциплинах есть добро, как и в Священном Законе. Этих людей называли прогрессивными, но у них не было возможности прогрессировать. Все цари, вступавшие отныне на престол, упорно отстаивали старое представление о том, что ни одна дверь не должна быть открыта для еврея – ни дверь за пределы Черты, ни дверь из их средневековья.
Глава II. Дети Закона
Когда я сейчас оглядываюсь назад, я вижу, что за стеной полицейского надзора, воздвигнутой вокруг места моего рождения, была ещё одна стена, более высокая, прочная и неприступная. Это та стена, которую царь со всеми своими прислужниками не мог поколебать, священники со своими орудиями пыток не могли пробить, толпа со своими подстрекателями не могла уничтожить. Эта стена внутри стены – религиозная целостность евреев, крепость, воздвигнутая узниками Черты наперекор их тюремщикам; оплот, возведённый на руинах их разграбленных домов, и укрепленный кровью их убитых детей.
Преследуемый со всех сторон, ощущающий бесплодность любых своих усилий, ограниченный узкими рамками, почти потерявший человеческий облик русский еврей обратился к тому единственному, что никогда не подводило его – к традиционной вере в Бога. Изучение Торы излечило все его раны, точное соблюдение традиционных обрядов стало выражением его духовных устремлений, а мечтая о восстановлении Палестины, он забывал о мире вокруг. Какое нам было дело в Шаббат или в праздник, когда наша жизнь была сосредоточена в синагоге, до того, какой царь сидел на троне, и какие злые советники шептали ему на ухо? Их волновали доходы, политика и всякие эфемерные пустяки, в то время как мы были полны решимости возобновить наш древний завет с Богом, чтобы Его обетование миру исполнилось, и на Земле воцарилась Божья справедливость.
В пятницу днем магазины и базары закрывались рано. Стихал гул торговли, оседала пыль тревог, и покой Шаббата разливался по тихим улочкам. Окна даже самой жалкой лачуги лучились священным светом, чтобы путник, идущий во тьме, увидел Дух Божий, снизошедший на скромный кров.
Озабоченность, страх и притворство спадали с каждого лица, как маска. В глазах стояли слёзы и мерцал огонёк сокровенной радости. Над каждой головой, склонившейся над священным писанием, сиял ореол Божьего присутствия.
Не только по праздникам, но и в будни мы жили по Закону, который был нам дарован через нашего учителя Моисея. Как питаться, как мыться, как работать – всё было записано для нас, и мы стремились исполнять Закон. Изучение Торы было самым почитаемым из всех занятий, и те, кто занимался им, были самыми уважаемыми из всех людей.
Я не могу вспомнить того времени, когда я была слишком мала, чтобы знать, что Бог сотворил этот мир, и назначил учителей, чтобы они говорили людям, как в нём жить. Сначала пришел Моисей, за ним великие раввины*, и, наконец, рав* из Полоцка, который целый день читал священные книги, чтобы рассказать мне, моим родителям и друзьям, что делать, когда у нас возникали сомнения. Если моя мать, разрезав курицу, обнаруживала, что с ней что-то не так – какая-то травма или отметина, которой быть не должно – она отправляла служанку с курицей к раву, а я шла вместе с ней и видела, как рав заглядывает в свои большие книги, и что бы он ни решил, он был прав. Если он называл курицу «терефой», я
