– Бесполезно, – вздохнула мама. – Отвертится.
Алешку спросили. Когда он явился с зимней рыбалки. Он не очень соврал.
– Я его выпустил на волю. В лунку. Он так резво тосковал…
– Хорошо, – ледяным голосом сказала мама. – На ужин – овсянка!
Алешка взвыл, папа вздохнул. А мама злорадно улыбнулась.
Глава VI
Синяя папка
Почти каждый вечер на пороге нашей квартиры застенчиво улыбался капитан Павлик. Мы привыкли к нему, как к родственнику. Он докладывал, советовался, сообщал. В общем, по словам мамы, все время, как птичка в гнездышко, приносил в клювике что-нибудь новенькое. То дохлую муху, то серебряное колечко.
– И всегда он что-нибудь уносит в своем клювике, – проворчал однажды Алешка.
– Это ты о чем? – мама недовольно подняла одну бровь и опустила другую.
– То блинчики с мясом, то пельмени со сметаной.
– А тебе жалко?
– Пусть овсянку уносит.
– Нет уж! Она очень полезная.
– Она очень вредная.
– Между прочим, – сказала мама, – когда ты стал постоянно есть овсянку, то заметно поумнел.
Алешка фыркнул, как кошка, недовольная тем, что ей вместо кусочка колбаски предложили сухую корку. А ведь, как показало ближайшее будущее, мама была права…
Сегодня капитан Павлик не улыбнулся застенчиво на пороге. Он был хмур и озабочен. И даже отклонил мамино приглашение на кухню. Сначала, правда, отклонил, а после разговора в папином кабинете на плохой аппетит не стал жаловаться.
Мы ему, как могли, помогали. Мама подкладывала Павлику в тарелку все, что нашлось съедобного в доме в эту вечернюю пору, а мы с Алешкой смотрели, как он шустро орудует вилкой. Потом папа сказал:
– Капитан, притормози немного. Тебя уже окружающие боятся.
Павлик проглотил и объяснил:
– Извините… Я сегодня не обедал. Не успел.
– Ты, по-моему, и не завтракал, – участливо сказала мама, поставила перед Павликом большую чашку кофе и придвинула тарелку с плюшками.
– И вчера не ужинал, – вполголоса добавил Алешка. – И съел все, что наша мамочка оставила своим детишкам на завтра.
Павлик смутился, мама рассердилась, папа усмехнулся. И сказал:
– Вот что, Павлик. Ты хороший сыскарь, я тобой доволен. Но тебе не хватает в работе знаешь чего?
– Ума, что ли, товарищ полковник?
– Творчества, Павлик. Творчество – это анализ и прогноз. Ты понял?
– Еще бы! – соврал Павлик и зажевал изо всех сил пригоревшую плюшку. – Прогнозировать анализ и анализировать прогноз. Только я вас не понимаю. Кражи совершает квартирный вор, типичный «домушник», а вы советуете мне искать карманника. Анализ и прогноз…
– Вот именно, – кивнул папа. – Это синее пятнышко между большим пальцем и указательным – татуировка в виде паучка. Фирменный знак, так сказать, вора-карманника. А что такое карманник?
– Шушера. Мелкая и поганая.
– Карманный вор, Павлик, – это элита преступного мира. Высококвалифицированный жулик. Аристократ криминала.
– Класс! – сказал Алешка. – Супер!
Папа строго взглянул на него.
– Мне приходилось иметь с ними дело. Это гадостная публика. Главное оружие карманника – его тонкие, гибкие, изящные пальцы. Ты знаешь, Павлик, как в далекие годы боролись с карманными ворами? Им ломали пальцы. Знавал я одного карманника по кличке Сыч. Как-то увидел он по телевизору, во время следственного эксперимента, игру одного знаменитого пианиста. Сыч долго наблюдал, как бегают по клавишам его необыкновенные пальцы, и с досадой сказал: «Надо же, такие руки у мужика – и такой ерундой он занимается». Анализ, Павлик…
Павлик проглотил кусок плюшки, запил его добрым глотком кофе и проговорил:
– Вы хотите сказать, что…
– Вот именно, – кивнул папа. – Правильно понял.
– А я не понял, – обиделся Алешка. – Ты думаешь, пап, это какой-то пианист ворует на свадьбах? Что-нибудь поиграет, а потом что-нибудь сопрет, да? Я не понял.
– А тебе это и не надо, – строго сказал папа.
Он тогда, конечно, еще не знал, что «это» Алешке очень надо. Больше всех.
И после этих слов папа пустился в воспоминания. О своей молодости. О том, как он работал простым опером и воевал с карманником Сычом.
– Этот Сычев, – говорил папа, – разбойничал в основном в транспорте…
– Кликуха Сыч у него от фамилии? – перебил Павлик.
– Нет, это совпадение. Кличка у него от манеры воровать. Он крал обычно по утрам, в трамвае, в автобусе. У него, Павлик, было такое воровское амплуа: будто честный трудяга возвращается с завода после ночной смены. Ну, вроде устал – ноги его не держат. Стоя дремлет. Как сыч на ветке. Покачивается, глаза в дремоте прикрывает.
– А сам в это время, – догадался Алешка, – во все стороны зырит, да?
– Ну да. Выбирает подходящий объект. Как только трамвай тормознет или дернется, он вроде бы в полусне на соседа навалится. «Ой! Простите, задремал. Со смены я, умаялся. Ой, да и остановку свою чуть не проспал. Извините великодушно». Кошелек или бумажник уже у него. Быстренько, но вежливо – на выход. Пару трамваев для подстраховки пропустит и снова в рейс. Утреннюю смену отрабатывать. И ведь расчет какой тонкий у него был – в это утреннее время рабочий люд в трамвае еще толком не проснулся. Полусонный едет, подремывает… Я, Павлик, этого Сыча, как личного врага, ненавидел. Будто он не у кого-нибудь, а у меня последнее крал. Или у самого близкого мне простодушного человека. Ведь знал, подлец, кто в трамваях ездит. Простые люди. Кто от зарплаты до зарплаты живет, от пенсии до пенсии. И лишних денег не имеет. У такого человека нередко все его жалкое состояние в кармане. И лишить его этих небольших рублей может только самая черная душа. Никого карманник не жалеет. Ни работягу, ни учителя, ни старушку, ни ребенка…
– Пап, – вдруг сказал Алешка. – А знаешь, на кого этот Сыч похож? На этого, который на праздниках шубы ворует.
– Чем похож? – не понял папа.
– Подлостью, – просто ответил Алешка.
Папа согласился. А в прихожей, провожая Павлика, еще раз напомнил ему:
– Анализ и прогноз, капитан. Этот синенький паучок не зря показался. Карманник, Павлик, больше всего боится не нас с тобой. Он боится старости. Не та уже реакция, снижается внимание, пальцы потеряли чуткость и гибкость. А деньги-то воровать надо. Вот и подумай хорошенько: отсидел немолодой уже карманник свой срок, вышел на свободу, а по прежней «профессии» работать уже не может. Пальчики не те, квалификацию потерял… Что делать?
– Другую работу искать, попроще, – радостно догадался Павлик. – Спасибо, что подсказали, Сергей Алексаныч. Я сейчас подниму все прежние дела по карманникам. Просчитаю: кто еще сидит, кто уже освободился и чем сейчас занимается.
– Участковых привлеки, – еще посоветовал папа. – Они за этой публикой наблюдать должны.
– Завтракать придешь? – спросила мама, засовывая в карман Павлика пакетик с плюшками.
– Да неудобно как-то, – смутился Павлик.
– А завтракать уже нечем, – намекнул Алешка.
И вот так постепенно (в клювике в гнездышко) из всяких смутных сведений возникал как из тумана образ ничейного родственника, ничейного друга, ничейного коллеги по работе. Образ пожилого мужчины в черном костюме с уголком сиреневого платочка в нагрудном кармане пиджака. С синим пятнышком – паучком в ямке между большим и указательным пальцами.
Но нас с Алешкой все это как бы не касалось. И мы даже не догадывались, что уже давно очутились в самом центре опасных событий среди опасных людей. Никто не знал об этом – ни капитан Павлик, ни даже наш папа – полковник Оболенский…
На следующий день мы поехали с Алешкой смотреть океанариум в Институте океанологии.
На вахте проблем у нас уже не было, хотя бородка у Коренькова еще не отросла. Вместо вредного охранника Сморчкова стоял другой, не такой вредный.
Мы поднялись на второй этаж и долго ходили по всяким коридорам, мимо высоких дубовых дверей, на которых поблескивали стеклянные таблички с загадочными словами: «Океанография», «Физика моря», «Гидробиология»… «Конхиология»!
Хоть что-то знакомое.
И очень много интересного. Прямо в коридорах везде стояли всякие чучела в натуральную величину. Всякие морские звери, птицы и рыбы. А также здоровенный осьминог и пингвин во фраке. Ростом с Алешку. С настоящей селедкой в клюве.
Но мы это все толком рассмотреть не успели. Кореньков возле двери с табличкой «Конхиология» остановился, отпер ее и пропустил нас внутрь. Большая комната, все стены – в стеклянных шкафах и полках, где красовались раковины всех морей и океанов. На столах – приборы, пробирки, спиртовки. В углу, на столике, раскинулся на длинных членистых ногах громадный красный краб, похожий на паука. Только в тыщу раз больше. А на одной полке – необыкновенные кораллы, разных цветов и форм.
Кореньков выбрал одну веточку нежного бледно-розового цвета и протянул ее Алешке:
– Маме подаришь.
