— Почему все?.. Есть нормальные…
Дальше в стихах выяснилось, что, поскольку каждый удод видел перед собой другого, их было уже четыре.
— Ах, эти ножки, ножки, ножки балерин,Без вас бы я не смог прожить и день один, —
пел сосед под гитару, поглядывая на Юльку, —
Ах, если бы я только, братцы, мог,Я жизнь бы положил у этих ног…
— Ты вообще стихи любишь? — спросил Игорь, наклонившись к ней.
Юлька кивнула.
— Кого?
— Евтушенко, Юлию Друнину…
— А-а-а! — Игорь схватился за голову. — Ты только не говори никому, ладно?
— …как сконструирован самолетс учетом фигурки пилота,так сконструирован небосводс учетом фигурки удода,а значит — был пятый удод…
— …ах, если бы я, братцы, только мог, я жизнь бы всю прожил у этих ног…
— …а Набокова читала? Булгакова?
Юлька отрицательно покачала головой, она не успевала слушать всех сразу.
— …Кима? Битова? Трифонова?
Юлька досадливо обернулась к Игорю:
— У нас на уроки времени не хватает! Буду работать — прочитаю!
— А не слыхала, в Чернобыле вроде что-то такое взорвалось? Нет? А в семнадцатом году в Питере, говорят, заварушка была?
— Знаешь, что?! — разозлилась Юлька.
— Вы как на необитаемом острове, — пожал плечами Игорь.
— И это то, что хотелось крикнуть? — спросил блондин. — Это то, что — болит?
— Постой! Тихо! — надрывался Валерка.
Из соседней комнаты медленно, как сомнамбула, выплыла девица, оглядела всех пронзительно-синими, невидящими глазами. Кто-то, посмеиваясь, обнял ее, она осторожно, не оглянувшись, освободилась и пошла дальше.
— Тихо! — Валерка вырвал гитару у любителя балетных ножек и вложил ее в руки молодому широкоплечему, румяному парню. — Юра, давай эту, про пушку! Вот, послушай! — крикнул он кудрявому. — Простые ребята написали. Вам не снилось такое… такое… Давай, Юра!
Юра опустил голову, сосредоточенно помолчал, потом запел негромко. Разговоры сами собой прекратились, в комнате впервые стало тихо.
— Вот бабахнет его пушка: бабах!И душа моя домо-ой полетит…У него за каждым камнем — аллах.А меня кто, сироту, защитит?..
— А? Что? — торжествующе закричал Валерка. — «Сироту»! Как сказано, а? Вам такого никогда в жизни не написать!
Юра вдруг заплакал, некрасиво кривя губы, прикрываясь рукой. Валерка обнял его за плечи:
— Брось, Юр. Не надо… Кто же виноват? Я виноват? Он виноват?..
— Из Афгана вернулся недавно, — шепотом сказал Игорь. — Каждый раз плачет, когда поет…
— Давай уйдем, — жалобно попросила Юлька.
— Посидим немного.
— Мне пора уже.
— Ну, подожди. Иди сюда, — Игорь увел ее в соседнюю комнату. Здесь было темно, только свет луны из окна.
— Тебе не нравится тут? — спросил Игорь.
Юлька помотала головой.
— Почему?
— Мне это не нужно, — упрямо сказала Юлька.
— А что тебе нужно? — улыбнулся Игорь, обнимая ее.
Юлька тотчас уперла ему в грудь острый кулачок.
— Между прочим, мы по актерскому мастерству каратэ учили!
— Только не надо меня бить, ладно? — Игорь привлек ее к себе.
В глубине комнаты засмеялись. На диване лежала парочка, уступившая им кресло в начале вечера, и с интересом наблюдала за ними. Юлька бросилась из комнаты.
— Вы закрывались бы, что ли! — зло сказал Игорь. Он вышел за Юлькой, заглянул в одну комнату, в другую — везде были толпы.
Навстречу выплыла, бессмысленно улыбаясь, сомнамбула. Бродил по коридору недовыселенный старичок. В большой комнате кудрявый и д'Артаньян чуть не с кулаками наседали на равнодушного блондина. Афганец, склонив голову, тихо перебирал струны. Валерка сидел с японскими «лопухами» на ушах, балдел в одиночку.
— Только в ванную, — посоветовал он Юльке с Игорем.
Юлька вспыхнула, схватила куртку в коридоре и выскочила из квартиры. Игорь выбежал за ней.
— Ну, что? Что случилось?
— Ничего! Пусти!
— Ну, подожди, я провожу.
Юлька вырвалась и, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице. Игорь вернулся в комнату, стащил с Валерки наушники.
— Кто тебя просил со своими дурацкими советами лезть?
— Для тебя же стараюсь. Там диван есть.
— Она ведь не такая! Неужели сразу не видно?
— Да брось ты из нее мадонну делать, — спокойно сказал Валерка. — Их с десяти лет мужики лапают каждый день, — он надел «лопухи» и блаженно прикрыл глаза.
Игорь только махнул рукой.
Середа так же неподвижно лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене. В комнату вошла Галина Николаевна, следом за ней — несколько девчонок, остальные столпились у дверей. Юлька, Ия и Нина вскинули головы к воспитательнице и тоже зачем-то встали.
Галина Николаевна склонилась над Середой, тихонько потормошила ее за плечо:
— Света… Света, твой папа приехал…
Середа поднялась на руках и села. Лицо ее, потемневшее, с глубоко запавшими глазами, было абсолютно спокойно, будто потеряло способность выражать хоть какое-то живое чувство. Она равнодушно оглядела подруг, воспитательницу, чуть свела брови, пытаясь понять, чего от нее ждут, что надо делать. Потом встала, вынула из шкафа большую спортивную сумку и принялась складывать в нее вещи.
В гробовой тишине раздавались только ее шаги и странный, едва слышимый, высокий звук: все девчонки молча плакали. Под этот бесконечно тянущийся на одной ноте звук Света медленно двигалась между замерших, будто окаменевших девчонок, аккуратно складывала блузки, свитер, халат, юбку. Хитон оставила на плечиках в шкафу, попавшиеся под руку пуанты не глядя бросила на пол.
— До свидания, Света, — сказала Галина Николаевна.
Середа обернулась на голос, пусто взглянула на воспитательницу, надела куртку и вышла. Подруги двинулись следом. В комнате перед тумбочкой с выдвинутыми ящиками остались лежать пуанты, потертые, с разбитыми носками, и новые, еще ни разу не надетые. На тумбочке, свесив уши, сидел забытый заяц…
В вестибюле ее отец — растерянный, виновато улыбающийся маленький человек — суетливо подхватил сумку. За стеклянной дверью у крыльца светились красные стоп-сигналы такси.
Середа по очереди обнялась и расцеловалась с подругами, равнодушно глядя за спину им неживыми глазами, повернулась и пошла за отцом. Подруги высыпали на крыльцо, кто-то махнул рукой, но Света, не оглянувшись, села в машину, и такси тронулось.
— Чего ревете, дуры?! — вдруг зло крикнула сквозь слезы Ильинская. — Завидовать надо! Как нормальный человек жить будет!
Девчонки постояли еще на крыльце, зябко обняв себя за плечи, вытерли слезы и вернулись в интернат — к учебникам, в музыкальные классы. Только Нина не могла успокоиться, она лежала на кровати, подтянув коленки к груди, уткнувшись в подушку, всхлипывала уже без слез.
В комнату заглянула Оля Сергиенко, тихая, незаметная девчонка из «корды», подозвала Юльку, виновато сказала, глядя в сторону:
— Понимаешь, Юль… это… порвала совсем… — как доказательство, она держала в руках рваные балетки. — Мы со Светкой одного размера…
Юлька молча отдала ей Светины туфли. Присела рядом с Ниной.
— Ну что ты, Нин… Не надо…
— Я следующая… — с трудом выговорила Нина, ее бил озноб. — Я… следующая буду…
— Что за ерунда, — Юлька погладила ее по голове. — Никто тебя не выгонит.
— Разве это справедливо… — всхлипывала Нина. — Почему все так несправедливо?.. Она лучше всех… Разве она виновата?..
— Конечно, не виновата… Ты попробуй заснуть, давай, я тебя накрою, — уговаривала Юлька, гладила ее, пыталась убаюкать.
— Разве я виновата, что я такая? Я в сто раз лучше тебя танцую!..
— Конечно, лучше.
— У меня прыжок лучший в Союзе!
— Конечно, лучший, все знают, — торопливо соглашалась Юлька.
— Разве я виновата? — у Титовой начиналась истерика. — А кто виноват?! Ненавижу! Ненавижу!! — она замолотила себя кулаками по бедрам, по животу, по груди. — Ненавижу этот мешок!
— Не надо, Нин, перестань, не надо. — Юлька поймала ее за руки, навалилась всем телом, крепко сжав запястья. — Все будет хорошо… Вот увидишь… честное слово… Ты похудеешь… Все будет нормально…
Титова, наконец, расплакалась, уткнувшись ей в колени, как ребенок.
— Арза, — Ия заглянула в комнату. — К телефону. Пока Галины нет…
— Иди к своему мужику! Иди, иди! — Нина отталкивала Юльку и удерживала одновременно.
— Ну что ты, никуда я не пойду. Не бойся… — Юлька махнула у нее над головой Ие, покрутила пальцем в воздухе: сама позвоню. — Я с тобой…
Когда Ия вернулась в комнату, Юлька спала сидя, прислонившись щекой к стене. Уткнувшись лицом ей в колени, спала Нина.
