Юрий Коротков
Виллисы
Такие морозы иногда случаются в конце февраля — будто напоследок, зиме вдогонку. Ранним вечером вымирает Москва, воздух едва прозрачен от взвешенных колючих льдинок, свет окон, реклам и фонарей расплывается, как чернила на сырой бумаге, грохочут по ледяным ухабам троллейбусы — промерзшие жестяные короба, в которых еще холоднее, чем на улице; из метро валит тяжелый пар и пахнет баней, редкие прохожие, до глаз укутанные шарфами, спешат домой, каждый в одиночку храня свой островок тепла. Да что спешат — бегут, спасаются. Но и крепкие стены домов не всегда спасают, потому что в такие морозы трещат по швам панельные башни и рвутся обледеневшие провода.
А бездомному и вовсе горе…
В последнем письме мать виновато, вполстрочки, после «крепко целую» и приветов от родни и знакомых, сообщала, что вернулся отец, и Юлька сразу после уроков помчалась на «междугородку» звонить в Рудник — соседям через улицу, у которых стоял телефон.
На том краю земли давно была ночь. Юлька переполошила соседей, слышно было плохо, мать тотчас начала плакать. «Гони его, поняла? — кричала Юлька, приставив ладонь к трубке. — Гони к черту!» — «Жалко…». Сквозь стекло переговорной кабины на нее пялился солдатик-узбек с серыми обмороженными ушами. Юлька повернулась к нему спиной. «А себя тебе не жалко? А Зойку с Катькой не жалко?» — «Жалко…» — и снова слезы. На редкость содержательный получился разговор.
Троллейбуса долго не было — наверно, опять где-то оборвалась линия, и Юлька пошла обратно пешком, срезая дорогу через Арбат. Москву она знала плохо, только район вокруг училища да центральные улицы, сразу заблудилась и теперь металась по темным, наполовину выселенным переулкам наугад сворачивая то налево, то направо. Короткая нейлоновая куртка от мороза стояла колом, под нее задувал ветер, колени одеревенели и едва гнулись, и Юлька вдруг с ужасом поняла, что никуда не дойдет, просто упадет и замерзнет посреди огромного чужого города, под равнодушным взглядом чьих-то теплых окон.
Она нырнула в подъезд, дернула внутреннюю дверь — заперто.
Юлька, подвывая от отчаяния, перебежала в другой дом, здесь над замком был крупно выцарапан код. Она потыкала в кнопки окоченевшими, негнущимися пальцами, замок нехотя щелкнул, она вошла и поднялась на второй этаж. Откинула капюшон, зубами стащила варежки и всем телом прижалась к высокой батарее, просунув руки между секциями.
Больно заныли отходящие от мороза пальцы, куртка оттаяла, свитер стал понемногу пропитываться теплом. За дверью ближней квартиры слышался звук наполняемой ванны — гулкий, уютный: неразборчиво бубнил телевизор, прошаркали по коридору шлепанцы. Юлька представила себе эту квартиру с высоченными потолками, ванную с мягким ковриком, набором косметики на полочке под зеркалом, кухню со стопкой тарелок в раковине, комнату с длинными, наискосок, тенями от настольной лампы. И ее обитателей, неторопливо, по-домашнему пьющих чай, не подозревающих даже, что рядом с ними чуть не замерз живой человек…
Внизу хлопнула дверь подъезда, загудел, поднимаясь, лифт и остановился на втором этаже. Юлька отскочила от батареи и принялась деловито рассматривать номера квартир, ожидая, когда человек пройдет. Но шаги замерли у нее за спиной. Тетка с авоськой, набитой пакетами молока, бдительно следила за ней. Юлька подумала, что молоко в пакетах замерзло, и если разорвать картонку, молоко будет стоять в тарелке голубоватым столбиком, потихоньку оплывая.
Она осмотрела все четыре квартиры и пошла вниз по лестнице.
— Вам кого? — спросила тетка.
— Мне?.. Так… — не оборачиваясь, ответила Юлька.
— А если так, нечего по подъездам шляться!.. Подзаборники!
Строгий фасад училища светился в густой морозной тьме тремя сплошными рядами окон. Юлька пробежала через пустынный заснеженный сквер, еще из-за стеклянных дверей увидела в интернатском вестибюле двух чужих парней и вахтершу Ольгу Ивановну, стоящую перед ними с раскинутыми руками. Один из парней присел, пытаясь прошмыгнуть под рукой.
— Куда? Куда? — Ольга Ивановна схватила его за куртку. — Родителей не пускаем, а вас, кобелей, — пусти козла в огород!
Юлька стряхнула снег с сапожек и вошла.
— Юля! Азарова! Объясни им, не пойму, кого хотят, Лену какую-то! Раньше волосатые кругами ходили, теперь стриженые лезут. Как медом намазано…
— Юля! Юлечка! — долговязый парень тотчас переключился на Юльку, доверительно придержал ее за локоть. — Вся надежда на вас. Не дайте разбиться сердцу… Лена. Блондинка. Худая. Высокая. Танцует виллису в «Жизели»…
— Вы видели «Жизель»? — спросила Юлька, освобождая руку.
— Виноват. Но непременно…
— Там двадцать две виллисы. И три состава. Умножать умеете?..
Второй парень молча смотрел на Юльку и улыбался. Она глянула на него раз, другой, невольно улыбнулась в ответ, а потом так и разговаривала с долговязым шутом, глядя в глаза его приятелю.
— …Все худые. Большинство высоких. Лен — человек пятнадцать.
— От винта! — безнадежно сказал долговязый. — По такому дубильнику зря перлись!..
Мимо тянулись на ужин интернатские ребята и девчонки в халатах, спортивных костюмах, высоких гетрах. Все с любопытством оглядывались на новые лица.
— Арза, идешь? — окликнула Юльку Света Середа.
— Сейчас. Займи мне.
— А это кто? — спросил долговязый, глядя вслед рослой русоволосой красавице Светке.
— А это не про вашу честь. Больше вопросов нет?
— Есть, — сказал, улыбаясь, приятель долговязого. — Вы тоже виллиса?
— Да.
— А вас как найти?
— А меня искать не надо. Вам, кажется, Лена была нужна? Вот и ищите Лену, — и Юлька направилась следом за подругой.
— Меня зовут Игорь, — сказал парень вдогонку.
— Очень приятно, — не останавливаясь, ответила она.
— Все понятно? — затараторила у нее за спиной Ольга Ивановна. — Давай, давай, пока милицию не вызвала. Вон в городе полно их ходит, другую найдете. А у нас девочки серьезные, им гулять с вами некогда…
Юлька, на ходу снимая куртку, вошла в столовую, взяла талон на ужин у дежурного воспитателя Галины Николаевны и пристроилась в очередь рядом с Середой.
— Кто это? — кивнула та в сторону вестибюля.
— Опять Ленку ищут. Хоть не говорила бы, где учится.
— Ты что! Это ее коронный номер: «Ах, здравствуйте, я балерина!». Она на улице по пятой ходит, — Света развела носки на сто восемьдесят и засеменила так с подносом в руках.
Подруги сели за свободный стол в своем ряду. В просторном зале было еще два ряда столов — центральный для москвичей, а крайний, с мягкими креслами и салфетками, — преподавательский. Вечером ни москвичей, ни педагогов не было, но интернатские привычно занимали свою треть.
— Как дома?
— Все по новой началось… — Юлька тоскливо усмехнулась. — Мать ревет… Скорей бы лето. Я бы этого гада в шею вытолкала…
— Кого это? — поинтересовался Генка Демин, подсаживаясь к ним. — Не меня?
— Отца… — нехотя, не сразу ответила Юлька. — Илья! — она помахала рукой, подзывая Ленку Ильинскую. — Длинный, стриженый, в синей куртке — твой?
Ильинская, действительно «худая высокая блондинка» с мелкими чертами лица и всегда круглыми, будто бы изумленными глазами, подошла к столику. Против обыкновения она ужинала в училище. Обычно же сразу после уроков уносилась в город на дискотеку или в очередную компанию.
— А, панк недоделанный, — равнодушно фыркнула она. — Понту навалом, блин, а рубля на такси нет.
— Главное, чтоб человек был хороший, — ухмыляясь, поучительно сказал Демин.
— Ага. Пойди в первом классе это скажи.
— Тебе бы, Илья, академика, — посочувствовала Середа.
— Угу, — кивнула Ленка с набитым ртом. Она, всем девчонкам на зависть, ела, сколько влезет, жрала пирожные и кремовые торты, занимаясь при этом вполноги — и ни на грамм не выходила из формы.
— Лучше военного! Полковника! — подхватила Юлька.
— Ты что! — возмутился Демин. — Генерала!
— Угу, — кивнула Ленка. Игра была привычная для всех.
— Официанта!
— Писателя!
— С дачей!
— С «восьмеркой»!
— Ты что! С «мерседесом»!
— Самое главное забыли! — Генка торжественно поднял палец. — С пропиской!
— Да ла-адно, блин… Вы-то в Москве останетесь, не в Большом, так в Станиславского, — спокойно сказала Илья, доедая. — А я чего, головой больная — в Мухосрань ехать?
— Арза! — допивая на ходу компот, подошел киргиз Хаким в вышитом национальном халате. — Титова ужинать будет?
— Нет.
Хаким направился к воспитательнице.
— Титовой не будет, — сообщил он, протягивая руку.
— По третьему кругу? — изумилась Галина Николаевна, но все-таки отдала ему еще один талон. — Тебе плохо будет, Хаким!
