Если к встречанию подключается мамо, то шоу обеспечено. Вполне в мамином духе начать вдруг пританцовывать, или весело обсуждать выставленные в вестибюле рисунки учеников. Также она может папу обнять или поцеловать, а то и ругаться с ним затеет.
А одноклассники и мелкая школота вокруг не дремлют, всем очень весело.
В общем, никому не завидую из тех, чьи родители работают дома и «имеют досуг».
Теперь же, благодаря папиной бдительности, такое хорошее дело, как съемка актуальных мест в городе, превратится для меня в позорный детсад.
— Кисочка, только сначала мы поснимаем места моего детства, хорошо?
Еще лучше. И надо было камеру брать? У меня отняли мое приключение…
Но отказаться папа не даст. Молча и сутулясь лезу в машину. Сейчас включится магнитола и меня будут мучить Высоцким. Это называется «развивать ребенка».
Папа, однообразный голос его кумира, пахнущая бензином машина, район бывшего старого автовокзала… И что, я этого хотела, да? В Калининграде не дам так с собой обращаться.
Да, все там будет по-другому!
Папа долго искал место для парковки. Обочины миниатюрной улицы под завязку забиты автобусами и такси.
— А ведь раньше это была тихая улочка, везде цветы…
Поверить сложно. Толпы хмурых людей, одетых преимущественно в черное, кучи мусора, лотки со сморщенными чебуреками, запах горелого жира.
— Вон, видишь дерево? Я себе там шалаш наверху делал. Прошлый раз смотрел — еще гвозди оставались и пара досок.
А из-за огромного строительного забора чуть выглядывает крыша того дома, где рос папа. Домик маленький, бревенчатый, с печкой. Пока были живы папины родственники, мы в нем бывали. Уютный милый мир, где у папы с каждой щелочкой в полу и трещинкой на стене что-нибудь, да связано. Домик купили папины предки в 1914 году. А пару лет назад его продали, и теперь тут будет «гостиница», и во дворе уже почти достроены унылые бараки для непритязательных приезжих. И все вокруг густо заплевано.
Но сейчас папа в своих любимых семидесятых…
— К нам приблудилась очень умная дворняжка. Она промышляла вон там. Видишь, в конце улицы, где был арык? Приезжие с автовокзала иногда приходили сюда, садились, опустив ноги в прохладную воду, ставили на травку бутылку вина и выкладывали на газету колбаску какую-нибудь, или пирожки. Собака сидела в засаде, терпеливо ждала, когда люди разуются, выложат закуску и — как молния, неслась за добычей. Р-раз! И нет колбаски. Босиком эту нахальную псину ловить невозможно, а пока обуешься, она уже далеко.
Я еще раз оглядываюсь: ни-че-го-шень-ки… Всего лишь кособокие домишки, много техники и грязный асфальт. А у папы на лице такое написано. И радость, и горе. Это «ничегошеньки» он ведь тоже видит. И где тот беленький мальчик, что мечтал о будущем, сидя в шалаше на дереве?
Трогаю за рукав:
— Пап, пойдем отсюда. Давай не будем снимать. Тут страшно, злые все какие-то. Я тебе потом твою улицу в «Панорамах» покажу, ладно?
Место, где раньше был старый автовокзал, он смотреть не хочет. Все снесли, и там теперь так же грязно, и какой-то очередной базар.
— Башня-то с часами кому мешала? — горестно бормочет папа, не замечая, что я его слышу.
Потом мы едем к его родному кинотеатру, ныне также снесенному. Вместо добротного здания в центре города — озелененный пустырь, посреди красуется «малая скульптурная форма» — пластиковый раскрашенный горный козел. Не его же снимать?
Тогда мы отправляемся к папиной школе. Он потрясенно разглядывает ступени парадного входа.
— Понимаешь, тут же высоко было! Мы же с классом фотографировались четырьмя рядами. А сейчас — всего две ступеньки остались! Это что — так асфальтом со временем все закатали в несколько слоёв? Ой-ей…
По пути папа рассказывает мне всякие истории из своего детства. И, в который раз, качает головой: ничего не осталось, вот будто нарочно…
— Пап, ты не расстраивайся! А хочешь в Центральный парк?
И только в старом парке папа успокаивается, и даже вспоминает, как однажды взрослый мальчишка хитростью увел у него здесь велосипед. Но и об этом говорить ему, вижу, приятно. Мы долго и подробно снимаем старые деревья, и скульптуру писателя Горького, и кинотеатр «Родина», и металлического барса с натертыми до блеска боками, на котором не сфотографировался в нашем городе только ленивый. Еще — старую эстраду и площадку для коллекционеров. Снимаем весь парк сверху, с колеса обозрения. Вот папа уже и веселый, улыбается:
— Надо нам сюда потом всем вместе сходить!
«Всем вместе» — это еще один бзик моего папы. Хотя и напоминает порядки в Северной Корее. Но все равно, иногда так приятно бывает погулять и подурачиться с папой-Борькой-мамой. И еще — мне совсем не по себе, когда папа грустный. Пусть уж лучше будет сверхзаботливым и энергичным, как всегда.
Обратно мы едем под «Роллингов» — тут у нас вкусы совпадают. И насчет парка сошлись, так что осталось только в квартире поснимать и во дворах. К тому же, у меня еще сэкономилось воскресенье!
Глава 13
— Мам, я на Медео завтра хочу, можно?
— А-а…
— Мам, ты меня слышишь?
— Деточка, что?
— Мама, я замуж выхожу!
— Хорошо, кисонька. Не отвлекай, ладно?
— Мам, война началась!
— А… Что, какая война?
— Великая Отечественная. В 1941 году! Ты почему не слушаешь?!
Хотя, могла бы и не спрашивать. Сама виновата. И надо мне было маму с «Панорамами» знакомить! Она теперь день-деньской «бродит» по улицам Калининграда, и я не удивлюсь, если ее призрак там видели — настолько человек с головой ушел в новую тему.
Когда мама не за компом, она все равно отсутствует. И говорить может только о предмете своей страсти. В нашей квартире раздаются незнакомые слова: Кнайпхоф, Квендау, Амалиенау, Мараниенхоф, Хуфен и тому подобное. Так назывались когда-то районы Кенигсберга, нынешнего Калининграда. В общем, мама исследует новую вселенную, причем основательно. И наивно полагает, что мы разделим ее азарт.
А мы не разделяем. Вот приедем, тогда. А сейчас у нас тут дела, друзья, любовь…
Кажется, никто не в состоянии выдернуть маму из компьютерного плена. Но нет — и на нее находится управа!
Пришла подмога, откуда не ждали.
Ни звонка, ни телеграммы… И вдруг к нам в дверь кто-то вкрадчиво так царапается. Дело вечером, поэтому папа идет открывать сам. А на пороге — Вера Андреевна! Да, та самая легендарная наша с Борькой как бы бабушка. Мы все сбегаемся на нее смотреть. Чудо. Это просто чудо!
Ей много лет, все лицо в мелких морщинках, но она такая красивая! Белозубая улыбка делает ее похожей на итальянскую актрису. Зубы у бабушки свои. И цвет глаз — тоже. Он прозрачно-зеленый, слегка выцветший. А вот волосы Вера Андреевна красит в темно-каштановый, что замечательно оттеняет загорелую кожу и веселые веснушки. У нее широкие скулы, изящный носик и длинная шея. И сама бабушка высокая. А вот одета наша нежданная гостья в какой-то балахон и тяжелые сапоги. Мама говорит, что ее мамо терпеть не может наряжаться — и это сразу заметно.
Когда она входит, кажется, вдруг где-то включили колыбельную Медведицы из мультфильма про Умку. Тут же, как по волшебству, дом наполняется запахом меда с молоком, и это не парфюм, а… вообще.
Вера Андреевна, видя наши оторопевшие физиономии, довольно улыбается и вручает маме пахучий баул:
— Санюрка, неси на кухню — там рыбка сушеная. Меня с ней чуть с поезда не ссадили.
Мама, кажется, прямо сейчас в обморок свалится. Только и смогла вымолвить:
— А это точно — ты?
— Я, — смеется Вера Андреевна. — Дайте-ка я эту хламиду скину.
— Командировка? — уточняет папа.
— Наводнение!
— Ура! — это крикнул наш Борька.
И Вера Андреевна, без лишних комментариев, отправилась принимать ванну и «чистить пёрья» — уж так она выразилась.
А бедненькая мама бросилась на кухню готовить, готовить, готовить. Хотя все мы знаем, что у Веры Андреевны строгая диета из-за желчекаменной болезни. И рацион ее состоит исключительно из курятины.
Но маме по-другому трудно выразить свои чувства, питаемые к своему суровому мамо. Вот и признается в любви кулинарно.
Поэтому скоро на столе будет курица вареная, курица печеная… да, если на то пошло, в таком состоянии мама и голубя зажарить может.
Борюсик — туда же. Норовит блеснуть омлетом, да только ему не дают.
Мамина мама приехала к нам в гости, потому что у неё, наконец, появилось свободное время. Рекордный паводок затопил все подступы к Юрьевску. Вот так домик Веры Андреевны оказался под водой аж по самую крышу. Всех удалось спасти. Гусей и собак пристроили по добрым людям, мамин отчим отбыл к своей родне в село. А наша бабушка — назовем ее дрогнувшим голосом все же так — впервые в жизни использовала на работе отгул, запаслась сушеной рыбой и села в поезд. И теперь она наша и только наша.
