Но что с ней делать, мы не знаем.
Борька на второй день начал звать ее «Ба». Я же говорю — приспосабливается к чему угодно парнишка. Гибкая детская психика. У папы психика устоявшаяся. И ему тяжело.
Свои ноги Вера Андреевна именует «копытами», время определяет по солнцу с точностью до пяти минут. Уронив куриную ногу на пол, может поднять, с аппетитом облизать и торжественно пообещать: «Ничего, сейчас водичкой запьем!»
На улице, перебегая дорогу в неположенном месте, со смешком выдает: «Дети, никогда не делайте так, как я!»
Она рассказывает полевые байки. Про то, как при составлении карты приняла волка за ориентир. Или как их машину чуть не разбомбили, когда геологи, заплутав, по незнанию въехали на военный полигон…
Расстояния меряет сотнями километров. «Да рядом это, всего-то день ехать» — нормальная бабушкина фраза. Хмыкая в ответ на наш очередной удивленный возглас, резюмирует: «Так я ж ведьма!» И вроде не замечает, как папа тихо и возмущенно крестится. Да, слишком много папиных устоев попирается. И это тебе не жена, ее не урезонишь. Это — Вера Андреевна! Делает что хочет!
Моя мама, мельтешащая на тему «чтобы было хорошо и удобно», нашей гостье, как я заметила, быстро надоедает. Они почти не разговаривают, а если и начинают, то на далекие от своей жизни темы. Мама на фоне бабушки стала такой… малозначительной, что ли. Опять поменялась, как отражение в речке.
Я пыталась общаться. Выгуливала Веру Андреевну в Ботаническом саду. На выходе мамина мама покривилась: «Разве сравнить с Пятигорским!» Водила в самый большой торговый центр. Становиться покупателем бабушка отказалась. Диалога у нас с ней тоже не вышло. Культурно-этические вопросы ее не занимают. Телевизор со всеми его каналами она презирает. Компьютер «на работе надоел». Только с Борькой и ведет себя на равных: они часами взахлеб рассуждают о природе, животных, травах, звездах, путешествиях…
А мне это не очень интересно. Да уж… Боря сам как трава живет, бабушку привлекает природа и борьба с нею, маму — Бог и будущее, папу — порядок и прошлое, ну, а меня… Меня люди интересуют, и еще — то, что сейчас. В частности, весьма интересуюсь, чего это тот человек, из-за которого я столько слез пролила, вдруг начал активно мне писать и звонить? Неужто скучает?! Или с «сантехником» любовь завяла?
Глава 14
Бабушка гостит уже неделю. Затосковала, и не скрывает. Поэтому, когда мама завела свою песню «про поселок», бурно поддержала идею поездки. Порекомендовав не откладывать на лето то, что можно сделать весной. Вспомнила, что и знакомые там остались. Раздумчиво промурлыкала:
— А то, может, и я с вами… Там в апреле уже дорога установится.
Засмеялась, спросила маму:
— А помнишь, как мы на этой дороге в пожар попали? Это еще когда машина геофизиков, «каратажка», загорелась? А мы внутри с тобой сидим, и заперты на во-от такой замок!
Мама кивнула.
Папа скрипнул зубами и смолчал.
Мама кинулась считать дни до наших весенних каникул.
А Вера Андреевна отправилась на балкон «подышать свежим дымом». Вы не подумайте — она не курит. Просто у нас в городе воздух такой.
Если раньше к нам в гости почти никто не ходил, то теперь ситуация иная. Два-три человека в день — это нормально. Ведь мы выставили квартиру на продажу. Люди разные приходят.
Но этот посетитель был наособицу.
Запах дорогого одеколона, загар, седина на висках. И — глаза затравленного волка… Я ни у кого еще не встречала таких глаз. Ну, в кино там — это понятно, а здесь по-настоящему. Зашел, озирается, а взгляд… В нем и тоска, и злоба, и отчаяние. А может, маньяк?
Громче, чем надо, зову папу. И маму, на всякий случай — свидетелем. Мужчина чуть скользит по их лицам тяжелым взором. Задерживается с недоумением на Вере Андреевне. Да, бабушка нетипична.
— Вы насчет квартиры?
— Квартиры? Я? Я насчет Светланы. Емцовой.
Голос смутно знаком. Да это же светин папа! Тот самый, про которого тетя Ира, его жена, регулярно всякие ужасы рассказывает.
После визита мама еще долго, морщась от головной боли, тщетно проветривала квартиру. Ядовитый сигаретный дым повсюду. Мерзко тянет окурками из мусорного ведра. При других обстоятельствах никто не разрешил бы курить в нашем доме. Но светкин папа был невменяем — и это еще мягко сказано. Родители проявили слабость, и вот теперь мы зачищаем последствия. Следы, если копнуть глубже, светикова подвига.
Сейчас объясню…
Нашей бравой «помощнице полицейских», раскрывшей убийство, стали угрожать. Она ведь и впрямь, благодаря медным трубам журналистов, оказалась под ударом. Кто хочет — лезь в Интернет, читай о смелой школьнице Емцовой. Как она выглядит — известно, где учится — тоже. Узнать, где живет — раз плюнуть.
Похоже, что за преступников, сидящих по светиной милости на нарах, решили отомстить.
А тут еще совпало, что тетя Ира с младшим, Ванечкой, отбыла к родителям на Урал. Вскоре и началось.
У светкиного отца свои неприятности, у Светки — свои. У него проблемы с налоговой, кредиторами, работниками предприятия и даже коммунальными службами. А Свету стали пугать.
Ей подкинули письмо. Потом еще одно. Письма не впечатлили, и, после прочтения вслух и осмеяния в кругу «боевых подчиненных» были брезгливо сожжены. Юные полицейские сообща решили, что упражняется кто-то из обиженных школьников. Но потом на балконе квартиры Емцовых, что на десятом этаже, оказалась убитая ворона с прикрепленной запиской «Ты следующая!» А какая ты ни будь «Ева Браун» с электрошокером и очень высоким о себе мнением, все равно остаешься пятнадцатилетней барышней. Пусть и не очень впечатлительной. Эпистолярная дохлятина прошибла даже Светика. Вот на этом этапе ее папа и узнал о шантажистах.
И так полжизни находящийся на грани нервного срыва, сейчас он балансировал из последних сил. Лишенный киргизскими революционерами денег и административного ресурса, вылавливать злоумышленников в одиночку «хазбенд» счел безрассудным. Оставался хороший выход — спрятать дочку, пока дела не наладятся. Недели на две. Туда, где никто искать не будет. В полиции тоже так посоветовали — даже с некоторой долей сочувствия. Правда, в поимке шантажистов отказали: «Дел очень много, поймите, уважаемый!»
Тут-то и пригодилось Емцовым знакомство с «людьми не их круга» — то есть, с нами. И — мамины идеи про поселок. Место, куда можно спрятать не только Светика, но и весь республиканский зоопарк — никто не найдет. Глухомань.
Мама назвала это «Программой спасения свидетелей».
Папа назвал это дурдомом и затею не благословил: «Только через мой труп!»
Бабушка промолчала. Борька с важным видом, покосившись на «Великую Ба», тоже не проронил ни звука. Обезьяна…
А у меня, когда светкин папа ушел, выторговав лишь вежливую форму отказа «мы подумаем», началась истерика. Я убежала в «детскую», зарылась в подушки и там кричала, орала, выла, что никуда не поеду, тем более со Светой, и вообще пусть все оставят меня в покое, и я не хочу так жить, и надо помнить о правах человека, и когда же, наконец, в Питер…
Так я вопила и бесилась минут двадцать, пока окончательно не выдохлась. Стыдобище, конечно. Но почему ко мне никто не подходит?
Отправляюсь смотреть. Подозрительно тихо и прохладно.
В темном зале балконная дверь распахнута настежь. Воют коты. Месяц за голыми ветками сливы тонкий и белый, как перышко.
Еле освещенная мерцанием монитора, Вера Андреевна, обернувшись, сняла наушники:
— Ты что-то сказала?
— А где все?
— Пошли прогуляться на ночь.
— А Вы?
— А я тут «Щелкунчика» слушаю. Весна. Хорошо-то как! — Вера Андреевна сладко потягивается.
Глава 15
Опять воскресенье. И не просто так, а последнее воскресенье третьей четверти.
И снова сижу утром у мамы на одеяле.
— Мам, ну что там хорошего? Давай не поедем. Вообще левое мероприятие. Еще Свету нам сбагрят… Что тебе в этом твоем поселке делать?
Ною. Убеждаю.
— Ну, все. Ты выпросила! — грозно предупреждает мама, сдвинув брови. — Сейчас ты все-таки будешь читать мой рассказ.
Деваться некуда. Рассказ — так рассказ. Мама их тоннами пишет. Как говорит, в терапевтических целях. Если что — сразу предупреждаю: критиковать нельзя. Озлится, будет дуться полдня и доказывать, что я маленькая и ничего не смыслю.
Из ящика извлекаются три замурзанных листочка с пометками.
Мама, шепотом:
— Только Вере Андреевне не давай! Пожалуйста!
— Дашь ей… Она и за деньги не возьмет, — бурчу я. — Ой, прости…
Похоже, мама решила сохранить на бумаге вообще все, что помнила о первых годах своей жизни. Где-то я читала с пятого на десятое, где-то повнимательнее. Запомнилось несколько сентенций, например: «Детям, маленьким, нельзя свободу давать, а то они по ней потом всю жизнь тосковать будут» или «Деспотия невозможна только в том случае, если деспоту уже некем помыкать». А вот про Веру Андреевну: «Мама на это не жаловалась — она была геологом! Ее гордость заключалась в том, чтобы считать, что, раз уж она здесь живет, значит, это место — лучшее на Земле».
