Вера Андреевна, сказочница, почувствовала интерес аудитории. Соловьем разливается про баритовые месторождения — как там опасно.
Боря с Лехой млеют, в рот ей завороженно заглядывают, каждое слово ловят.
Микролит в лепидолите… Караоба, бертрандит…суп из черепах в пустыне…
Вот Виктор — тот молодец. Тот на Светку смотрит, чем-то смешит ее потихоньку.
Мама ушла в себя. При свете свечи это нетрудно. Особенно при таком дрожащем — ведь светкин папа так трясет ногой под столом, что наши деревянные полы ходуном ходят, а на столе чайные ложки о стенки бокалов звенят. А никому и дела нет. Я сейчас с ума сойду от этой тряски. Но этот человек, ни на кого не обращая внимания, играет в какую-то игру на своем мобильном и продолжает мелко трясти ногой. Трясет и играет… И впрямь — зверюга какая-то. Не зря тетя Ира жаловалась… Надо же, как на нервы действует.
Наконец, прошел уровень. Доиграл. Засобирался. Отдал маме светкины билеты в оба конца. Вызвал дочь свою в прихожую — на приватный разговор. Опять заглянул к нам, нашарил глазами Виктора:
— А ты, давай, смотри мне… без фокусов. Понял?
— Какие фокусы?
— Да я тебя насквозь вижу!
— Как это?
— Сам таким был!
Тут Виктор не нашелся, что ответить, и в замешательстве показал светкиному папе язык.
Видимо, как последний аргумент. Ну, или там… оружие устрашения.
Хлопнула дверь. В наступившей тишине все мы явственно слышали, как этот человек, топая и оступаясь впотьмах, сбегает с нашей крутой лестницы. И громко чертыхается.
Мама привычно крестится.
— Вот… чисто технический вопрос. И как же ты целуешься? — удивляется Светка.
— Вообще-то — хорошо, — скромно потупясь, сообщает Виктор.
— Да не с кем ему целоваться, — ржет Леха.
Вера Андреевна, будто и не слышала ничего, целомудренно продолжает монолог:
— И нам запрещали сообщать по рации на базу, что кончился хлеб.
— Почему-у? — тянет свою длинную шею Леша.
— Частоты прослушивались империалистами. У советских геологов не могло не быть хлеба — так считали наши руководители.
— Ба, а расскажи, как ты видела призрак коммунизма! — просит Борька.
— Ребята, хватит уже, — вмешивается моя мама. — Нам завтра вставать чуть свет.
— Тетя Соня, а можно мы для Веры Андреевны поиграем? — умоляет Леша. — Всего две композиции, а? Тань, у тебя гитара настроена?
Хороший расклад. Я, мама, и, в конце концов, Светка — мы все здесь в наличии. Но вот песни исполнять он собрался именно для Веры Андреевны. А мы тут вообще бесплатным приложением сидим. Ну, и играй себе на здоровье! Хоть до утра. Мне-то что.
— Я спать пошла, — поднимаюсь.
Никто не задерживает.
— Ну и бабушка у тебя — атас, вообще! Жалко, вы непохожи… — восхищается на прощанье мой бывший друг и — теперь я уже знаю точно — бывшая любовь. Несостоявшаяся.
И вот я лежу у себя и плачу, а он там на гитаре бренчит, старается. И, слава Богу, добрая соседка тетя Валя начинает лупить со всей дури каким-то железом по батареям. Правильно, безобразие это давно пора пресечь…
Часть вторая
Глава 17
Я раньше на самолете не летала. Борька — тоже. А Светка никогда не летала внутренними рейсами — только международными. Теперь, конечно, комментирует: дескать, в обычном зале ожидания «стрёмно». Обличает: «Даже „Дьюти фри“ нет! Отстой какой!»
Господи, а ведь ее надо будет терпеть неделю! Семь дней, начиная с сегодняшнего. До посадки полно времени. Мне больно думать о вчерашнем вечере. Но я уже все решила. Хватит пустых надежд. Я этому… моему… нет, совсем даже не «моему»! Леше я не нравлюсь и неинтересна. И сегодня это очевидно даже мне. Он всегда будет выбирать кого-то еще. Даже если этот «кто-то» — моя собственная бабушка. Конечно, я к ней не ревную, но… В общем, все я про Леху поняла. Не ценит он меня. И вряд ли оценит — даже если я начну подделываться под то, что ему нравится. Например, носить розовенькую куртяшку «Адидас» или слагать былины про «баритовые отложения».
Ему нужна другая, непохожая на меня — ну, и пожалуйста. Мне тоже нужен кто-то другой. Похожий на него, но лучше. Так что не буду терять времени зря. И так завязла на полгода там, где не надо было. А ведь эти полгода — драгоценное время моей единственной и неповторимой жизни!
— А что ты делала, когда тебе было пятнадцать, пятнадцать с половиной? — спросит меня когда-нибудь моя, например, внучка.
— Э-э, я? Ну, я, это… дурью мучилась. Компьютер, телефон, мечты…
Все. Забыто и похоронено. Надо жить настоящим.
Разглядываю людей. Красавчиков нет. Да и просто ровесников. Конечно, внимание привлекает высокая девушка. Все на нее смотрят — не только я. Вот уж кто не «сливается со стенами»! Эту ни с кем не перепутаешь… Фигура, как у Наоми Кемпбелл. А широко расставленные, чуть раскосые блестящие глаза делают ее похожей на милого олененка. И выражение лица у нее хорошее. Сразу видно, что она совсем не кичится своей внешностью. У ее ног — рюкзачок, из него торчат какие-то рулоны.
Вдруг девушка вскидывает глаза, радостно улыбается и машет ладошкой. А потом идет — прямо ко мне! Нет, не ко мне. К Светке.
До чего же красиво и непринужденно может двигаться человек!
— О, и эта здесь. Мира, а ты чего в отстойнике забыла? — Светка в своем репертуаре.
Оказалось, девушка, похожая на олененка, — светина одноклассница. Как говорится, и на здоровье, но выяснилось, что Мира — художница, и летит одна (!) на арт-фестиваль в совершенно незнакомый ей город. Жалко, нам с ней не по пути, мне она очень понравилась. К тому же, при этой Доремире даже Светка начала вести себя не хуже человека.
А Мира тоже расстроилась, что мы другим маршрутом следуем. Говорит, впервые одна летит, волнуется. А еще ее заинтересовала наша мама. И она попросила разрешения ее нарисовать. Мама искренне удивилась, что ее выбрали, но позировать пошла — все равно ведь делать нечего. Не журналы же дурацкие читать, которые народ от скуки взад-вперед перелистывает…
Нашли они освещение подходящее, сели в уголок, затихли.
А в это время Вера Андреевна и Светку умудрилась загипнотизировать своими россказнями. На этот раз — о том, как лучше злостных неплательщиков налогов на чистую воду выводить. Такую тему даже Боря не потянул — пошел с ассортиментом магазинов знакомиться. А Светка ушки свои развесила, только время от времени злорадно смеется над каким-нибудь недотепой из бабушкиных рассказов. Что ж — неожиданный поворот. Зато теперь известно, на кого можно, в случае чего, Светика скинуть.
На мирин самолет уже посадку объявили, а она все рисует. Но вот подхватила рюкзачок, махнула нам на прощанье… Была — и нет. Мираж.
Если бы не портрет.
Маму рисовать сложно, подозреваю. Она и на фотографиях все время разная получается. Но на этом листочке бумаги мамино лицо, ее глаза получились очень настоящими. И взгляд — совсем не растерянный, скучающий, печальный или виноватый. Нет, — художница передала ум, волю и… нежность.
Мама портрета застеснялась. Будто о ней рассказали нечто, до того тщательно скрываемое. Быстро спрятала подарок в сумку.
Салон самолета был тесным: автобус автобусом, кабы не иллюминаторы.
Мне выпало сидеть с Верой Андреевной. А тут еще новости: выяснилось, я безумно боюсь летать. Мне стало очень плохо, как только оторвались от земли. Набирая высоту, самолет кренился то в одну сторону, то в другую. Земля, соответственно, то выныривала откуда-то сбоку, то предательски исчезала. Раздавались тревожные сигналы. Но потом появились стюардессы, и я успокоилась — лица у них были безмятежные, голоса — тоже.
И вот этими своими безмятежными голосами они вдруг начали знакомить пассажиров с порядком действий … при аварии. Если бы я не была такой взрослой, сейчас бы взвыла от ужаса. Они что, все вокруг — не понимают, как все это смертельно опасно?
Вцепившись в подлокотники, стала вспоминать молитвы, стараясь не смотреть в окно. Ладони быстро вспотели. Вера Андреевна, уткнувшись в иллюминатор, не обращала на меня ни малейшего внимания…
Ледяными руками схватила толстый журнал и стала читать, читать, читать. Только не думать, на какой мы сейчас высоте.
— Внимание! Наш самолет набрал десять тысяч метров над уровнем моря… Скорость полета — …
— Катюш… тьфу ты, Танюш, не тошнит?
— …
— Живы будем, не помрем, — подытоживает бабушка.
Борька тянется с другого ряда:
— Мама сказала, сейчас кормить будут!
— Ы-ы-ы… — отвечаю ему я.
Но в итоге поели мы вкусно. Так час и пролетел. Но что делать еще сто двадцать минут, если не думать о той пропасти, что под самолетом?
Может, сократить пропасть между мною и бабушкой? Так, исключительно со скуки.
— Вера Андреевна, Вы спите?
— Нет.
— А почему Вы с мамой из поселка уехали?
