— Нет.
— А почему Вы с мамой из поселка уехали?
— У меня папа заболел. Надо было быть с ним.
— А после того, как его не стало?
Оказывается, бабушка не любит прямых вопросов. Ухитрилась не ответить. Зато принялась травить всякие истории про поселок. Часть я от мамы знала, но многое услышала впервые.
— …Зимой там стоял лютый холод. Девчонки мои даже дома мерзли, сопливили, дохали сильно. А отопление центральное, от кочегарки трубы шли. Кочегарами же работали две такие девицы, которых больше винцо, водочка и танцы интересовали, чем то, что им поручено. Топили отвратительно. В квартире весь месяц — плюс двенадцать, а за окном дело и до минус тридцати шести доходило. Ругаться с кочегарами без толку. «Да-да-да!», — а сами опять за свое.
А мы тогда в клубе стенгазету выпускали. Я и нарисовала на девиц этих шарж. Как одна верхом на бутылке, а другая рядом. Обе — пьяные, противные, жалкие. А, главное, похожие очень. Я ведь тогда зверски разозлилась — из-за них мои дети болеют!
Над шаржем всем поселком смеялись. В клуб люди специально ходили — посмотреть. Два дня смеялись… А на третий Любка умерла — это одна из тех, что в кочегарке. Таблеток наглоталась со стыда, да по пьянке… Спасти не смогли.
Помолчав, бабушка буднично подытожила:
— С тех пор я больше не рисую.
— А к кому мы вообще летим? Там знакомые остались?
— Да, там Лида до сих пор живет. Это наша одна, с камералки. Помню, муж ее как-то меня чуть не побил…
Да уж, приятная перспектива — ехать в гости к такой семье.
— Почему-у?
— А из ревности.
И, как ни в чем ни бывало, Вера Андреевна продолжает:
— Мы на Новый год сценку ставили из «Бременских музыкантов». Помнишь, где сопровождающие короля стражники поют «Куда идет король — большой секрет…»
— Помню. Прикольно.
— Ну, вот. Нарядились с подружками так, что никто узнать не мог. Короля-то быстро рассекретили, а вот стражников… И, главное, все думали, что мы — парни. А мы специально голоса не подаем, зато ведем себя соответственно. Я для смеху к Лидке подкатила, на танец зову. Тут её муж меня за плечо да на крыльцо: «Пойдем, выйдем…»
Отлично! Мы без приглашения едем в семью, где Вера Андреевна приставала к женщине, за что чуть не получила от ее супруга в ухо.
— А где в это время Ваш муж, то есть, дедушка мой, был?
Вера Андреевна опять мурлычет что-то, непохожее на ответ, и мастерски переводит тему. Вот как — значит, будем разговаривать только о том, что ей нравится, да?! Не выйдет. Ничего, в поселке я все равно добьюсь от нее правды.
Самолет, о котором я уже почти забыла, кидает вниз и в сторону. Резко выпрямляюсь. И сижу, прямая-прямая, вцепившись в подлокотник. Почему-то кажется, что, если сидеть прямо, то и самолет тоже выпрямится.
— Турбулентность называется. В школе разве не проходили? — смеется бабушка. — Да, и руку можно я заберу? — подлокотник кресла вдруг оказывается живым и настойчиво выдирается из моих потных пальцев.
— Ой, извините, Вам не больно?
— Больно? — Вера Андреевна в очередной раз демонстрирует, как презрительно умеет фыркать.
Я взрываюсь:
— Вам никогда не больно, Вам никогда не страшно, и Вы, наверное, никогда не плачете, да? А, может, Вы — робот? Запрограммированный!
Господи Боже, да что это я несу? Так же нельзя!
Но — дело сделано. Уже сказала.
Вера Андреевна отворачивается к иллюминатору. Всем своим видом давая понять, что с таким хамлом, как я, разговаривать ей не о чем.
Да неужели я все ж смогла ее «допечь»?
Глава 18
Ветер. Здесь холодно и ветер. Злющий, ледяной, змеистый. Эйфорию от удачного приземления выдуло за три минуты. Мы сидим в здании аэропорта и боимся нос высунуть наружу. А ведь еще надо ехать в этот чужой город, искать автовокзал… И так далее…
Надо бы перед Верой Андреевной извиниться. Она, конечно, маме не нажалуется, но это и неважно. Плохо мне от собственного хамства. И это «плохо» так раздирает, хоть плачь.
Но бабушка занята. Ей позвонили, и вот уже пять минут она выясняет какие-то детали и отдает приказания. Наконец, оборачивается к нам и разводит руками:
— Ну, вот и все. Дальше поедете одни. На работу вызывают. Срочно.
Утешает маму:
— Да тут немного осталось. Километров двести, не больше. К вечеру будете.
Мама, заметно сдерживаясь, уточняет:
— Будем — где?
— Да не переживай так. Приедете, спросишь Всерождественских. Там все друг друга знают. Может, и нас еще помнят. К людям же едете, чего бояться? Вон, и мужчина с вами. Так что переживать совершенно не из-за чего! — Улыбается лучезарно, кивает на Борьку.
Борька в ответ посылает своей Ба горделивую улыбку.
— А ты куда?
— Пойду билеты возьму, до меня еще час лету. А рейс вечерний, кажется. Надо уточнить. Ну что, будем прощаться, а то вам еще ехать.
— Пока, пока… — Мама, как может, изображает равнодушие. Машет ладошкой со своего места. Даже не подойдя к Вере Андреевне.
Зато подходят к ней Светка с Борей. Братец, как маленький, лезет обнимать и целовать дорогую родственницу, Светка жмет ей руку и тоже о чем-то говорит.
А я не могу заставить себя даже пошевелиться. Вот это нас киданули!
Бабушка поднимает голову от Бори, вопросительно смотрит на меня.
Я вяло улыбаюсь и киваю. Получается вроде как «до нескорой встречи!»
Вера Андреевна сама подходит к маме. Объясняет, как доехать до поселка. А интонации — будто с маленькой разговаривает. Терпеливо и доходчиво.
На прощание пожелала маме «душевного спокойствия».
Мама побледнела и закусила губы. Резко дернула нас:
— Пойдем, что сидим? Ждать нечего.
И помчалась впереди всех — навстречу ледяному ветру. Подальше от своей мамы. Даже не оглянулась, идем мы за ней, нет.
А я все же посмотрела на бабушку.
Вера Андреевна, стояла, как статуя, — ровно, твердо, неколебимо. И смотрела нам вслед. А глаза у нее при этом были тоскливые и больные.
Потом мы ругались с таксистами, кружили по незнакомому городу, слушали светкины комментарии насчет того, «и как тут люди живут, и почему все такие страшные, и почему все сговорились так уродливо краситься, и что это за шапки, и что это за дороги, и что это вообще за…»
А ведь весь этот поток негатива полился из Светы еще в областном центре! То-то будет в поселке! Я испытала недоброе, но приятное чувство, представив, как вытянется ее гламурное личико в точке назначения.
Вопреки ожиданиям автобус до райцентра оказался большим и веселым. Ехали мы быстро, сказать «с ветерком» — так он и не стихал, в степи разгулявшись еще сильнее и завывая, как викторова микроволновка. В салоне тепло, дорога ровная, и поскорее приехать совсем даже не тянет. Так бы и мелькали столбы по сторонам, да вилась поземка, и темнели птицы на сырых сугробах. Да уж, передвигаться по земле намного надежнее.
Боря и Света — каждый в своем техническом устройстве. У него — мобильный, у нее — айфон. Мама, выместив большую часть возмущения на таксистах, теперь почти успокоилась.
— По-моему, Вера Андреевна страдает. — Вот уж не думала, что скажу это.
Мама набрала в легкие побольше воздуха, продышалась хорошенько. На очередном выдохе скороговоркой предложила:
— Таня, давай в ближайшие семь-восемь дней мы не будем говорить о Вере Андреевне. Ни разу… Хорошо?
— О’к.
Мы доехали до райцентра и теперь должны найти того, кто отвезет нас за пятьдесят километров туда, куда автобус сегодня уже не едет…
Чтобы вы лучше поняли, где оказалась наша компания, опишу происходящее вокруг.
Ветер. Это уж обязательный атрибут здешних мест. Не сказать, что мы привыкли или смирились, но, если закутаться по уши в шарф, а на голову нацепить капюшон, а руки спрятать поглубже в карманы, то… то все равно ужасно холодно и противно. Ветер проникает повсюду — и сквозь молнию на куртке тоже. И что с того, что куртка теплая?
Светке ветер даже заморозил речевой аппарат. Согнулась на скамейке в своем оранжевом анораке и не шевелится. Закоченевшая морковка. Братец греется приемами таэквондо.
Только что нам сказали, что дорогу на рудник (а там еще и рудник есть?) вечером должен чистить некий «касимсот». За ним смогут проехать машины.
— Мама, о чем это?
Мама рукой машет.
— Надо же, ничего не изменилось! Мы тоже так раньше ездили. «К-700». Это марка огромного трактора.
В целом райцентр мне понравился. Коричневая церковь, белая мечеть, желтый торговый центр, новенький синий спорткомплекс. Неряшливые, из силикатного кирпича, пятиэтажки с забитыми всяким хламом балконами. Сикось-накось поставленные мазанки без заборов… Черно-белые мартовские пейзажи. Все бы ничего, но уж очень везде мусорно.
Люди приветливые, хоть и смешные. Так, всем им почему-то кажется невероятно крутым, что мы живем в большом городе. Нашли, чем восхищаться. И не объяснишь, что город, кажущийся им прекрасным, на самом деле — так себе. Что там ужасная экология и масса социально-культурных проблем. И что мы ждем с нетерпением, когда оттуда уедем.
