Я наношу немного зубной пасты на щетку и чищу зубы, представляя, как его руки скользят по моим бедрам и между ног, а затем полощу рот, не сводя взгляда со своего отражения.
Ты хочешь его. Вы будете прекрасно смотреться вместе, и ночью, под одеялом, ему будет хорошо, Клэй. Тебе понравится это. Его золотистая кожа и узкая талия. Широкие плечи и большие глаза, которые делают его таким невинным, пока он не улыбнется и ты не увидишь опасность. Все хотят его.
Но когда я прополаскиваю рот и пытаюсь представить его сверху, то вижу, как вместо него на меня смотрит насмешливая, маленькая, смелая девчонка. Ее веселые глаза встретились с моими, когда она лежала на скамье в тренажерном зале.
Тело меньше и мягче, чем у Каллума, и губы, которые я чувствую между зубами, потому что иногда мне хочется укусить ее до крови.
Боже, она бесит меня.
Я открываю рот, выплевываю жидкость для полоскания рта и прислоняюсь к шкафчику. Мой живот внезапно охватывает пламя, а во рту скапливается слюна от желания попробовать ее на вкус.
Лив. Я выдыхаю, смотря в раковину. Бунтарка, ищущая внимания, стервозный раздражитель. Я хватаюсь за край шкафчика.
Я просто должна оставить ее в покое. Мне нет до нее дела.
Но уверенным людям не нужно быть громкими, а я не несу ответственности за то, что ей легко презирать всех вокруг. Я не перестану сопротивляться, пока она не убежит из этого места.
Выключив свет, беру свой телефон с кровати и поправляю плюшевого осьминога, прислоненного к спинке. У меня есть десятки таких, спрятанных в моем шкафу и под кроватью, но я держу на виду только одного.
Я видела одного в аквариуме в Орландо, когда мне было около шести, такого красивого и грациозного, но я не думаю, что была одержима ими до тех пор, пока мой отец не пошутил, что они на самом деле инопланетяне. Мама посмеялась над этим, однако, повзрослев, я узнала, что значительная часть человеческого населения действительно верит в это. И вот я попалась на крючок. Способность делать то, что не может ни одно другое существо. Настолько отличаться от всего остального вокруг. Очарование его секретов.
Не знаю — они просто позвали меня.
Я надеваю туфли на плоской подошве, беру школьную куртку, рюкзак и выхожу из комнаты. В коридоре я смотрю направо и замечаю, что дверь родительской спальни закрыта, но затем бросаю взгляд на комнату прямо перед ней и иду туда.
Имя Генри, написанное полукругом в любимом голубом оттенке моего младшего брата, украшает темное дерево. Иногда я открываю эту дверь. Его запах все еще ощущается здесь. Но я никогда не захожу внутрь. Мне нравится думать, что он последним прошел по ковру или открывал ящики своего комода, хотя я знаю, что мама часто сидит тут.
Меня просто радует, что она ничего здесь не изменила.
Я касаюсь его имени, делаю вдох, прогоняя то, что бурлит у меня в груди, и спускаюсь вниз.
Зайдя на кухню, я хватаю из холодильника бутылку воды и контейнер с куриным салатом, который приготовила для меня Берни, наша домработница, и кладу их в свой рюкзак.
Надев блейзер, я иду по холлу, беру ключи со столика в прихожей и направляюсь к двери, но затем бросаю взгляд в боковое окно и вижу машину отца на подъездной дорожке. Утренняя роса блестит на капоте его сланцево-серой ауди.
Я останавливаюсь. Мне казалось, он в Майами.
Моя сумка падает на пол, я поворачиваюсь, на моих губах появляется улыбка. Он теперь так редко бывает дома, дела заставляют его ездить в округ Колумбия, Сан-Франциско и Хьюстон, но в основном в Майами. Вроде бы в последние несколько месяцев он проводил там больше времени, чем дома.
Одна из двойных дверей в его кабинет приоткрыта, и я сжимаю ручку, заглядывая внутрь.
— Привет, — здороваюсь я.
Отец сидит за своим столом, его светло-каштановые волосы растрепаны, галстук ослаблен, одна нога в мятых серых брюках и блестящем черном ботинке лежит на столе. Струя сигаретного дыма вьется в воздухе над его головой, когда он делает затяжку.
Он убирает ногу со стола и улыбается мне:
— Доброе утро.
Я ленивой походкой вхожу в кабинет, совершая небольшую игривую прогулку, заложив руки за спину, словно что-то замышляю, и, обойдя стол, сажусь на подлокотник его кресла и достаю новую сигарету из мраморной коробки рядом с компьютером.
— Когда ты приехал? — спрашиваю я, он рукой обнимает меня за талию, удерживая на месте.
Чаще всего папа летает на самолете, но Майами достаточно близко, чтобы доехать на машине.
— Всего пару часов назад, — отвечает он и делает еще одну затяжку. — Твоя мама встала?
— Не думаю.
Он наблюдает за тем, как я беру его зажигалку со стола.
— Сегодня занятия начинаются рано?
На самом деле сейчас не так рано, как я обычно ухожу. Мне кажется, он просто больше не знает мое расписание. Или во сколько начинается школа, или что у нас служба по вторникам утром перед первым уроком, или вообще что-нибудь еще обо мне.
Но это нормально.
Я закуриваю сигарету, прежде чем снова прислониться к его плечу.
— Утренняя месса во вторник, — сообщаю я и закатываю глаза.
Он усмехается.
— Не я решил отправить тебя в католическую школу.
— Понятно.
Я снова затягиваюсь, вдыхаю и затем выдыхаю сигаретный дым.
Папа качает головой.
— Из меня получился ужасный отец.
Я смеюсь, поднимая сигарету.
— Через много лет я умру со стыда, когда буду думать о бале дебютанток, и, вероятно, даже не вспомню имена своих друзей, — отмечаю я, — но я улыбнусь, когда вспомню, как мы с папой курили тайком.
Уголки его губ приподнимаются в полуулыбке, и мы оба одновременно делаем еще одну затяжку, наслаждаясь еще мгновение утренней тишиной.
— Как учеба? — спрашивает он.
— Дается легко.
— А что с одноклассниками? Все… хорошо?
Я отворачиваюсь, наблюдая, как кончик сигареты горит оранжевым. Что он сделает, если я скажу «нет»?
Родители задают эти вопросы, потому что хотят показаться заботливыми, но они не хотят проблем. Совсем нет.
— Мне пора, — вместо этого говорю я, спрыгиваю со стула и тушу сигарету в хрустальной пепельнице.
Я обхожу его стол и слышу, как двигаются колеса кресла.
— Ты почти в Уэйк-Форесте, — кричит он вслед. — Расслабься немного. Насладись своим последним годом.
Но я не могу. Самые большие события в средней школе еще впереди. Веселье только начинается.
— Мне снова придется уехать уже завтра утром, — сообщает отец.
Я останавливаюсь у двери и поворачиваю голову.
— Опять в Майами?
— Да, — кивает он. — Но я вернусь в понедельник днем.
Возникают подозрения, и я знаю так же хорошо, как и мама, почему он снова уедет. В выходные, когда в офисе почти никого нет.
При этом никто ничего говорит. Наша семья раскололась после смерти Генри, превращая нашу собственную жизнь в большое количество отвлекающих факторов.
Этот дом — то место, где мы собираем почту.
— Счастливого пути, — желаю я ему, папа виновато смотрит на меня, как будто ему нужно что-то сказать.
Но я ухожу прежде, чем у него появляется шанс это сделать.
***
Я уже давно поняла, что исправлять моих родителей — не моя ответственность. Мой отец в любой момент мог бы смириться с тем фактом, что Генри бы не понравилось, как тихо сейчас в доме. Никаких улыбок, драк за еду или наблюдения за тем, как мама плачет на одном и том же моменте фильма «Белое Рождество», который мы пересматриваем каждые каникулы.
Он может смириться с тем фактом, что, хотя один ребенок умер, у него все еще есть другой. Что я могла бы заниматься неизвестно чем, пока он в Майами, Остине или Чикаго. Я могла бы пристраститься к наркотикам. Забеременеть. Или угодить за решетку.
Ему не все равно? Если бы это было действительно так, он был бы здесь.
Я привыкла думать, что для него слишком больно находиться в этом доме, но мы бы переехали в другой. Может, ему больно находиться рядом с мамой. В таком случае он бы иногда брал меня к себе.
