На концерте Буси Гольдштейна
Пальцы падают мощно на гриф,И смычок по струнам проплывает.Это – музыка, это – порыв.Это в жизни не часто бывает.
Он играет, – четыре струны,Как моря, как миры, необъятны.Для нее – для великой страныРодился этот юноша статный.
Он играет. Искусство его –Это труд непрерывный, упорный.Он величья достиг своегоТолько Родины зову покорный.
Я – в тревоге. Что стало со мной?Что ты сделал со мной, Паганини?Захлестнуло певучей волной,Я не знаю покоя отныне…
Ты хотел бы трудиться, как он?Да, трудись! Каждый труд вдохновенныйДаст свой плод. Ведь таков неизменный,Самый жизненно важный закон.
15 октября 1938
Вспоминаю
Вижу я любимый городИз высокого окна.Вспоминаю: там «Аврора»Вдруг возникла на волнах,Чтоб оплоту униженья,Угнетенья и оковДать последнее сраженьеВозле невских берегов.
Вижу я счастливый городИз высокого окна.Вспоминаю: был я молод –(Шла двадцатая весна) –В первый раз проник я в Зимний –Маяковский выступал.Там внимала новым гимнамВосхищенная толпа.
Вижу я мой славный городИз высокого окна.Вспоминаю: смело, гордоШла Советская странаНа врагов Октябрьской славы.Закипал народный гнев.Бились невские заставыНа гражданской на войне.
2 ноября 1938
* * *
А.С.
Я заострил свое пероНа преждевременных утратах.Знать, високосный год суров,Не ждать нам радостей крылатых.
Минутой сельской тишиныЯ дорожу тем суеверней,И тем несбыточные сныУспокоительны безмерней.
<Лето 1940>
* * *
Плещется у пристаниНевская струя.Что так смотришь пристально,Милая моя?
Смотришь, что замаялсяТвой сердечный друг,Рано так состарилсяОт житейских мук?
Ничего, любимая, –Жить я не устал.Благодать незримаяС нами от Христа.
Сердце не изверилось…
30 сентября 1940
«И МЫ ХРАНИМ СТАРИННЫЙ ЛАД...»
М.Л. Гаспаров удачно заметил: «Есть поэты известные, есть забытые, есть безвестные». Известные никуда от нас не уходили, даже если их запрещали; забытых возвращали потомки. Хуже всего пришлось безвестным, зачастую не уступавшим по таланту тем, «кому быть живым и хвалимым». Борис Коплан – из их числа.
Автор этой книги родился 22 июля (4 августа нового стиля) 1898 г. в Санкт-Петербурге в мещанской семье караима-скорняка. По настоянию матери Марии Андреевны Клещенко был крещен и остался православным христианином до конца жизни. Интеллигент в первом поколении, Борис Иванович получил начальное образование в городском училище (к сожалению, неизвестно в каком), среднее – в 9-й (Введенской) гимназии Императора Петра Великого, носившей это имя с 1913 г. Окончив гимназию в 1917 г. с золотой медалью, Коплан в том же году поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета. Он специализировался на истории русской литературы XVIII века, но сохранившиеся конспекты пестрят фамилиями выдающихся ученых разных специальностей: Л.В. Щерба, С.Ф. Платонов, Н.О. Лосский, Ф.Ф. Зелинский, А.И. Введенский, А.К. Бороздин и другие*. Уже в студенческие годы Коплан работал библиологом в Книжной палате (1919–1920), а позднее принял участие в сборнике памяти ее основателя С.А. Венгерова, преподавал историю русской литературы в трудовой школе им. В.Г. Белинского (1920–1924). По окончании университета в 1921 г. он был оставлен при кафедре русского языка и литературы «для подготовки к профессорской деятельности» (т.е. в аспирантуре) и некоторое время работал научным сотрудником созданного в 1921 г. при университете Исследовательского института сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ), которому в 1923 г. было присвоено имя А.Н. Веселовского. В 1919 г. в жизни Бориса Ивановича произошли два события, имевших особое значение: он поступил на службу в Рукописное отделение Пушкинского Дома при Российской академии наук, как только были утверждены новое Положение об этом учреждении и его штаты, на должность ученого хранителя* и начал писать стихи.
В филологической ипостаси Коплана нельзя считать полностью забытым, хотя из трех подготовленных им монографий – о Николае Львове (закончена в 1928 г.)*, Федоре Каржавине (закончена в 1932 г., доработана в 1934 г.)* и Иване Крылове (закончена в 1941 г.)* – в свет не вышла ни одна, а только положенные в основу первой и третьей статьи. Результаты его разысканий были использованы исследователями позднейших поколений, хотя не все из них ссылались на первооткрывателя. Как историк литературы Коплан – кроме перечисленных выше авторов – писал о Пушкине, Капнисте, Хераскове, семье Бакуниных, готовил к печати и комментировал их тексты. Начиная с 1921 г. он публиковал в изданиях Пушкинского Дома и других научных учреждений сочинения и письма Жуковского, Милонова, Некрасова, Короленко*. Если его историко-литературные работы будут переизданы, вклад Бориса Ивановича в науку станет очевидным.
По долгу службы он также составил описание «пушкинодомских» материалов XVIII века в 11 томах, использовавшееся на протяжении многих десятилетий и до сих пор не потерявшее значения. «Записи в нем произведены в алфавитном порядке с обозначением чинов, званий, должностей или профессиональной принадлежности авторов, часто с указанием дат рождения и смерти, в том числе месяца и дня. Среди разных сведений в каталоге иногда можно найти данные о месте публикации документа, пояснения об авторе (преимущественно биографического характера) и даже литературу о нем… Кроме архивных здесь учтены и библиотечные материалы: например, в каталоге отражены все хранившиеся в то время в библиотеке книги с надписями деятелей XVIII века»*. Творческий подход проявился в избрании 1816 г. верхней датой описания: год смерти Державина определил конец «осьмнадцатого столетия» не как календарного века, но как этапа в истории литературы. Не случайно в 1924 г. именно Коплану было поручено написать о Рукописном отделении для «исторического очерка и путеводителя» по Пушкинскому Дому, издание которого было приурочено к 200-летию Академии наук.
Борис Иванович любил Пушкинский Дом, который до переезда в 1927 г. в здание бывшей главной Морской таможни на набережной Макарова на Васильевском острове располагался сначала в перегороженном шкафами Большом конференц-зале главного здания Академии наук, «под сенью диплодока» (выражение самого Коплана) – слепка со скелета динозавра, который нигде больше не помещался, а затем в здании бывших таможенных складов на Тифлисской улице. Это видно и из его стихов, среди адресатов посвящений которых много «пушкинодомцев»: А.А. Достоевский, В.Д. Комарова («Вл. Каренин»), М.Д. Беляев.
В старинных комнатах мы шутим иногда,Благоговенья к ним исполненные дети.Нет ничего для нас отраднее на свете,Как вспоминать минувшие годаНе нашей жизни, нет. – Столетьем отдаленны,Мы возвращаемся в мечтах, как наяву,В век Александровский, священный, просвещенный…
«Безграничная любовь и преданность Пушкинскому Дому была, кажется, основной чертой его характера и составляла смысл его жизни, – вспоминал о бывшем сослуживце Н.В. Измайлов. – Очень маленького роста, с большими черными глазами, он всегда был в работе, всегда радел об интересах Дома. Вскоре он стал его секретарем, сохраняя звание ученого хранителя, а так как ученого секретаря в Пушкинском Доме по штату не было, писался на бумагах “ученый хранитель-секретарь”»*.
Самые ранние из сохранившихся поэтических опытов Бориса Ивановича датированы 1919 г. С 1921 г. и до конца 1930-х годов он записывал их в тетрадь, озаглавленную «Стихотворения Б. Коплана»*, которая чудом пережила два ареста, ссылку и смерть владельца и его семьи. Она положена в основу настоящего издания вместе с единственным прижизненным сборником «Стансы Бориса Коплана», отпечатанным в 1923 г. в Академической типографии тиражом 1000 экземпляров на средства автора и при содействии его старшего друга и коллеги по Рукописному отделению И.А. Кубасова. «Между ним и Копланом, – вспоминал Измайлов, – шла многие годы дружеская, юмористическая «переписка» в стихах, очень забавная, а иной раз и очень серьезная под юмористической оболочкой. Но переписка эта, к сожалению, не сохранилась». На протяжении нескольких лет Борис Иванович дарил книжечку друзьям* и разносил по редакциям* и магазинам, однако ни одного отклика на нее не выявлено, кроме беглого упоминания у Измайлова о попытке автора «воссоздавать в русской просодии трудные античные метры». Интересно, что ни одно из стихотворений «Стансов» не вошло в рукописный сборник; автографы их неизвестны.
