— На шесть тысяч.
— И как там?
— Красиво. Но мне плохо было. Меня туда парень знакомый затащил, мы с ним в одной школе учились. Говорит, лезь за мной, если что, я тебя дотащу, а красота там такая, нарисуешь — все ахнут. Он пообещал, да не думал, наверное, что меня и в самом деле тащить придется. Еще полдороги, а я как пьяная. Голова трещит, все плывет, горы вокруг пляшут. Меня он как верблюда за веревочку втащил. Потом неделю не хотел разговаривать. Я ому — я ж тебе говорила, а он — я думал, ты прибедняешься. Чуть не поссорились.
— Повернитесь чуть-чуть.
— Как повернуться?
— Левее чуть подбородок. … Вот так, к свету. Еще немного, и будет готово.
— С нетерпением жду.
— Я тоже.
— Но я не так быстро. … Ага, я вижу, у вас уже все.
— Все.
Девушка вынула лист из Юсовых рук. И улыбнулась:
— Странно, правда? Я до последней минуты думала, что вы мне врете. Или что вы, на худой конец, самоученый любитель рисования и будете сейчас заливать, как у вас руки одеревенели без практики и как ничего не получается. У вас очень хорошо получилось. Всего несколькими штрихами, и так хорошо. Особенно улыбка. Я б и не подумала, что так умею улыбаться.
— Вы очень красивая, — сказал Юс.
— Только не пытайтесь за мной ухаживать прямо в поезде, хорошо? Тем более так прямолинейно льстить.
— Вы вправду очень красивая, Оля.
— Да? В свитере и штанах и разобрать невозможно, какого я пола. С этим на роже? — Оля ткнула пальцем в шрам.
— Да, и с этим. Шрамы не только мужчину могут красить. Он тоже делает ваше лицо сильнее. Чувственнее.
— Чувственнее? Мое лицо? — Оля рассмеялась. — Я маме скажу. Она меня уговаривает на пластическую хирургию записаться, подправить. Она страшно за меня переживает.
— Но вы же, наверное, не жалуетесь на отсутствие поклонников?
— Ну вы и вопросы задаете.
— Извините.
— Кстати, и вправду чувствуется, что вы больше не рисуете… не пишете то есть. Смотрите, вот здесь можно было лучше, — Оля ткнула пальцем в рисунок, — и здесь линию убили. Я все-таки не такая глянцевая. Я поживее, чем ваша поцарапанная Барби.
— Вы мне свой-то дайте. А то несправедливо. Вы мой критикуете, а сами…
— А я еще не закончила. И вот что: все я да я говорю. Теперь вы мне отвечайте, а я буду дорисовывать, хорошо?
— Хорошо.
— Так куда вы едете?
— Я в горы еду, — ответил Юс.
— Серьезно? Честное слово, сейчас вы меня точно разыгрываете. Может, вы еще и альпинист?
— Нет. Я совсем не альпинист. Просто люблю побродить в горах. Посмотреть на мир сверху. Написать его. Как и вы.
— Правда? А в каких горах вы были?
— На Кавказе был. Много раз. В Крыму, в Карпатах. Но это, конечно, не горы, — хотя там красиво.
Особенно весной. Один раз был на Фанах. Там поразительные места. На Тянь-Шане был.
— А где на Тянь-Шане?
— Мы от Каракола пробежали аж до Иныльчена. С Тюза на Хан-Тенгри смотрели.
— Здорово.
— Да, здорово. Только вымотались там предельно.
— Ас местными проблем не было?
— Нет. Мы вообще пришли к казахской границе с ничейной земли. И ничего.
— Это вам крупно повезло. … А теперь вы куда?
— Не знаю. Я хочу отдохнуть от людей и от себя. Подлечить нервы. И снова начать рисовать.
— Вы романтик.
— Немножко. Может, потому у меня и глаза как у наркомана.
Оля засмеялась.
— А может, вы мне и посоветуете, куда податься? На Алтай или куда-нибудь еще? Не присоветуете ли лагерь или турбазу повыше, где меня устроили бы за мои деньги?
— А какие ваши деньги? Сколько хотите потратить? Сотню долларов? Или, быть может, тысячу?
— Ну, сотни четыре, я, наверное, осилил бы.
— Тогда я могла б вам посоветовать лагерь, куда сама с друзьями собираюсь в конце лета. Я, если все в порядке будет, на Памир махну, в Алайскую долину. Под пик Ленина. Там базовый лагерь. Большой, шумный, но там хорошо. А можно отойти малость повыше, палатку поставить и жить в свое удовольствие, а время от времени в лагерь наведываться. Правда, по пути на Алай ободрать могут, но если не жаль заранее сунуть местным властям десятку-другую, то все в порядке. Горы там — ахнете. Красота поразительная. И высота. Базовый лагерь на четырех с лишним. Но это ничего. Помучаетесь немножко горняшкой — привыкнете. Вот, из-за вас я снова разболталась. Я так никогда не закончу.
— Вам же немного совсем осталось.
— Глаза остались. Я никак ваши сумасшедшие глаза не могу поймать. Расскажите мне еще что-нибудь, и я быстренько-быстренько дорисую. Например, про то, чем вы больше всего любите заниматься.
— Я больше всего люблю спокойно спать.
— Спать?
— Да, просто спать. Спокойно, глубоко, зная, что никто не потревожит.
— А вот сейчас представьте, что вас кто-нибудь потревожил — грубо, бесцеремонно, нагло. Как вы его сейчас ударите, обругаете, крикнете, замахнетесь… вот, кажется, есть. Готово! Принимайте работу.
Юс глянул на рисунок. Улыбнулся.
— Что не так?
— Нет, нет. Все прекрасно. Вы очень хорошо нарисовали. Особенно глаза. А автограф ваш можно на рисунке? … Ольга Хребтович. Знаете, у вас знаменитая фамилия.
— Я знаю. У меня предки — поляки. После восстания Костюшко моего прапрадеда сослали в Сибирь. Он тут прижился, женился. В селе, откуда мой отец родом, половина — Хребтовичи. И все — родня. Я сперва стеснялась своей фамилии, особенно в школе. Знаете, дразнят. А я еще тощая совсем была, «выйди-из-за-лыжной-палки». Потом узнала.
— Честное слово, мне как-то неудобно девушке с такой фамилией давать шестьдесят рублей за рисунок.
— Ну, так не давайте. Вы же нарисовали мой портрет, и нарисовали лучше, чем я. Будем считать, что моя бумага и карандаш плюс портрет равны вашему.
— Да нет, ваш рисунок гораздо лучше моего.
— Вы мне льстите.
— Нет, я серьезно.
— Ну тогда считайте, что я вам разницу подарила.
— Нет, вот вам… пять долларов есть.
— Я сейчас сдачу отыщу.
— Не нужно. Вы мне лучше консультацию дайте. Я, наверное, в Новосибирске снаряжение буду покупать. Рюкзак, ботинки, мелочи всякие для гор. Я как-то совсем голым с места сорвался. Вы мне посоветуйте, куда обратиться.
— Хорошо, — Оля черкнула несколько строчек на обороте портрета. — Вот. Подойдите, сошлитесь на меня. Там ребята помогут, они меня хорошо знают. А вот тут адрес магазинчика, где я профессионально отовариваюсь. Вам ведь тоже будет нужно. … Ну, до свидания. Я побежала. До встречи в августе!
После того как Оля ушла, волоча за собой портфель, Юс долго рассматривал портрет. Она недаром столько времени не могла нарисовать глаза. Похоже, она так и не поняла, что увидела и что в конце концов нарисовали ее руки. Юс закрыл дверь на замок, встал перед зеркалом и посмотрел на свое отражение. И подумал: тогда, в машине — это не они друг друга. Точно — не они.
Утром в Новосибирске Юс первым делом обменял три сотни долларов на рубли и купил купейный билет до Ташкента, на ночной поезд. И пошел гулять по городу. Город ему понравился — красивый, просторный, не очень грязный, хотя окрестности вокзала изрядно захламлены. Юс сытно позавтракал чаем и мантами, огромной, как сибирские расстояния, местной разновидностью пельменей, в ресторанчике с видом на Обь — непомерную, широченную, огромную массу воды, протекающую сквозь город. Решил, что Новосибирск до своей реки не дотягивает. Город с такой массой воды рядом должен быть, по меньшей мере, Константинополем или Киевом. Или Нью-Йорком. Ново-Николаевск — так, кажется, называли его до революции? Впрочем, некая справедливость все-таки есть, Нью-Йорк приблизительно во столько же больше Йорка, во сколько Новосибирск больше Николаева. Юс усмехнулся сам себе. Раз думается о таких глупостях, значит, начинаешь чувствовать себя спокойно. Ощущение Сибири. И люди здесь спокойнее. Вальяжнее. Официантка с такой фигурой, — официантка поймала взгляд Юса и, улыбаясь, кивнула, — едва ли смогла бы устроиться на работу в ресторан где-нибудь в центре Минска. А если бы и устроилась, заработала бы невроз, стараясь похудеть. В конце концов, в минских ресторанах проходы между столиками не рассчитаны на такие размеры. А тут — девушка явно чувствует себя вполне уверенно. Такая аппетитная. Плодородная. Ядреная. С ямочками на щеках.
Подошедшая официантка промурлыкала, колыхнувшись: «Еще что-нибудь, милости просим?»
— Мне сладкого, — сказал Юс игриво, оглядывая ее с головы до ног.
— Есть мороженое, — сказала, вздохнув, официантка. — Эклеры, пирог с яблоками, суфле, кексы и заварное, взбитые сливки с конфитюрами, разные конфитюры есть, шоколадные конфеты, крендельки сахарные, медовые пряники еще, очень свежие.
— А баба у вас есть? — спросил Юс. — Ромовая, я имею в виду.
— Нет, — сурово ответила официантка, колыхнув бюстом. — Так будете заказывать?
— Буду. А что у вас ближе всего к бабе?
— Пряники. Их сами печем, и мед самый лучший, алтайский.
