На этот раз Юс запомнил все: до брызг, до рыжих волосков, торчащих из ноздрей, до скрежета подошвы, оттолкнувшейся от выщербленного асфальта. Ужас накатил и захлестнул, подмял сознание, но не заглушил, оставил в сторонке — смотреть и слышать, и было это все ледяным и мерзким, но — налитым до краев мутным, оглушительным нутряным воплем, больной радостью тела, вдруг освободившегося, спущенного, как бесноватый пес с цепи. Кожаные куртки парней, их окаменевшие лица, вдруг перевернувшийся мир, боль в лопатках и затылке, — Юс упал навзничь. Один из парней нагнулся, в его руке блеснул металл, — и тут вдруг все движения стали очень медленными, будто время споткнулось, застряло, стало растягиваться. Все медленнее, медленнее, студенея, заполняя мир вязким прозрачным студнем. Рука парня едва двигалась, глаза смотрели в одну точку, чуть левее Юсова уха, и тогда Юс увидел, как его собственная нога согнулась и распрямилась, ткнув каблуком туфли парню пониже колена. Послышался короткий мокрый хруст. Парень приоткрыл рот и медленно, будто тающий комок пластилина, завалился набок. Второй, нагибаясь, протянул руку, но прежде чем она протиснулась сквозь загустевший воздух, Юс уже был на ногах и пнул его в бедро, и еще раз, в низ живота, и побежал вверх по улице, между рядами оставленных у тротуаров машин.
Глава 5
— И что теперь? — осведомился лысый Павел. — Ну, какого хрена ты теперь молчишь, панна офицерова? Что нам теперь делать? Вот же мать твою.
— Успокойся, — сказала Нина. — Не хватало еще, чтобы у тебя истерика началась.
— Черные пояса. Мать твою. Черные пояса!
— Заткнись. Мы знаем, куда он поехал. Мы его снимем.
— Твою мать, где ты его снимать собралась? В черножопой Азии? Да нас тамошняя охранка в дерьмо забьет. Да мы у местной уже на багре! Думаешь, в больницу просто так можно два свеженьких полутрупа привезти? Да они уже все на рогах стоят!
— Сергей Андреевич с ними договорится.
— Договорится? Да он скорее и тебя, и всех остальных с потрохами сдаст. Он уже чистым вылез, понимаешь? И клиент черт-те знает где, и собак вешать есть на кого.
— Он не сможет. Ответственный за операцию — он. Наша оплошность — это его оплошность, и в его интересах, чтобы мы ее как можно скорей исправили.
— Господи! Это ж надо! Наша оплошность — его оплошность. Да он тебя уже продал, понимаешь, продал! Чтобы свою вонючую пронырливую жопу вытащить.
— Если ты не прекратишь, я тебя отхлещу по щекам. Как барышню-институтку.
— А вот этого — не надо. Если ты еще раз распустишь руки, — или ноги, если уж на то пошло, — я сломаю тебе челюсть. Ты поняла?
— Через четверть часа мы должны быть на месте, — сказала Нина. — Иди умойся. У тебя руки и вся куртка в крови.
Сергей Андреевич сидел в кресле, сцепив руки на выпирающем брюшке, и благодушно улыбался.
— Ну-с, и чего вы от меня хотите?
— Мы немногого просим, — ответила Нина. — Попробовать еще раз. Мы справимся.
— Справитесь? Вы знаете, я почему-то вам верю. Ведь если вы не справитесь, не справлюсь и я. В самом деле, — Сергей Андреевич хохотнул. — А вы ведь не хотите, чтобы я не справился. Вы знаете, чего мне стоило вас отмазать? Если бы не старые знакомства, сейчас бы с вами разговаривали ваши здешние коллеги. Думаю, у них есть, о чем с вами долго и обстоятельно поговорить. Так что вы намерены делать?
— Прилететь в Ташкент. И взять его прямо из поезда.
— Неплохой план. Что вам для него нужно — кроме денег, разумеется? Учтите: людей для вас у меня больше нет.
— Кроме денег — ничего. Мы справимся, — сказала Нина. — Вдвоем.
— Вы уверены?
— Уверена, — ответила Нина.
— А вы, Павел Николаевич?
— Да, — ответил лысый Павел.
— Чудесно. Как справедливо отметила Нина Степановна, все мы теперь в одной лодке, к тому же дырявой. Но учтите — под вашу личную ответственность. Здесь я вас прикрою, но никакой крыши там у вас не будет. Если возникнут осложнения, — боюсь, мне придется о вас забыть. Вы согласны? … Чудесно. Деньги с расходного счета можете снимать все.
— Дайте нам неделю, — попросила Нина. — На всякий случай.
— Даю. Но учтите — это впритык. Если через десять дней вы не появитесь, я сверну операцию. Со всеми вытекающими последствиями.
Когда дверь за Ниной и Павлом закрылась, улыбающийся Сергей Андреевич вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер.
— Договорились, — благодушно сообщил Сергей Андреевич телефону. — Наша милая пушистая парочка летит в Ташкент. Встречайте клиента заранее. Кстати, вы не Рахиму, случайно, его отдали?
Из телефона сообщили, что теперь это не его дело.
— Понимаю, понимаю, — согласился Сергей Андреевич, — но ведь клиент-то преинтереснейший. Любопытно, знаете ли, как Рахим, — если это Рахим, конечно, — его употребит. Вы Рахима, кстати, предупредили? А то ведь недоразумение может получиться. Да, да, конечно, у меня и в мыслях не было… конечно, дело обговорено, и никаких никуда… ну, разумеется. Я очень благодарен и буду сидеть тише воды, ниже травы.
Телефон замолчал. Сергей Андреевич хихикнул и, взболтнув ногами в дорогих немецких босоножках, запустил два пальца под рубашку и звучно, с хрустом, поскреб заросшее черным курчавым волосом брюшко.
Рассвет в пустыне короткий и резкий, как выстрел. Над землей висит темно-серая муть, — и вдруг, просверкнув оранжево-алым, из-за горизонта выбирается мутно-белесая, раскаленная клякса, ползет вверх. И с ней поднимается жара, за минуты вытесняя ночную стылую зябкость.
Соседи по купе, двое плотных, степенных, улыбчивых узбеков, объяснили Юсу, что жара сейчас — совсем не жара, а скорее приятное тепло. Жуткая жара в июле, в августе. Тогда в воздухе раскаленная пыль. Тогда на полустанках, где можно на пару минут выскочить на перрон размяться, пассажиров обливают водой из брандспойта, и через минуту они уже сухие. А сейчас не жара, нет. Да и вообще, хуже всего ехать через большую пустыню на самаркандских, ферганских поездах. Там — настоящая пытка, особенно в плацкарте. Пыль всюду набивается, люди потеют, как свиньи, а то, бывает, купят где-нибудь в окрестностях Ургенча барана, — там шикарные бараны, шикарные, — и прямо в вагон заведут, и смердение от того барана нечеловеческое, а он еще людей и вагона пугается, пакостит. Ужас, в общем. А в купе хорошо ехать. Свободно, прохладно, как и положено нормальным людям. За купейными вагонами и проводники смотрят по-особому. Они же все ворье, мое вам слово, все поголовно, честного ни одного не найдешь, в плацкарте чуть зазевайся, на твоем месте уже полдюжины безбилетников, и не согнать их, они прямо проводнику платят, и не понимают, что такое билет. И воруют в плацкарте. Кошелек, обувь, вещи — только отвернись. Баба какая спрячет под юбку, и в визг, а ее муж драться лезет. О-о, вы здешних женщин не знаете. Они же темные. Они какие до революции были, такие и сейчас. Унитазом пользоваться не умеют, после них, бывает, в туалет не зайдешь. Ой, Таймураз Бекбулатович, какие вы гадости говорите. Но ведь правда же, разве нет?
Юс кивал, угощал узбеков купленным в Новосибирске дорогим растворимым кофе «Якобс» и киви, они потчевали его купленными в Новосибирске же сдобными лепешками и тушеной с зеленью курицей, хваля Юсов аппетит. Расспрашивали про профессию художника-оформителя, — ах, как интересно, вы, значит, на стенах рисуете? — и тут же, едва дослушав, начинали рассказывать про свой бизнес в Новосибирске, — очень хорошо сейчас идет, очень хорошо, большие барыши очень, и свои покупатели есть. Рассказывали про свои дома в Ташкенте, про машины — очень хорошие, почти новые, про политику и конкурентов, и про то, как сейчас в России становится хорошо, гораздо лучше, чем у них. Говорил в основном старший, Таймураз, — плотный, солидный, с представительными китайскими часами швейцарской марки «Оме-га» на руке. Рустем Ибрагимович его изредка поправлял, вставляя обстоятельные комментарии, но большей частью просто поддакивал и попутно следил за коридором сквозь приоткрытую дверь. Как только по коридору пробегал проводник, Рустем Ибрагимович его немедленно останавливал, важно вопрошал о чем-нибудь и приказывал что-нибудь принести: чай, газету, пачку печенья, бутылку пива. За принесенное так же важно и степенно расплачивался, извлекал из заднего кармана брюк толстую, перетянутую резинкой пачку денег, снимал резинку, разворачивал деньги, медленно, с удовольствием отсчитывал нужную сумму, а потом пересчитывал все перед тем, как сунуть назад. Таймураз несколько раз предлагал партию в карты, в преферанс по маленькой или хотя бы в дурака, но Юс всякий раз отнекивался, а Рустем хвалил его за предусмотрительность, потому что хоть Таймураз Бекбулатович и честнейший человек, в карты с ним лучше не садиться, последние штаны снимет, такой он талант и гений в картах, и, когда на него стих такой находит, может с картами настоящие чудеса показывать, почище любого фокусника. Но просто так он не покажет, нет, зачем ему потенциального клиента пугать.
