древнего народа, стоящего за гранью света. Я пришла сюда, чтобы свершить возмездие. И я его свершу.
Чёрные ресницы опустились, и Бонн-Махе снова смогла вздохнуть. Она верила каждому слову этой загадочной женщины, в тёмных глазах которой светилось что-то, что не могло быть присуще человеку. Древняя и ужасная сила истекала из горящих зрачков королевы-ведьмы. И Бонн-Махе поняла, что обречена. Она не могла говорить и только слушала тихий голос Кирлины.
— Вы явились сюда как воры, — тихо продолжила та, снова взглянув на свою пленницу. — Вы ворвались в наш спокойный мир, чтоб отнять его у нас. Вы принесли с собой войну и смерть, и в ответе за это твой сын. Я пришла сюда, чтоб отомстить ему, но встретила тебя. Пусть будет так, в вас течёт одна кровь, и всё равно, кто из вас обагрит ею алтарь. Возмездие настигнет виновного.
Бонн-Махе в ужасе вскинула глаза на стрелу в руках Кенты, но Кирлина покачала головой.
— Не думай, что я удовольствуюсь обычным убийством. В час скорби по казнённым вами друзьям моим я дала обет не надевать королевских одежд и не украшать себя, пока они не будут отомщены. В тот момент я думала, что хочу убить. Но что значит одна смерть грешника против гибели многих героев, принявших мученичество за свою родину? И кто я? Разве я уподоблюсь вам, убивающим беззащитных врагов? Нет, я не убью тебя, но я поставлю твою душу перед Судьей и Палачом, пусть он решит, жить тебе или умереть! Достаточно будет твоей смерти за грехи сына или за ваши грехи проклятье должно лечь на семь колен вашего рода. Или ему будет угодно вообще пресечь ваш род, дабы не двинулись ваши злодеяния, несомые сквозь века по реке времени. Пусть решает он, Тёмный Арб, бог войны и возмездия. Он справедлив и беспощаден к виновным. Я вложу твою душу в его руки, а ты молись, чтоб ангелы успели выхватить её до того, как он раздавит её между своими каменными ладонями. Молись, и если твоя душа имеет достаточно света и силы, ты доживешь до утра.
Слабая надежда затеплилась в душе Бонн-Махе. Её не будут убивать. И, может, она уцелеет. В годы своей юности в императорском дворце на Орме ей приходилось участвовать в магических ритуалах, бывших тогда в большой моде. И тогда ей тоже было страшно, она боялась за свою душу, но каждый раз эти жутковатые жестокие игры заканчивались ничем. Так что, может быть, и на этот раз…
Кирлина тем временем достала откуда-то тёмную чашу, выточенную из камня, и, взяв её в руки, подняла над головой. Её глаза снова замерцали, и из груди вырвался хриплый вздох, вслед за которым послышалось тихое пение. Низкий голос медленно произносил незнакомые слова, от которых по телу прокатывалась леденящая волна ужаса, а по коже пробегали мурашки. Ведьма тихонько напевала заклинание, и глаза её начали закатываться. Лицо бледнело, и волосы медленно поднимались наэлектризованной гривой. Бонн-Махе с ужасом смотрела на неё и вслушивалась в жуткий речитатив, а потом вдруг явственно услышала откуда-то снизу нестройный хор голосов, медленно напевавших что-то. За спиной ведьмы сгущалась тьма, от которой веяло страхом и болью. Внутри этой тьмы постепенно начало разгораться алое сияние, и, словно в ответ на это, вокруг неподвижной фигуры ведьмы заструился призрачный голубой свет. Её глаза ослепительно вспыхнули во мраке, и тут же пламя свечей странно вытянулось, заострилось и позеленело.
— Приди и возьми! — тихо, но чётко произнесла над головой Бонн-Махе Кента. — На твой суд отдаём…
И в следующий момент алое сияние взорвалось, превратившись в огромную мужскую фигуру. Древний бог мести протянул вперёд руку, и из чаши, которую держала над головой Кирлина, заструился белый свет, сформировавшийся в тонкий луч, легший в огненную длань Арба. Перед глазами Бонн-Махе всё поплыло. Ей грезилось, что она стоит в одной рубашке у каменной стены тёмного подвала в императорском дворце и смотрит на мужчину, который хладнокровно натягивает лук, целясь ей в сердце. Она в ужасе закричала и очнулась.
Она лежала в темноте, но её тело было свободно. Топот многих ног донёсся из-за стены. Какие-то люди вбежали с фонарями, подняли её с пола и уложили на постель. Они что-то кричали, требовали кто врача, кто — позвать его величество. Бонн-Махе никого не узнавала. В груди она ощущала острую и жестокую боль. Пока служанки и фрейлины суетились вокруг, она безучастно лежала, глядя в окно, а потом её взгляд упал на стол, где рядом со светильником стояли погашенная свеча и чёрная каменная чаша с торчавшей из неё стрелой. В ужасе она вздрогнула, попыталась вскочить, и в этот миг белая стрела огненного бога настигла её. И она умерла.
IV
Это известие принёс молодой офицер. Со скорбным выражением на лице он вошёл в штабной зал и замер, в нерешительности глядя на Рахута, слушавшего переговоры офицеров с командирами подразделений, двигавшихся к столице. Заметив его, оставшийся не у дел, полковник Рурт торопливо подошёл и, выслушав сообщение, с таким же скорбным видом подошёл к Рахуту.
Авсур, занятый анализом донесений, краем глаза заметил, как внезапно вскочил новоявленный император и бегом бросился к выходу.
— Что это с ним? — недоумённо пробормотал он.
— Видать приспичило… — хохотнул Сёрмон, прослушивавший один из каналов связи.
Майор Субар укоризненно взглянул на него. Алкорец лишь пожалплечами, и в этот момент к ним подошёл Рурт.
— Такое несчастье и в такой тяжёлый для его величества момент, — вздохнул он. — Её величество прекрасная Бонн-Махе только что скончалась.
— Какой ужасный удар! — воскликнул Субар, а изгои переглянулись.
— Скончалась? Отчего? — спросил Авсур.
— Сердечный приступ, как сказал врач.
— Сердечный? — переспросил Сёрмон. — У такой здоровой молодой бабы? Да она меня здоровей была!
— Выбирайте выражения! — возмущённо воскликнул Рурт, но Сёрмон уже не смотрел на него. Он обернулся к Авсуру и тот решительно кивнул:
— Проверь.
Сняв наушники и сунув их растерявшемуся полковнику, Сёрмон поспешил к выходу.
В королевских покоях толпилось много народу, и никто не попытался его задержать, когда он прошёл до самых дверей опочивальни короля. Остановившись на пороге, он сразу оценил ситуацию: врач возился с телом, рядом сидел застывший от горя Рахут, а на столе стояли предметы, которые своим видом совсем не вписывались в роскошную обстановку. Решительно подойдя к столу, он взял чашу со стрелой и быстро осмотрел их.
— Что тебе здесь нужно! — на высокой ноте взвизгнул Рахут, но Сёрмон повернулся не к нему, а к врачу.
— У неё на теле есть следы
