Ляков не стал ждать окончания штурма. Воины, окружавшие сендер, позабыли приказы вождя и ломанулись в дом – там началась резня, и они не желали отставать в этом деле от сородичей. Старик врубил задний ход, сендер выкатился из створа ворот, развернулся на пустыре, мазнув светом фар по грязным изгородям фермерских подворий… Ляков ехал довольно медленно, он надеялся, что его бегство заметят не сразу, и опасался за разбитую во время утренней погони ходовую часть.
Сендер нырнул в проход между оградами, вырулил на дорогу. Из-под забора метнулись смазанные тени, Ляков с перепугу дал газ и, разгоняясь, промчался мимо движущихся силуэтов… Что-то тяжко ударило его в затылок, перед глазами поплыли разноцветные пятна, нога соскользнула с педали газа, старик рухнул грудью на рулевое колесо. Сендер мягко ткнулся в ограду и заглох.
* * *
Когда Леван выскочил в коридор, Йоля уже добралась к лестнице, ведущей на крышу. Обычная лестница, сбитая из прочных реек; сейчас девушка прытко скакала по ней, ноги в грязных сандалиях так и мелькали. Леван вскинул карабин, пуля расщепила верхнюю перекладину, но Йоля уже сунулась в люк и одним прыжком оказалась на кровле, выложенной черными пластинками.
Леван бросился следом. Вскарабкался за девчонкой, держа карабин перед собой. Выставил наружу ствол, потом осторожно выглянул.
Йоля стояла спиной к раздробленной пулями дощатой надстройке, «беретта» в ее руке была направлена на Левана, и ствол не дрожал.
– Дядька, глянь в небо, – предложила Йоля.
Леван невольно кинул взгляд поверх ее головы – из туманного сумрака к небу медленно приближались два горящих красных глаза, огромных, каждый размером с человеческую голову.
Красноватые отсветы легли на мигом побледневшее лицо Левана, он захрипел. Ладонь, сжимавшая карабин, разжалась, оружие выпало, треснув бандита по колену – он не почувствовал боли. Страх, дикий страх охватил его, сжал ледяной лапой сердце. Прошлое настигло, прошлое нашло его здесь, ночная тварь явилась за ним в новое убежище. Леван убегал от невыносимого страха, спрятался в этой всеми забытой долине, но страх отыскал его и здесь. Он больше не был атаманом, не был бесстрашным бойцом, способным в одиночку броситься на толпу врагов, он был маленьким, очень маленьким, да просто крошечным человеком, напуганным насмерть, а хотел бы стать еще меньше, забиться в темный угол, в щель, где его не заметить страху, плывущему с неба.
А красные огни надвигались, они видели Левана, такого маленького, такого крошечного, – всё равно видели! Ночь летела к нему, с шорохом и треском рассекая воздух.
Маленький испуганный Леван свалился, ударился о ступеньку, рухнул на пол и пополз прочь от люка. Он втягивал голову в плечи, он торопился изо всех сил, он спешил… куда? К Сане. К ее покорности, к ее мягким успокаивающим объятиям. Чего он хотел сейчас? То ли забыться в ее теплой постели, то ли ударить по лицу, увидеть страх в глазах, чтобы собственный испуг растворился в ее страхе.
Бледный, трясущийся, он вполз в комнату. Сана стояла одетая, на смятой постели лежал наспех увязанный узелок.
– Ты больше не будешь меня бить, – отчетливо произнесла она. И подняла пистолет.
– Сана… – прохрипел Леван. И не смог найти других слов.
– Ты больше не будешь меня бить, – повторила она, нажимая на спусковой крючок.
* * *
Байгу Скат всегда был первым в бою, вот и теперь первым ворвался в дом. Он скинул придавивший его тяжелый брус, которым вышиб дверь, и вскочил. Сорвал с пояса дубинку, усаженную загнутыми гвоздями, и заорал. Его крик был обращен одновременно к двум мирам – нижнему, где враги, и к верхнему, где духи предков. Враги обязаны были выйти на бой и дать себя убить, предки должны были радоваться тому, что у них такой славный наследник. Когда число убитых врагов превысит положенную меру, духи пришлют ската – чудовище, скользящее в буре, – и оно унесет отважного Байгу в верхний мир. Тогда другие будут орать для него внизу, а он, великий Байгу, станет радоваться боевым подвигам потомков.
На крик в коридор выглянул Кудря. Байгу ринулся на него, потрясая дубинкой. Кудря не хотел драться с разъяренным людоедом. Пуля, выпущенная из «гатлинга», задела плечо, рана была пустяковая, но крови натекло порядочно, и парень решил, что этого достаточно, чтобы выйти из боя. Он почти не высовывался и подумывал, как бы половчей убраться в безопасное место. Тут-то он и подвернулся Скату. Видя летящую к нему дубинку, Кудря охнул и, защищаясь, выбросил навстречу ружье. Ржавые гвозди впились в приклад, оружие вывернулось из окровавленных скользких ладоней бандита.
Парень, пригнувшись, метнулся в зал, а Байгу на миг замешкался, разглядывая намертво сросшиеся дубинку и ружье. Потом бросился в погоню. По дороге он лупил по стенам и косякам, чтобы расколоть приклад и отбросить обузу. Кудря мчался, спотыкаясь, перепрыгивая лавки, Скат был быстрее и ловчее, но в последнее мгновение Кудря сумел опрокинуть ему под ноги лавку, и вождь упал, а преследуемый нырнул в кухню, где тут же завизжали женщины. Кухарки и любовницы бандитов вооружились всем, что нашлось под рукой, ну а самые сметливые давно обзавелись собственными стволами – на кухне имелось полдесятка разнокалиберных ружей и самострелов.
Вид окровавленного Кудри, преследуемого здоровенным людоедом, напугал женщин, но отчаяние придало им решимости. Когда Байгу шагнул через порог, его встретил дружный залп, а промахнуться, стреляя в такую крупную мишень, было сложно. Скат рухнул, а Кудря заорал:
– Чего ждете?! Заряжайте снова!
* * *
Улла-Халгу в бой не спешил. Такие дела он предоставлял храбрым дуракам вроде Байгу Ската. Великий вождь вошел в дом, когда вход был очищен, а в ближайших помещениях уже собралась толпа воинов. Бандитов в комнатах перебили, оставался последний очаг сопротивления – кухня. Кудря велел завалить вход столами и приготовленными на растопку поленьями, получилась внушительная баррикада, так что дикари, уже пролившие достаточно крови, не спешили соваться туда, где им могли оказать яростное сопротивление. Они утешали себя тем, что на кухне женщины, а с ними гордые сыны пустыни не хотят сражаться. Да еще на второй этаж никто не поднимался – привыкшие жить на плоской земле дикари не любили лестниц.
Когда в дверях показался Улла-Халгу, воины разразились дружным воем, славя вождя и собственную отвагу. Они сложили к ногам мальчишки груду трофейного оружия – изломанного, забрызганного кровью.
Уголек воздал хвалу храбрым воинам и велел искать припасы в подвале. Однако туда кочевые спускаться не решались. Вся их жизнь проходила под ярким солнцем пустыни, а ночь считалась временем страха. Когда солнце скрывалось и опускалась тьма, они разводили костры, к которым слетались духи предков, духи и хранили тех, кто собирался у огня. Если еды было вдоволь, кочевые пели и радовались сытым желудкам. Когда есть было нечего – пели и горевали. Пляски и пение проходили среди костров на сухой теплой иловой пыли, а сырой темный подвал пугал дикарей, как ночь без костров. К тому же туда вела лестница, столь нелюбимая народом равнины.
Вот тут-то и пришло время Угольку показать себя. Вождю всегда по силам то, что недоступно простым воинам, – это всем известно. Когда выяснилось, что воины боятся спускаться по лестнице, великий Улла-Халгу принял гордый вид и потребовал факел. Он первым ступит в сырое подземелье!
Один из воинов робко напомнил, что на кухне остались люди.
– Туда отправился храбрый Байгу, – закончил кочевник.
– Когда Байгу охотится, ему нельзя мешать, пусть продолжает свой бой, – решил Уголек.
– Там тихо, а когда Байгу ведет бой, это слышно очень хорошо.
– Ты думаешь, Байгу мертв?
Воин пожал плечами. Он был из рода Байгу и приходился Скату дальним родичем, поэтому обязан был позаботиться о своем вожде. С другой стороны, если Скат в самом деле мертв, вождем станет кто-то из его близких – почему бы и не этот самый воин?
– Если они убили Ската, значит, они храбры и достойны уважения, – заключил, тряхнув косичками, великий Улла-Халгу. – Пусть живут. Дайте факел и следуйте за мной.
Его интересовали только припасы из подвала. Если он принесет великую добычу, то закрепит положение главного вождя к северу от Корабля. Факел тут же был зажжен, и великий вождь пошел к лестнице. Он достаточно пожил среди людей мокрой земли, навидался всяких лестниц и побывал в разных подвалах, так что спуск его ничуть не волновал. Однако земляки должны были правильно понимать: сейчас Улла-Халгу совершает подвиг. Поэтому вождь не спешил – сперва призвал духов, выразительно оглядел притихших сородичей… и уж потом направился к лестнице.
Уголек спустился в подвал и поднял факел выше. Перед ним вдоль стен громоздились мешки, куда ни глянь – приятно округлые бока. Это все принадлежит ему, великому вождю Донной пустыни. Здесь хватит еды для всех – и для тех, кто принял участие в походе, и для тех, кто отказался. Улла-Халгу накормит всех! Он научит людей сухой земли варить кашу и тушить овощи, он станет отцом народа. А в итоге никто не захочет слушать родовых вождей и старейшин, коли они посмеют сказать хоть слово против воли великого Улла-Халгу!
