– Твоя хорошо!
– Йоля, Улла-Халгу, – повторил старик. Больше ему сказать было нечего.
– Хорошо! – энергично рявкнул дикарь. – Улла-Халгу, Йолла – хорошо! Моя радый быть.
– А уж моя как радый, – выдохнул Ляков.
Тут возвратились двое дикарей, преследовавших карлика. Оба надсадно кашляли, отплевывались, шатались на ящериных спинах, и манисы шагали с трудом, будто пьяные. Один вдруг резко опустился в пыль, дикарь повалился на бок, пополз, хватаясь за сухие стебли, потом изо рта его полилась зеленоватая пена. Упавший манис раскачивал башкой и одышливо сипел. Второй наездник выглядел получше. Он стал рассказывать на своем языке – Ляков не понимал ни слова. Людоед тыкал пальцем в зеленый туман и, округляя глаза, бормотал и бормотал.
Дикарь с чудно́й прической отдал приказ, кочевые развернули манисов в степь. Вожак обратился к Лякову:
– Моя к Улла-Халгу. Твоя с моя одно идет.
– Вместе идем, что ли?
– Да, да, моя, твоя, Много Смертей! Вместе!
– Много смертей?
Дикарь показал на «гатлинг».
– А, вождю отдать? – Ляков торопливо закивал. – Моя ехать, вместе ехать!
Он завел сендер и медленно покатил за дикарями, последним плелся отравившийся туманом манис с кашляющим седоком. Ляков глядел на его согнутую содрогающуюся спину и прикидывал, как бы ловчее удрать. Пока что бешеная девчонка не подвела – вышло, как она обещала. Но что потом? Ляков привык к тому, что везение непременно когда-нибудь заканчивается и тогда нужно убегать, просто смываться без всяких там размышлений.
Старик чуть повернул руль, забирая левее. Впереди был холм, и колонна наездников огибала его с правой стороны. Ляков решил, что он свернет в противоположном направлении, как будто хочет встретиться с дикарским конвоем по другую сторону холма, а сам махнет в степь – лишь бы путь был свободен. «Если там ровное место – врублю газ, только меня и видели, – подумал он. – Небось эти голозадые уже все здесь, и манисы под ними устали. Второй погони им не осилить, и в засаде никто не ждет. Теперь оторвусь».
Старик, сворачивая в объезд, то и дело вертел головой, оглядывался – как там дикари, не следят ли, не зыркают в его сторону с подозрением? Потому он не сразу сообразил, как это вышло, что его сендер, обогнув холм, оказался в толпе кочевых. Может, полсотни, а может, и целая сотня людоедов, размахивающих копьями и орущих:
– Улла-Халгу! Улла-Халгу!
Пока Ляков прикидывал, как удрать от тех, кому он сдался, за холмом уже собралась целая толпа. В нее и вкатился сендер. Манисы выворачивали в его сторону уродливые головы на длинных шеях, шипели и скалились. Дикари орали.
Делать нечего, Ляков остановился. К нему подъехал тощий, дочерна загорелый парнишка с волосами, заплетенными во множество косичек, часть которых спадала на лицо. Из-под жестких, словно из проволоки свитых, прядей хитро блестели черные глаза.
– Йолла молодец, Йолла не обманула, – заявил молодой, склоняясь через борт сендера, чтобы взглянуть на «гатлинг». Говорил он сносно.
– Ты переводчик, что ли? Толмач? – строго спросил Ляков. – Веди к главному вашему, к Улла-Халгу. Йоля мне наказала к нему доставить оружие.
Раз уж сбежать не вышло, придется делать вид, что он старательно исполняет, чего было велено.
– Я и есть Улла-Халгу! – Парнишка улыбнулся, оскалив крепкие белые зубы. – Хорошо!
– Хорошо, конечно, – кивнул Ляков, не сумев скрыть тоскливые нотки в голосе. – А теперь чего будет?
– Теперь пойдем на злого Левана. У нас пулемет, мы его победим!
– Патронов-то негусто, – осторожно заметил Ляков. – Знаешь, что такое патроны?
Парнишка его не слушал – протянул тощую лапку и гладил длинные стволы «гатлинга». Он любил оружие и выглядел в этот миг совершенно счастливым.
Не дождавшись ответа, Ляков предложил:
– Так что, Улла-Халгу, я свое дело исполнил, поеду теперь?
– Поедешь, – вождь оторвался от пулемета, – с нами поедешь. Мне сендер нужен. С манисовой спины из этого пулемета нельзя стрелять. С сендера можно хорошо стрелять.
Это Лякову не понравилось, но по крайней мере его не волокли жарить и есть, да и кочевые вокруг казались вполне сытыми. Вон как животы у всех оттопырились!
– Сейчас поедем, – продолжал Улла-Халгу.
– Лучше ночью, – возразил Ляков. Теперь, когда он очутился в битве на этой стороне, ему было выгодно, чтобы дикари победили. Если Левана с бандой уничтожат, все сразу встанет на свои места. Ляков уцелеет один из всех, как уже бывало не раз, а мстить ему за предательство будет некому. Когда старик представлял, как озлился на него новый атаман, сразу делалось жутко до желудочных колик. Леван умел внушать страх. Пусть с ним дикари разделаются, да и с остальными тоже.
– Ночью наш народ не воюет, – улыбнулся Улла-Халгу.
– Я знаю, – терпеливо принялся объяснять старик, – и все это знают, и Леван знает, поэтому ночью вас не ждут… Не спеши, погоди до ночи. – Потом он подумал, что за день его могут и съесть – кто знает, что на уме у кочевых? – и спросил: – Жратвы-то у вас хватит до ночи? Не оголодаете?
– Хватит, хватит! – Вождь совсем разулыбался. – Вчера много взяли, солонину взяли, кукурузу взяли, просо взяли, другие припасы взяли. Я научил народ кашу варить. Великий вождь Улла-Халгу знает много!
И тут Лякова как по башке молотком шарахнуло: кашу – из чего? Припасы, взятые у Кижана! Он крепко задумался. Теперь, когда нет возможности немедля бежать, пришло время раскинуть мозгами. А дураком Ляков не был – долгая жизнь, полная опасностей, приучила его взвешивать и рассчитывать.
– Вот что, вождь, – заявил он молодому, – я тебе еще кое в чем попробую помочь. Сделай по-моему, напади ночью. Я тебя мимо ферм проведу, а ты обещай хозяев не трогать. Брать у них все равно нечего, они припасы Левану отдали на сохранение. У фермеров припасов совсем мало по хатам, а в каменном доме погреб до отказа набит, разумеешь? Леван так велел. Жадный он до чужого добра, вот и приказал фермерам все к нему в подвал сложить. Из каменного дома вывезешь мешки – и весь твой народ долго пировать будет. Каши наварите, а? А когда придет новый урожай, снова сюда наведаешься, тогда и на фермеров нападай, отбирай у них жратву. Если же нынче их побьешь, новый урожай кто вырастит? – Потом веско добавил: – И Йоля тоже так думает. Это она мне сказала: передай Улла-Халгу, великому вождю, чтобы так поступил, чтобы фермеров не обижал, а Левана побил.
– Йолла умная, – кивнул вождь, – хорошо! Если в каменном доме много припасов, я возьму только их.
– Не обманешь? Точно?
– Зачем обманывать? Духи всё видят, я перед ними слово даю.
Ближе к вечеру армия Улла-Халгу сошлась к холмам, окружающим долину. Армия – это слишком сильно сказано, но под началом Улла-Халгу состояло больше сотни кочевых, сытых, веселых, наевшихся диковинной для них каши. Добычу, вывезенную Байгу Скатом из поселка, Уголек раздал воинам, наделил всех, даже тех, чьи вожди и старейшины не желали ему подчиняться. Теперь благодарные воины скорее послушают Улла-Халгу, чем собственных родовых предводителей. Подручные вожди, разумеется, при случае могли бы поступить наперекор, лишь бы помешать победе Улла-Халгу и тем самым уменьшить его авторитет, но сейчас их не станут слушать. Великий Улла-Халгу дал народу кашу и обещал, что в каменном доме они сумеют добыть во много раз больше.
* * *
Длинная вереница верховых пылила по степи, приближаясь к кольцу холмов, как змея, подбирающаяся к птичьему гнезду, – такое сравнение пришло в голову Чаку, который смотрел на равнину из гондолы «Каботажника». Термоплан с емкостями, заправленными ядовитым газом из ущелья, парил между серым, затянутым тучами небом и равниной. Когда солнце скрылось, равнина тоже сделалась серой. Пестро размалеванный старый автобус, подвешенный под емкостями, выглядел на этом фоне особенно ярким пятном.
Кочевые заметили термоплан, загалдели, тыча пальцами в небо.
– Что это? – спросил Улла-Халгу Лякова. Сендер с установленным на поворотной подставке «гатлингом» медленно катил в середине колонны воинов пустыни.
– Это дирижабль называется, – с умным видом пояснил старик.
Слова «термоплан» он не знал, а если и слышал когда-то, все равно не понимал разницы между термопланом и обычным дирижаблем. Если бы его в этот миг услышал Чак, возмутился бы и принялся ругаться… но Чак был далеко вверху и, сидя на полу в рубке «Каботажника», разматывал длинные кабели, чтобы навесить на них две лампы, соединенные палкой. Палка была в рост карлика, он пыхтел, ворочая ее так и этак.
– Дирижабль, – повторил Уголек. – Иногда над пустыней летают, да. К Кораблю. Один очень красивый, блестит в солнечных лучах, как наконечник копья. Как новая монета. Как глаза Йоллы. Очень, очень красивый! Этот тоже красивый, но не блестит.
– На нем карлик летает, так я слышал. Который со мной ехал. Только он предатель, убежал, а я – вот он, с великим вождем вместе, – веско произнес Ляков. – А мелкий оказался предателем.
