Наконец, что касается донесений Чернышева и Позена, письменных и словесных, если они и должны были навести некоторое сомнение насчет искусства и опытности Гана, то отнюдь не могли породить мысли о его надменности, заносчивости или лживых действиях. Оба, любя Гана, гласно и тайно старались, напротив, всячески его поддержать. Самый рапорт Позена, на котором последовала страшная резолюция, упоминал о Гане всего только дважды, и то с косвенной похвалой, и замечание о финансовом его проекте (выше мной выписанное) показывало лишь разномыслие между ними, но разномыслие, в котором еще оставалось решить: кто из двух прав.
Итак, повод к гневу государя должно было искать, вероятно, в каких-нибудь тайных наговорах; а в этом отношении и сам Ган и Позен подозревали главнейших двух из высших военных чиновников Кавказского корпуса. С обоими Ган не сошелся в своих экспедициях; оба были здесь в зиму с 1841 на 1842 год, оба имели по несколько аудиенций у государя и оба везде гласно порицали все действия Гана за Кавказом.
К этому, может статься, присоединилось и впечатление, оставленное частыми неприязненными бумагами Головина, наконец, и неудовлетворительное положение Закавказья, положение, отнесенное государем преимущественно к вине Гана, хотя все начертания его составлены были в точности по данным от Государственного Совета началам и все притом впоследствии переделывались здесь Позеном. Как бы то ни было, политическое существование барона Гана с этой минуты прекратилось. Он провлачил его еще несколько лет в звании члена Государственного Совета, но, видя при всяком случае продолжающееся к нему нерасположение и потеряв надежду оправдаться в обвинениях, которые никогда не были ему объявлены, в 1846 году отпросился в годовой отпуск, а в 1847 году прислал просьбу об отставке, по которой и был тотчас уволен от службы.
Между тем и Головин, со своей стороны, в самом поводе и в результате экспедиции Чернышева и Позена не мог не усмотреть несомненных признаков, что и ему не удержаться на своем месте. Предваряя события, он, еще в бытность этой экспедиции за Кавказом, подал просьбу об увольнении от должности и вместе изъявил — хотя и негласно — надежду, что его назначат членом Государственного Совета. Но государь в то время слышать об этом не хотел, и Головин в октябре 1842 года был просто уволен в отпуск на год, для поправления расстроенного здоровья, а главноуправляющим на его место назначен командир 6-го пехотного корпуса Нейдгардт[133].
Еще перед сим, при первой аудиенции Позена через несколько дней после его возвращения из Закавказья, государь сказал ему, что он «не только удовлетворил, но и превзошел его ожидания», и вообще осыпал его милостями и ласками. Потом, при другом опять личном докладе, ему поручено было написать общую программу о будущем ходе и порядке рассмотрения всех предположений касательно Закавказского края, и результатом этой программы был указ 30 августа 1842 года, которым повелевалось:
1) Прежний Закавказский комитет, как совершивший уже свое дело, упразднить[134].
2) Затем, для предварительного рассмотрения и соображения всех вообще дел по управлению Закавказским краем, подлежащих высочайшему разрешению, учредить другой новый Комитет, а для обработки всех предположений по устройству края быть временному отделению в составе Собственной канцелярии государя, под именем VI-го и под управлением статс-секретаря Позена.
3) Все те дела и случаи, в порядке исполнительном, которые, не требуя новых законодательных мер, превышают власть министров, представлять к высочайшему разрешению через упомянутый Комитет.
4) Производство дел, требующих новых законодательных мер, сосредоточить в VI-м отделении Собственной канцелярии, откуда, обрабатываясь под ближайшим надзором его величества, они будут обращаться в тот же Комитет или для окончательного постановления, или же для предварительного только соображения и внесения потом в Государственный Совет.
В введении указа сказано было, что все сие делается «в видах скорейшего водворения в Закавказском крае прочного устройства, соответствующего его обстоятельствам и действительным потребностям его жителей, и дабы дать более единства и быстроты всем мерам, предпринимаемым по управлению сим краем в порядке законодательном и исполнительном».
На сем основании VI-е отделение было открыто 8-го, а Комитет — 10 сентября 1842 года, и — все пошло сначала…
Но Закавказский край имел, кажется, назначением убивать все репутации и все карьеры. Погубив Ермолова, Розена, Головина, Гана, Граббе и множество лиц второстепенных, он вскоре должен был уничтожить еще и Нейдгардта и самого Позена.
Кратковременного управления Закавказьем достаточно было, чтобы убедить Нейдгардта, человека болезненного и не бывшего никогда прежде в делах государственных, что он не в силах долее нести лежавшего на нем бремени. Неудачи и в военных действиях, и в администрации побудили его просить увольнения. Его просьбу приняли в Петербурге не без удовольствия, и не далее как 1 января 1845 года он был назначен членом военного совета, а впоследствии уволен в отпуск и осенью того же года умер в Москве от холеры. В преемники ему предназначен сперва командовавший сводным кавалерийским корпусом генерал от артиллерии Герштенцвейг; но когда он сам решительно отклонил этот пост, выбор государя остановился на знаменитом нашем воине и государственном муже, князе (тогда еще графе) Михаиле Семеновиче Воронцове, в то время Новороссийском генерал-губернаторе. В собственноручном письме, исполненном милости и доверия, император Николай предложил ему это место на самых приятных и почетных условиях, именно, с титулом наместника и главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом[135], с сохранением и прежнего звания и с правом жить по временам, по собственному его усмотрению, в том или другом крае. Боялись только одного, что престарелый ветеран не примет важного, но слишком затруднительного поста, сулившего огромные труды и заботы при весьма загадочных еще лаврах, и с историческим, популярным в целой Европе именем своим, предпочтет проблематической славе тот заслуженный покой, которым он наслаждался.
Высшие чувства патриотизма и преданности к государю подавили в нем, однако же, всякое колебание. Шестидесятичетырехлетний старец, обладавший и морально и материально всем, что только может льстить человеческому тщеславию и славолюбию, решился принести себя в жертву общему благу и принял сделанный ему вызов. Можно сказать, что вся Россия рукоплескала этому выбору, и князь, по прибытии его в первых днях 1845 года в Петербург, сделался предметом общего благоговения и бесчисленных оваций, частных и публичных. Но с тем вместе должно было окончиться и поприще Позена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
