1) На сокращение расходов в такой степени, чтобы они покрывались, по крайней мере, местными доходами и казна отпускала суммы только на военные потребности.
2) На приведение в правильность оборотов Грузино-Имеретинской казенной палаты и казначейства главноуправляющего. На первой к 1842 году считалось долгу до 680 000 руб. серебром, и в течение года долг сей беспрестанно увеличивался назначением новых расходов без ассигнования на них новых сумм. По казначейству главноуправляющего оказывался также недостаток на удовлетворение расходов и на уплату долгов до 111 000 руб. серебром.
3) На определение размера податей поселян бывшей Армянской области, который был положен в 1836 году, в виде опыта, на 6 лет.
Надеясь, что сими мерами будет до времени поддержано финансовое положение края без дальнейшего расстройства, Позен возвращался к финансовому проекту, составленному Ганом, и в сем отношении писал, что, «не разделяя убеждения ни в пользе, ни в возможности привести в исполнение главные статьи сего проекта, касающиеся прав состояний и установления поземельной подати, он не дерзает, однако же, отвлекать внимание его величества изложением подробных соображений по сему обширному и многосложному предмету, а полагает только необходимым ускорить рассмотрением, где повелено будет, всех предположений по оному барона Гана».
Князь Чернышев и Позен возвратились в Петербург в августе 1842 года, и донесение последнего, представленное мною выше, в общем, очень сокращенном очерке, поднесено было государю на другой день после их приезда, но не самим Позеном, а Чернышевым, и возвратилось с следующей собственноручной резолюцией государя: «Нельзя без сожаления читать: так искажаются все благие намерения правительства теми лицами, на мнение и опытность которых, казалось, положиться можно было. Необходимо прежде всего предъявить сей рапорт Комитету министров, с тем, чтоб все члены убедились как в пользе поездки вашей и С. С. Позена, так и в непростительной неосновательности барона Гана, которого надменность ввела правительство в заблуждение и принуждает безотлагательно приступить к отмене еще столь недавно утвержденного. Финансовый проект, равно все проекты инструкций, наказов и проч., немедля внести в Кавказский комитет».
Резолюция эта была ужасна для Гана; но разговоры об нем государя с Чернышевым и Позеном, при личных их аудиенциях, были еще ужаснее.
— Вижу, — говорил он, — что Ган всегда меня обманывал. Вы его не знаете, а я слежу за ним с тех пор, как был еще бригадным командиром, и всегда убежден был в одном: что он человек с отличнейшими дарованиями, но заносчивый хитрец, недостойный доверия. Если я вел его далее, то потому лишь, что меня всегда окружали такими настояниями в его пользу, которым я не мог не уступить. Между тем выбор Дашкова и твой (обращаясь к Чернышеву), очевидно, был тут ошибочен.
На предложение Чернышева передать в Комитет министров рапорт Позена без подлинной высочайшей резолюции, с изъяснением только общего ее смысла, государь никак не согласился:
— Что ж, разве Ган станет просить суда? Я, пожалуй, готов отдать его и под суд: он так меня взбесил, что хоть бы его повесить!
Когда Позен, стараясь оправдывать Гана, доказывал, что он мог ошибиться в своих заключениях, но ничем не навел сомнения на свою благонамеренность, и когда вместе с тем представлял, что вину Гана в ошибочном взгляде на потребности края разделяли прежде и он, Позен, и Чернышев, и все совещательные власти, предписавшие ему образ действия и рассматривавшие потом его предположения, — государь отвечал:
— Ни ты, ни Чернышев, ни особый Комитет, ни Государственный Совет не виноваты. Кроме Гана, никто не видел и не знал местности. Одних, кто их знал, — Ермолова и Паскевича — тут не было. Еще виню я и себя; но мне умели представить все это в таком виде, что я вдался в обман.
Позен старался еще смягчить гнев государя тем, что Ган, по слухам, всегда желал сам получить место главноуправляющего Закавказьем, и потому трудно думать, чтобы он решился преднамеренно представлять положение и нужды края в ложном виде, когда после ему же самому пришлось бы все развязывать.
— Тогда он стал бы вдвойне меня обманывать, — отвечал государь, — а так ли ты, например, теперь поступил? Повторяю, что ты его не знаешь.
Наконец, государь приказал исключить Гана из числа членов Закавказского комитета, и когда Чернышев заметил, что это, с одной стороны, будет некоторым образом предосудительно для носимого Ганом звания члена Государственного Совета, а с другой — лишит Комитет лица, знающего местности, то государь отвечал:
— Он и так не будет более служить.
— Почему же, государь?
— Ну, это уж мое дело.
Эти слова, указывавшие как бы на намерение удалить Гана от службы, не были, однако же, приведены в действие. Государь говорил о нем, впрочем, в том же смысле и с некоторыми другими приближенными. Враги и завистники, которых Гану, при всей его ловкости и угодливости, не могла не создать быстрота его возвышения, разносили эти горестные для него вести по городу; немногие истинные друзья сердечно соболезновали, но помочь оказывалось невозможным. Великий князь Михаил Павлович, очень расположенный к Гану, принял особенное участие в его бедствии. Императрица с таким же участием просила Чернышева устранить павшую на Гана опалу, но Чернышев и прежде уже безуспешно истощил все усилия. Сам Ган, находившийся тогда в отпуску и воротившийся, когда все уже было кончено, совершенно был убит духом, но отнюдь не обнаруживал этого в публике. В выжидании будущего он решился являться повсюду, как и прежде, и не показывать никакого вида неудовольствия или сокрушения, а от вопросов отыгрываться общими местами, так как официально ему ничего не было известно или сообщено.
Истинные причины столь сильного гнева государя остались не вполне разгаданными. Под рукою многие знали, что благодарственная депутация была делом Гана; что о ней не нашлось в актах дворянства никакого постановления и что в числе депутатов находились, между прочим, даже становые приставы. Но до сведения государя едва ли что-нибудь из этого дошло.
Позен слышал еще на местах, что один из членов прежней комиссии, оставшийся в Тифлисе членом совета главного управления, поставлял Гана в известность о всех действиях новой экспедиции и даже сообщал ему втайне копии с важнейших бумаг: эта переписка была будто бы вскрываема на почте и, дойдя до государя, сделалась главным источником его неудовольствия. Но Ган сам клялся мне, что ничего подобного не было; что с упомянутым чиновником он во все время обменялся одним лишь письмом, относительно перемены службы последнего, и что он слишком долго служил по дипломатической части, чтобы доверять какие-либо тайны свои почте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
